Вкус жизни. Письма Калерии Фоминой о войне, горе и радости
В этих письмах нет описания сражений, но война во всей своей жестокости и бесчеловечности звучит в каждой строке. Их автор — начальник дивизионного ветлазарета, майор ветеринарной службы Калерия Сергеевна Фомина. Ее военные дороги начались в 1939 году, когда с кафедры физиологии Ленинградского ветеринарного института она была призвана в ряды Красной армии.
Этот снимок, сохранявшийся в архиве Академии ветмедицины, запечатлел Калерию Сергеевну Фомину уже как ученую даму, кандидата наук. За строгим обликом трудно представить себе того тонко чувствующего и веселого человека, каким она раскрывается в своих письм
Судьба распорядилась так, что ее дивизия почти год находилась на передовой у оккупированного врагами Воронежа, родного города Фоминой, в котором жили ее близкие, чья судьба так беспокоила ее. Потом дивизия двинулась на запад, и со всего своего долгого фронтового пути Калерия Сергеевна отправляла письма подруге в Ленинград, а потом в эвакуацию.
Наверное, эти письма заполняли духовный вакуум талантливого мыслящего человека, каким, без сомнения, была Фомина, и помогали ей переносить тяготы боевой жизни. И эти интересные, неожиданные по событийности произведения дают нам возможность сегодня увидеть войну с еще одной точки зрения. Женской! Можно лишь пожалеть, что мы не можем воспроизвести все письма и полностью. Поэтому выбрали из них лишь некоторые фрагменты.
Награжденная орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За победу над Германией», после войны Калерия Сергеевна вернулась в свой родной институт…
Коротко об адресате, бережно сохранившем письма подруги, — Ирине Павловне Бельской, с которой Фомина вместе работала на институтской кафедре. Ирина Павловна вместе с племянником своего мужа семилетним Сережей пережила первую блокадную зиму и была эвакуирована в марте 1942 года на Урал в город Кунгур. В том же году на фронте под Вязьмой погиб ее муж, лейтенант, командир взвода, а в мирной жизни селекционер, Петр Антонович Волчинский. Из Кунгура Бельская перебралась в Пржевальск, затем переехала во Фрунзе и уже оттуда вернулась в Ленинград. По всем этим адресам и шли письма К. С. Фоминой. Редакции их предоставил С. И. Волчинский — тот самый Сережа, которого воспитала Ирина Павловна.
06.06.42. Получив Ваше заблудшее письмо, ходившее долго по моим следам, думала, что Вы успели сменить адрес, и не отвечала. Письмо аж апрельское. Вчера получила последнее, связь налажена, письма идут быстро. Пишу петитом (да простит мне военная цензура труд чтения) из экономии бумаги… Усвойте, что Вы — одна из очень немногих нитей, связывающих меня с большой землей. Посему не скупитесь на сводки о себе, ближних, сплетнях света, etc…
Недавно один брат по оружию, возвратившись из командировки в Москву, снабдил небольшой круг лиц последними сплетнями и милыми тыловыми безделками, которые он распродавал по сходной цене друзьям и знакомым. Скромный комплект ширпотреба под титлом «подарок любимой (ому) образца 1942 года», доставивший счастливым обладателям энное количество веселых минут, состоит из: Кисета табашного — 1 шт; Мундштука к нему; Зубной щетки; Карандаша «АФТ» от вшей, способ употребления прилагается; Куска мыла vulgaris — без упаковки.
На здоровье не жалуюсь, и от катастрофического ожирения спасает только пристрастие к никотину и подвижный образ жизни. Спрашиваете, почему передвигаюсь? Ну как это почему? Ведь мы, гусары, завсегда в походах, особливо ежели скажем война. А если отбросить дурачества и трепологию, оглянуться на прошлое, настоящее и будущее, одним словом «окунуться в бассейн вселенной» — величие эпохи потрясает.
Боль огромного горя, радость малых и больших удач, — из этого и складывается «вкус жизни». Мы не можем пожаловаться на бедность впечатлений. Пожалуй, их избыток, но, когда отгремит и отбушует, прошлое не станет «проклятым прошлым».
Полевая почта 07.42. Здесь чудные хлеба, обильные и чистые, пора бы убирать, а некому. Грустно видеть мертвые деревни. Людей мало, их гонит это неразумное взбесившееся чудище. Зачем, спрашивается, были сброшены бомбы на одну деревню и убиты 3 лошади, 1 корова, 5 детей, 2 старухи и разбито 3 хаты? Впрочем — это повседневность. А о главном читайте в сводках.
…Лезет в голову Блок без спросу: «Я, не спеша, собрал бесстрастно воспоминанья и дела; И стало беспощадно ясно: жизнь прошумела и ушла». Собственно, я не могу согласиться с данным товарищем. Тем более что дела, когда требуется, я собираю без излишней траты времени, воспоминаниям отводится очень мало времени. Жизнь еще не прошумела, — она шумит и, несмотря на мои мрачные мысли, я ее все же люблю и уходить ей никак не могу позволить. Блок, в порядке подхалимажа, подсовывает другое: «Благословляю все, что было: Я лучшей доли не искал».
Милый Блок, я вас очень люблю, но отойдите Вы, за ради бога, со своими «незнакомками», неровен час — зашибут…
16.07.42. Северо-западная окраина энского села. Затишье в воздухе, да и на земле реже перестрелка. Поверьте, это очень тяжко, когда в 7 — 8 километрах, видный в бинокль до заборов, кирпичей и людей, горит очень знакомый город (Воронеж. — Ред.), где зверствуют фашистские выродки, или как их там?..
09.08.42 …я обещала Вам изложить некоторые био-фокусы… Недели через две после того, как лошади находились в непосредственной близости от разрывов мин и снарядов, я попала на участок, где их было собрано много. И вот фокус в чем: четвероногие спокойно жевали свой паек несмотря на то, что совсем рядом, и впереди, и позади — через их головы стреляли наши пушки.
Вдруг… завыла мина, потом захлюпала, приземляясь, и разорвалась. Затем еще и еще, и потом я была поражена, увидев, как с первых же (не разрывов, а еще полета) мин — лошади стали быстренько ложиться на землю. Как люди. Плюхнется, и ноги под себя, голову пригнет и поводит ушами. Вот так, дикие башкирские мустанги: не то это инстинкт, не то очень быстро выработавшийся подражательный рефлекс.
Когда начинается пение мин и снарядов, готовых упасть и падающих — люди, не соответствуясь с живым весом и званием, порхают с легкостью мотыльков через рвы и ухабы, ища углублений, шлепаясь плашмя. А общая оживленность моментально передается животным. Так, например, нередки атаки, где сквозь стрельбу далеко слышен неистовый лай собак. Бомбежка выводит из равновесия прежде всего кошек и рогатый скот. Впрочем, кто глуп и безмятежен, так это птицы. Поют и делают свои птичьи дела, невзирая и не прислушиваясь…
18.08.42. Вчера к вечеру бой как будто затих… Темные ночи стоят, но дорогу освещают не пожары… Освещают «фонари», которые вешает хвостатый «итальянец». Летает преимущественно ночью. Голос у него очень противный: этакий пульсирующий вой. Бомбочки — небольшие, особого уважения к себе не внушают. Так, хлопушки. По его следам летят уже более тяжелые с целью бомбежки. Но противен этот самолет своей назойливостью: привяжется и воет всю ночь над ухом, не давая спать…
Город медленно, но верно очищается. Жду первой возможности побывать там. Странно слышать знакомые названия улиц, площадей и скверов, увязывая их с понятием «рубеж», «противник» и пр.
20.09.42. …И на все эти бомбежки в высокой степени наплевать, хожу и езжу я там, куда летят мины и всякая дрянь, абсолютно спокойно и неуязвимо. Очень хочу Вас видеть. Но только после войны. А сейчас хочу здесь быть, до самого конца… Я дурно веду себя потому, что мне хочется посетить Вас под вечер на Вашей улице Ильина 40, отбыть сумерки и тихий час у лампы под абажуром, а на рассвете, запахнув шинель, вернуться в родные блиндажи. Лучшего жилища не было и нет.
23.09.42. Мы обжились в своем сарайчике. Одна половина этого длинного, метров в 100 строения — стационар. Другая — аптека, приемная, канцелярия. Напротив второй такой же, для инфекционных и «загадочных» больных. У входа налево жилой, обжитой нами чулан. Нас трое: я, врач-помощник, фельдшер.
Мелкие хозяйственные заботы одолевают: ребятам (а они у меня преимущественно преклонного возраста) холодно стоять ночами в карауле. Надо что-то придумывать, какую‑то «часовую одежку». Пациенткам неудобно лежать (сарай был рассчитан на какую‑то мелкую породу — моим коротко). Банька — проблема. Где-то надо организовать плиту, т. к. горячая вода нужна все чаще (когда холодно — невредно во время операции руки размягчать горячей водой). Кажется, пора подумать о санях. О починке белья и обуви ребятам. Об овсе и сене для пациентов. Видите — котел, в котором я варюсь, набит мелочами…
Цветов уже нет. Последние ромашки и подсолнухи, оживлявшие пейзаж, тронуты морозцем. Третьего дня была я в одном из подразделений. Сидели мы с неким ветврачом после операции за мирной трапезой, и вдруг запел жаворонок. Очевидно, контуженый и ошалевший, — нормальный жаворонок вроде не по сезону.
25.09.42. Ваши треугольники — моя пища духовная… Ходила проверять погоду и караул… Был неожиданно теплый, летний день — и ночь стоит теплая, лунная, под стать белым питерским… На горизонте — факел: что‑то горит. С другой стороны — феерия: перекрещиваясь, летят пунктиры красных, синих, огненных трассирующих пуль. Звук почему-то приглушен.
Шелестя сухой травой, бродит «дурочка» — сумасшедшая лошадка. Она живет у меня третий день. Маленькое, потешное и жалкое создание. Сейчас ее ничто не беспокоит — ни канонада, ни солнце, и она сознательно тянет голову на зов. Кладет мне в ладони свои мягкие бархатные губы… «Дурочка» стесняется людей и кушает, пьет только в одиночестве, и, кроме того, я знаю, что ребята любят эту диковинку, таскают ей хлеб и морковку, смотрят как за дитем…
Когда-нибудь мы выйдем в сумерки на Троицкий мост и, глядя на оранжевую от заката Неву, будем вспоминать, как жили врозь и вместе. Обещаю не истязать Вас конно-ветеринарными идиллиями. Равно как и патетическими пятистопными ямбами. И мы не будем вспоминать о немцах… Будем жевать маковки, пахнущие детством, и слушать в далеком репродукторе «Сорренто» и «Прощание с Неаполем» Печковского.
25.11.42. …Вечер. Неважный, надо сказать, вечерок. Замерзла… Как живут остальные Бельские, что не напишете? Передавайте всем привет. Что нового на большой земле? Что в литературе, окромя Эренбургова недержания речи? Есть ли толстые журналы и кто в них пишет?.. Я Вам как‑то писала, что читать не могу. Сейчас читаю, и попались как раз древние: Катулл, Вергилий, Сенека и др. То ли свойство их высокой простоты таково, то ли бесконечные ночи (с 6 вечера до 7 утра темно), — но древние мне милы.
Затемно пришел доктор (помощник), ходивший в степь с намерением «к ужину принести зайчатины». Распугал зайцев, а сам в результате сушит стеганые штаны у огня, мрачно молчит и односложно отвечает на вопросы. Фельдшер, по мере сил, оттачивает остроумие: «Вы бы испекли картошки на ужин, а то зайчатина уж надоела».
Трудно придумать более разнородные характеры, чем мы, трое. И трудно представить другую комбинацию — настолько привыкли. Один уедет, задержится — двое ждут, не обедают. Двое уедут — третий ждeт, «переживает». Табак у нас в общей банке и обед из одного котелка. Пороки и недостатки каждого уже известны, поэтому и не хочу думать о заменах, так как это лучше, когда знаешь, чего можно ожидать. Да, в сущности, и пороки невелики.
27.11.42. …По хате, где мой штаб — бродит баба Егоровна, приставшая уже несколько дней и ожидающая погоды (третий день буран), чтобы следовать дальше. Баба доброкачественная, перемыла халаты, скребет закопченные котелки, топит печку и печется о порядке, и носу никуда не сует. Но уже изрядно надоела вздохами и метеосводками, которые неустанно доводит до сведения: то, что «буранишша дикой», то, что «головка моя горькия, небушко с землей перепутались».
А еще, когда не было снегу, прибилось одно созданье: шесть лет, звать Тамара. Мать умерла «давно уже — еще летом». Отец на фронте, фамилию забыла. Бродила по блиндажам, тем и кормилась. Босиком, еле одета. Вымыли ее, подержали несколько дней, потом отвезли в тылы километров за 40 — передали соответствующим органам. Ко всему относится равнодушно, но при прощании спросила: «А, может, назад возьмешь?». Доктор порывался усыновить, сокрушался, что не может отправить к жене (далеко — к Уфе).
17.01.43. …Нет такого ужаса и несчастья, которые не переносились бы легче здесь, в непосредственной близости фронта. Ей-богу, здесь люди, которые даже немного с брачком интеллекта — становятся лучше и чище. А сколько замечательных, прямо самородков «человеческого» таланта. Дифирамбы человеческому естеству вызваны очередным выездом в гущу масс…
Итак, о последнем выезде. Оглушительно пищит снег, и лес кругом, как сплошная зимняя сказка необычайной красоты. Я помню эти места как дачные и санаторные… По просеке подъехали к станции. То, что было вокзалом — стены с черными дырами окон: прямое попадание полутонной бомбочки. Но — работает водокачка, и в приспособленном помещении был электросвет!..
Я отвыкла от поездов и не люблю их. То ли дело — пара вороных, да санки или седло и одноухая Тайна, гнедая красотка. Полюбите лошадей, мэм. Ей-богу, хорошие звери…
Ехала на тормозе товарного две остановки — и тут узнала почем фунт лиха, несмотря на ватные «сподники» и шубу. До чего не прекрасно, когда холод ползет аж до костей, а в морду летят дым и снопы искр от паровоза. На третьем перегоне появился ангел-хранитель, замаскированный под сибирячка, и определил в единственную в составе теплушку (состав был товарный).
Нет, знаете Вы, что такое красная раскаленная чугунка, тепло, от которого клонит в сон, бегающие по стенам тени от свечи, кружка кипятка и сухари, когда харч кончился сутки тому назад, душа к ребру примерзла, и путь так далек и полон неожиданностей. Милые сибирские дядьки. Каждый — законченная индивидуальность…
12.02.43. (написано карандашом). …Ох, как же они быстро удирают, окаянные фрицы. Трудно писать. Сколько горечи выпито и еще будем пить, проходя по дымящимся развалинам, следам их пребывания. Какой неописуемо страшный вид имел мой родной город, когда я туда приехала. Уже, кажется, видала видики, но от этого страшного и неузнаваемого, от этой Помпеи — первый день мне казалось, что схожу с ума.
Когда я нашла наш дом, то самое страшное было то, что он не рухнул, а стоял изуродованный, истерзанный, страшный калека среди развалившихся соседних. Содержимое частично выброшено на улицу, и то, что это произошло не от взрыва, а делалось руками — было еще страшнее, так как стало ясно, что «они» здесь хозяйничали. И до чего варварски. Конечно, все, что можно сформулировать — уложилось позднее, а тогда там темнело в глазах, звенело в ушах и не шли ноги. Первый день я только сидела на снегу да на пороге.
Только на следующий день, уже отдышавшись, пошла по этому склепу искать следы родичей. Пожалуй, не стоит подробно писать о картинах дикого погрома в каждой комнате, о пистолетных пулях, завязших в стенах, о переколотых топором шкафах, креслах, буфете, пелене пуха, прикрывающей все, обломках и обрывках предметов и книг, за каждым из которых встают годы воспоминаний…
Ясно по многим мелочам, что мои ушли или угнаны еще до зимы. Наверное, в августе…
До конца разобраться не дал милиционер. Пришел, ходил за мной по пятам и безостановочно повторял: «Гражданка, давайте уходите». Однако разрешил взять карточки фотографические… Удивляюсь, как не подожгли книги: их везде груды, и они легко бы загорелись. Книжная фраза «если бы стены могли говорить» была по-особому значима и не давала покоя, так как эти почти одушевленные свидетели видели все…
…Едем буквально по трупам. Иногда машину накреняет на бок — это попали под колеса замерзшие в камень ноги или еще что. Их некогда и некому убирать. Массу машин и боеприпасов бросают, уходя. Но я не устаю от вида убитых. Мне легче, когда я вижу их перебитыми: это вам за город, за отца, за Лену и остальных, за тяжелую смерть друзей по дивизии. Надо бы уничтожить всех. Это не кровожадность, а трезвый вывод.
09.03.43. …Бывают впечатления, которые хотелось бы впитать и сохранить. Иду по городу. Шуба и стеганые «невыразимые» ватные штаны привлекают внимание, и встречные по любому поводу заговаривают… Перебивают друг друга, «а у нас тут…», «а вон в том доме»… Просто хотят говорить с кем-либо, пришедшим с большой земли. Странно звучат сказанные слова ребятишек:
— Вон там полицай жил, раз фрекен белье вывесила, а мы его из спринцовки чернилами, через забор.
— Что ж вы соседей подводили так по-глупому?
— А соседей не было: тот дом и тогда разбитый был, а с другой стороны — дом с красным фонарем.
Оказывается, имели место импортные фрекен.
12.03.43. …В темноте въехали в какую-то улицу, дома чернеют. Решили заночевать. Входим в одну избушку, а обитатели на нас как-то дико смотрят. И даже вылезли со всех печей и закоулков. «Вы как к нам?» — вопрос несколько неясный. Шофер говорит: «Это неважно, нет ли где поспать?». «Да от нас 15 минут назад немцы вышли». — «Много?» — «12 человек». Оказывается, в темноте несколько уклонились не в ту сторону.
22.03.43. И — «когда на землю спустится сон и выйдет бледная луна» — я выползаю из своей берложки и, раскуривая моравскую гадость под псевдонимом «цифеты», ругательски ругаю лунную ночь и безоблачное небо. Ясная ночь это прежде всего летная погода, которую используют не только наши соколы, но и немецкие стервятники, поднимают шум своими бомбами, бросаемыми без особого толку. И вообще противно, когда с потолка в физиономию что‑то сыплется и скрипит на зубах. Так что, лунные ночи — ну их к черту, пусть о них Фет пишет.
…Никого не могу найти, кто знал бы о моих родных хоть что-нибудь. Будто их и не было на свете…
24.04. 43. …В одном поселке старуха рассказала (собственно рассказывать она не могла, так как сбивалась на причитанье) — она сама видела, как живых детей немцы сажали на кол. Потом пришла мать, девочку которой бросили в колодец. Девочке 5 лет. После стали стрелять в матерей. Она упала несколько раньше — без сознания, и вот теперь живет…
Мне часто хочется поговорить со Стендалем, Маяковским. Считаю их современниками, и смеяться тут нечего. Очень хочется, чтобы кто‑нибудь очень талантливый написал музыку на современные темы. Сюда бы автора «Эгмонта». Ну, как — много ереси?
20.06.43. (карандашом). Ах, мэм, мне надо бы все-таки еще повидать Вас. Но «до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага». Последнее неверно. Помирать не собираюсь ни при каких обстоятельствах, во всяком случае пока жив Гитлер. У меня с ним личные счеты, из числа тех долгов, которые не прощаются.
02.10.43. Мне жаль, что в дни, когда мы идем быстро, нет возможностей часто потрепаться с Вами, когда так много интересных встреч, наблюдений, явлений, которые уже сейчас просят обобщения.
…Вот для картины а-ля Рембрандт: неяркий свет, большое здание, половина которого отбита бомбой, а стены зала исковерканы пулями, осколками от гранат: тут шел рукопашный бой. Пол — в ямах. И все‑таки под две гармошки молодежь «откалывает» танго. С одной стены удивленно смотрит облупленный шишкинский медвежонок, как проплывают пары: со шпорами, в плащ-палатках, в «оружии до зубов», и девочки в брюках (связистки с передовой), и гражданские в «пух и прах» разряженные, подкрашенные, в светлых локонах девчонки. Красивый, смешной, торжественный и немного рискованный (самолеты) бал прифронтовой полосы.
15.12.43. …Хочу на немецкую территорию в порядке реванша. Хай ихнему Берлину станет хуже нашего Сталинграда, в чем хочу убедиться. Тогда можно вздохнуть с облегчением.
1 апреля 1944. Миледи, я прекрасно помню, что еще внутриутробное легкомыслие не позволило Вам избрать иного дня рождения. Оно, конечно, поздновато говорить все принятые в данном случае слова, но все-таки хотелось бы сегодня пожать Вашу длань с утра — и распить шклянку под вечер…
Ну что возможно пожелать в наше время? Приобретение ряда экспонатов с Невского 12? Не выйдет. Терракоты, инкрустации и прочие настольные финтифлюшки? Обратно, не выйдет. Традиционными в наше время подарками являются города и населенные пункты, которые армия отвоевывает у врага! Это — общие подарки для всех…
19.06.44. На страницах единственно доступной мне печати замелькали знакомые еще с 39 года названия, с окончаниями на «оки» и «ярви». Братцы, наша берет! Пока это письмишко дойдет до Вас, Выборг, безусловно, будет нашим.
22.06.44. …Слушайте, душенька! Поймите, что я разучиваюсь читать. Что я Вас попрошу: перешлю я Вам энную сумму, — купите у букиниста, или у старого учителя географии в средней школе, или похитьте у Матильды, или, наконец, отнимите у кого-нибудь на улице, но пришлите мне что-нибудь, какую-нибудь книжку на русском языке. Пусть это будет сборник полемических статей, или томик стихов — древних или современников, или обрывки без начала и конца из журнала «Нива», или раскрашенная книжка для дошкольников с текстом Барто. Единственная книжка «Милый друг» Мопассана, выученная мною наизусть, опротивела мне за полтора года пребывания в моем вещевом мешке…
08.11.44. Ma chere! По ряду поводов — не нахожу слов для соответствующих излияний. Во-первых, большие и в большом количестве спасиба за книжки и чуткость. Получила: Чехова, Маяковского, Новича о Герцене… За чуткость и оперативность очень и весьма признательна. Теперь мне надолго хватит и есть обменный фонд с иноплеменными.
01.05.45. Миледи, сегодня праздник. Грешно ругаться с первых строк письма. Кстати, уж если подвернулось слово «грех» на язык — вот Вам вчерашняя колоритная сценка на религиозные темы. Ко мне на квартиру является делегация от жителей (староста и начальник милиции) и обращаются к самому солидному по внешнему виду офицеру с просьбой о чем‑то касающемся службы в церкви.
Оказывается — спрашивают разрешения первого мая отслужить в костеле службу за здоровье Красной армии и просят разрешения звонить перед службой полчаса в колокол, а также приглашают нас со всем войском на это торжество. Как Вам это, а?..
Возможно, письмо дойдeт до Вас, когда война уже кончится. Хотя бы скорей. Наверное, уже некоторый элемент усталости проскальзывает, ибо надоел внешний мир чрезмерно… Препаршивая весна: сады уже отцветают, а холод и дожди, как в ноябре. Ох уж эта мне Европа. У нас — не так. Уж зима — так с морозом, а не в грязи, как здесь, уж лето — так шубы не надо. А здесь — все наперекосяк.
Последнее письмо было получено 25 мая 1945 года.
Наша справка
На 14-м километре Дороги жизни, в поселке Романовка Всеволожского района, есть скромный памятник, выполненный в виде верстового столба. На его боковых сторонах — информационные таблички, рассказывающие о подвиге ветеринарных врачей, фельдшеров и санитаров в годы Великой Отечественной войны. Тогда именно здесь находилась большая часть ветеринарных объектов, в сфере ответственности которых был, в частности, и гужевой транспорт, доставлявший продовольствие в осажденный город.
Открывал Дорогу жизни как раз конно-санный обоз — он первым прошел по ней 20 ноября 1941 года. Автоколонны двинулись следом... / Репродукция. Фото М. Елисеевой
…Вторая мировая война была не только войной моторов. В ней кроме людей массово участвовала еще одна живая сила — лошади. Кавалерийские дивизии громили врага. Упряжки лошадей тянули орудия, меняя огневые позиции стрелковых батарей, отвозили раненых в медсанбаты… К началу войны в армии было 526 400 лошадей. Позже, в отдельные периоды, их численность достигала 2 миллионов.
Обслуживала «конский состав» военно-ветеринарная служба. Если лошадь можно было вылечить за семь суток, она поступала в полковой ветеринарный лазарет. Дивизионные лазареты лечили стационарно 15 суток. В армейских ветеринарных лазаретах лошади находились до 30 суток. Такая система квалифицированной помощи позволяла возвращать большинство животных в действующую армию. Всего через ветлазареты Красной армии прошли 3 555 764 раненых и больных лошади: из стационаров вернулись в строй 2 147 494, из лечившихся амбулаторно — 1 319 870.
Все это стало возможным благодаря самоотверженному труду военных ветеринаров. На армейскую ветслужбу из запаса были призваны 6507 ветврачей и 10 290 ветфельдшеров. Поскольку потребность в таких специалистах росла, в Военно-ветеринарной академии Красной армии и военно-ветеринарном училище их было подготовлено для войск еще около 3000.
За проявленное мужество и самоотверженную работу по ветеринарному обеспечению войск орденами и медалями были награждены 7211 офицеров ветеринарной службы.
* * * *
За помощь при подготовке полосы редакция благодарит заведующую библиотекой Академии ветеринарной медицины Л. И. Новикову и ветеринарного врача 1-й категории Д. Н. Аршаница.
Лучшие очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» том I и том II. Они продаются в книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашем интернет-магазине.
Еще больше интересных очерков читайте на нашем канале в «Яндекс.Дзен».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 35 (7118) от 28.02.2022 под заголовком «Вкус жизни».
Комментарии