По правилам «доцифровой» эпохи
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
Гость редакции — почетный реставратор Санкт-Петербурга Наталия ЧЕРНОВА.
Может показаться просто невероятным: столько лет прошло, а реставраторам до сих пор приходится сталкиваться с последствиями катастрофического наводнения, постигшего наш город почти 100 лет назад, в сентябре 1924 года. Сегодня на рабочем столе нашей собеседницы, художника-реставратора высшей категории, специалиста по архивным и библиотечным материалам, — коллекция фотографий академика Сергея Федоровича Ольденбурга. Он жил с семьей в одном из академических зданий на Университетской набережной, и его архив пострадал во время потопа. В результате пачки фотографий слиплись и в таком виде пролежали почти 100 лет. Теперь, пользуясь специальной технологией, Наталия Валерьевна бережно отделяет их друг от друга. Некоторые фото благодаря реставрации уже обрели вторую жизнь.
— И что оказалось на этих снимках?
— В основном изображения восточных раритетов — рукописей, предметов декоративно-прикладного искусства, росписей. Сергей Ольденбург, «непременный секретарь» (именно так официально значилась его должность) Императорской академии наук, кроме всего прочего был еще и известным востоковедом, директором Азиатского музея. Он совершил немало экспедиций в Восточный Туркестан и Монголию и привез оттуда очень много фотографий.
Когда удается вернуть к жизни такие реликвии, испытываешь ни с чем не сравнимое чувство: ведь их никто не видел почти целый век. Удивительное ощущение прикосновения к какой‑то тайне… Хотя за почти три десятка лет — большую часть этого времени я работаю в лаборатории консервации и реставрации документов Санкт-Петербургского филиала архива РАН — через мои руки прошли сотни раритетов и подобных тайн довелось открыть немало.
Наверное, мне в свое время очень повезло, поскольку я начала отнюдь не с чего‑то рядового и проходного. Так сложилось, что одним из первых объектов реставрации стал для меня фотопортрет великого князя Владимира Александровича, владельца дворца на набережной Невы — ныне там помещается Дом ученых имени Горького.
Фотография великого князя была очень большой — метр на метр. Она была найдена случайно в конце 1990‑х годов в дворцовой кладовке, предназначенной для лифтовой машины. Кстати, это был едва ли не первый лифт в нашем городе: Владимир Александрович ценил технические новинки и в своем дворце оборудовал подъемную машину между первым и вторым этажами.
Снимок, запечатлевший великого князя, мне достался в крайне ветхом состоянии. Изображение, наклеенное на картон, было в трещинах, эмульсия вздыбилась и потрескалась, как рассохшаяся краска на подоконнике, и в эти чешуйки забилась темная пыль — сажа от механизмов лифтовой машины.
Могу предположить, что, скорее всего, изначально фотопортрет был высотой два метра, просто чудом уцелела только его верхняя половина. Возможно, его порвали во время революции и кто‑то спрятал эту часть в кладовку, да так она и пролежала в укромном месте десятки лет.
— Как мог изначально использоваться фотопортрет такого большого размера?
— Знаете, сейчас он украшает бывший кабинет великого князя, в нем сохранилась подлинная мебель, и она тоже очень крупная. На ее фоне «половинный» фотопортрет кажется маленьким, так что могу предположить, что двухметровый, в полный рост, выглядел бы там вполне естественно. По моей рекомендации его убрали в раму под стекло и установили в самом темном месте, чтобы его как можно меньше касался солнечный свет.
Реставрация оказалась очень непростой, поскольку эмульсионный слой с правой стороны фотографии был фактически «мертвый». Я почистила его и попыталась уложить на место. Спустя годы мне удалось еще раз взглянуть на результаты своей работы, и я увидела, что чешуйки все‑таки пытаются отделиться от картона. Там, где черная кокарда, черные зрачки, эмульсия как будто бы раскалывается.
— Требуется новая реставрация?
— Думаю, что нет. Если фотопортрет находится под стеклом, которое плотно прижимает эмульсионный слой к картону, то у него просто не будет возможности осыпаться. Не исключаю, что изначально, поскольку эта фотография очень большого размера, она была в какой‑то степени экспериментальной и ее недостаточно обработали. Могли не до конца промыть, не выдержать должное время в фиксаже. Ну и, естественно, десятки лет хранения в ужасающих условиях сделали свое дело…
Была ли я готова к такой ответственной работе? Вы знаете, была — спасибо моим замечательным учителям и наставникам, настоящим мастерам своего дела.
Вообще начинала я с голографии. Окончила Институт киноинженеров (теперь это Институт кино и телевидения) и по распределению попала в Государственный оптический институт. Там мне повезло работать с высочайшими специалистами в сфере голографии — Юрием Усановым и Михаилом Шевцовым.
Тем не менее жизнь сложилась так, что в 1990‑х годах оптический институт мне пришлось покинуть, я поступила на работу в Библиотеку Академии наук. И снова повезло: моим наставником стала Лариса Григорьевна Левашова. Она возглавляла реставрационный отдел и, самое главное, была химиком от бога. Именно там я освоила реставрацию рукописей и книги в целом, моим учителем переплетного дела был Константин Светлов, инженер по образованию. И там же я начала заниматься реставрацией фотографии.
Всякий раз многое приходилось изучать на ходу. В институте нам преподавали только теорию фотографических процессов и современную фотографию. А для того чтобы реставрировать старинные снимки, надо было знать и понимать технологию их создания. В позапрошлом веке таких технологий было немало.
Тогда фотографы сами изготавливали и негативы, и бумагу. Причем в разных мастерских это могло делаться разными способами. Одни мастера предпочитали печать, основанную на использовании альбумина, получаемого из яичных белков, с добавлением нитрата серебра и галогенидов. И, кстати, именно альбуминовая техника печати была самой популярной — такие снимки стали лидерами по количеству в фотографическом наследии XIX века.
— А фотопортрет великого князя был выполнен в какой технике?
— Желатиновая фотография. Желатин получают из костей, хрящей и шкур животных…
Вообще, прежде чем реставрировать историческую фотографию, всегда нужно понять, что содержится внутри ее «эмульсионного слоя». Фотография — сложный композитный материал: бумажная основа и эмульсионный слой, имеющие разные физико-химические свойства.
Практически все фотографы давних лет были химиками. Многие в поисках лучшего качества изображения привносили в печать свои «ноу-хау», применяли различные растворы, которые при обработке фотодокумента замещают серебро, — золотые, платиновые… Так что фотографические отпечатки не были стандартными.
Именно поэтому, чтобы быть реставратором фотографии, недостаточно иметь только художественное образование. Без достаточно глубоких технических знаний просто не обойтись.
— Сегодня очень многие воспринимают реставрацию исторических фотографий исключительно как процесс их оцифровки и дальнейшей работы с цифровой копией на экране компьютера…
— Вы совершенно правы. С помощью различных графических компьютерных программ, освоить которые достаточно несложно, можно научиться исправлять практически любые дефекты «испорченных» старых снимков. Сделать их ярче, контрастнее, «почистить» потертости, ликвидировать утраты. Исторический снимок будет практически идеальным, после чего его можно распечатать.
Та реставрация, которой занимаемся мы с коллегами по лаборатории, не имеет ничего общего с «цифровой реставрацией». Мы работаем с оригиналами и восстанавливаем только их. У нас не стоит задача перевести историческое изображение в цифровой вид и получить его современную копию. Речь идет именно о спасении, возрождении оригинала, продлении его жизни. А для этого надо изучать исторические технологии, подбирать материалы, близкие к оригинальным. Обучаться приходится постоянно и практически каждый раз действовать не по шаблону.
К примеру, изрядно потрепанную фотографию актрисы Марии Николаевны Баланчивадзе из собрания Государственного театрального музея, выполненную в технике альбуминовой печати, пришлось «всухую» — и длительное время! — отделять от сломанного картона с помощью шпателей и скальпелей. А затем переносить альбуминовый отпечаток на картон специального архивного качества…
Почему этот снимок так пострадал, осталось неизвестным, зато о фотографии из Музея Анны Ахматовой, на которой был изображен норвежский дипломат Христиан Вистендаль, вице-консул в Ленинграде, могу рассказать любопытную историю. Снимок был разорван на несколько кусков, и, судя по всему, его даже пытались поджечь.
История трагическая. Вистендаль в 1932 году познакомился с актрисой Ольгой Ваксель. Талантливой поэтессой, в свое время покорившей сердце Осипа Мандельштама, посвятившего ей несколько стихотворений…
Вистендаль и Ваксель поехали в Крым, где и была сделана эта фотография (на обороте значится «Ялта»). Вскоре она вышла за него замуж, они уехали в Норвегию, но вместе прожили совсем недолго: в октябре того же 1932 года Ольга Ваксель застрелилась из пистолета мужа. А он спустя некоторое время скончался от сердечного приступа.
В Музее Ахматовой хранится немало фотографий, принадлежавших сыну Ольги Ваксель — Арсению. Можно предположить, что именно он, боготворивший свою мать, хотел уничтожить эту фотографию.
— Но что‑то помешало ему выполнить это намерение до конца?
— Это только версия… Моей задачей было соединить разорванные клочки, как пазл, опять в целую фотографию. В принципе это была не самая сложная работа.
Вот с испанским пергаменом, который специалисты датировали 1414 годом, работать было, как вы можете сами предположить, гораздо труднее. Этот документ из собрания коллекционера Николая Петровича Лихачева хранится в архиве Санкт-Петербургского института истории РАН. Пергамен находился в помещении с низкой влажностью, листы ссохлись, развернуть их было невозможно, так как при изгибе они бы просто сломались.
Пришлось определенное время выдерживать пергамен в условиях высокой влажности, чтобы он постепенно, напитавшись влагой, «раскрылся». Увы, четверть документа оказалась утраченной из‑за плесени. Но даже то, что удалось прочитать, позволило точнее датировать документ и более полно осветить историю города Бургоса, важного опорного пункта по борьбе с маврами, и монастыря Уэльгас, хранящего реликвии Реконкисты.
Это был мой первый опыт работы с пергаменом, имеющим печать из знаменитого «испанского воска», секрет которого был открыт только в середине XVI века. Конечно, здесь я консультировалась с нашим специалистом Людмилой Васильевной Кудояровой. А вот при реставрации эстампажей технологию приходилось разрабатывать практически с нуля.
Эстампажи — своего рода бумажный слепок с изображений на камне. Огромную коллекцию эстампажей оставил после себя существовавший в начале ХХ века Русский археологический институт Константинополя. Он был единственным научным учреждением Российской империи, существовавшим за рубежом.
Институт проводил экспедиции по Османской империи с целью сделать копии древних надписей и изображений на алтарных преградах, мозаиках и надгробиях. Он просуществовал всего девятнадцать лет, но за это время его сотрудники исследовали гигантское количество исторических памятников, главным образом — надписи на древне- и среднегреческом, латинском, древнеболгарском, арабском языках.
Передвигаться по просторам Османской империи приходилось на лошадях. Возить с собой массивное фотографическое оборудование было практически невозможно, и ученые придумали, как получать копии изображений на камне. Казалось бы, все очень просто: нужны были только бумага, щетка и вода.
Бумажный лист смачивали, накладывали его на рельеф камня и с помощью щетки аккуратно вдавливали в него бумагу. Затем она высыхала на солнце и получалось выпуклое, объемное изображение, своего рода «матрица» памятника. Затем эстампаж сворачивали в рулон и отправляли в Русский археологический институт в Константинополь. Таким нехитрым образом были изготовлены сотни экземпляров.
После того как в 1914 году Османская империя вступила в Первую мировую войну на стороне противников России, институт был закрыт. Ученые покинули Турцию в течение 24 часов, взяв лишь самое ценное. Остальное было конфисковано турецким правительством и перевезено в Оттоманский музей.
И только в 1930‑х годах, когда отношения между нашими странами потеплели, эстампажи были переданы в СССР. Сегодня они находятся в академических учреждениях, в том числе в Санкт-Петербургском филиале архива РАН.
Когда я приступила к работе, эти раритеты были в весьма плачевном, ветхом состоянии. Требовалось восполнить разрывы и утраченные фрагменты, вернуть прежний рельефный объем.
— И какова же была технология реставрации?
— Исходя из собственного опыта, я поняла, что можно использовать воду, хотя и не всегда — в зависимости от бумаги. Были проведены испытания фрагментов, показавшие, что мы на правильном пути. Для проверки методики была сделана 3D-модель.
Работать приходилось вручную, используя пористый материал, впитывающий воду, специализированный измельчитель бумаги, пипетки разного объема… Для изготовления бумажной массы применяли обрывки старой тряпичной бумаги или современную хлопковую бумагу.
Самый первый эстампаж, с которым я работала, представлял собой слепок с надписи на памятнике Посейдону, богу морей. Причем найдена она была в свое время во дворе крестьянина. А смысл ее состоял в том, что рыбак, застигнутый стихией, клялся Посейдону, что если выживет, то воздвигнет ему памятник. Что он, собственно говоря, и сделал. Надпись переводится таким образом: «За благополучие августов богу Посейдону Колебателю земли Антиох сын Гая воздвиг».
Ценность этих эстампажей еще и в том, что многих оригиналов, с которых они были сделаны, уже не существует. В том числе и потому, что они оказались на территории Сирии и были уничтожены современными варварами-террористами…
Удивительно, хотя и подобное бывает нередко: столько лет эти эстампажи пролежали, казалось бы, всеми забытые и никому не нужные. А теперь, отреставрированные, они оказались весьма востребованными в научном мире.
— В профессии реставратора архивных документов, как мы поняли, очень много мелкой ручной работы. И, наверное, женщины справляются с ней лучше мужчин…
— Вовсе не обязательно, но в принципе доля истины в ваших словах есть. Нередко кропотливость, усидчивость, соседствующая с деликатностью, дает в итоге нужный результат.
Мои коллеги, сотрудники лаборатории, великолепные реставраторы рукописей, приложили немало сил, чтобы вернуть к жизни мировые шедевры. Это и Радзивилловская летопись, и переписка шведского полярного исследователя Адольфа Норденшельда, и грамоты русских царей, и рукописи Циолковского… Спасителями большинства этих исторических ценностей были как раз женщины-реставраторы — Надежда Лесняк, Людмила Кудоярова, Наталия Маршенникова…
Комментарии