От Бородина до Березины. О чем дискутируют историки, изучающие войну с Наполеоном
Война 1812 года окружена романтическим флером. Кто‑то представляет ее по «Гусарской балладе», кто‑то вспоминает строки из песни «Кавалергарды, век недолог…». — На самом деле эта война была очень жестокой и кровавой, с большими потерями. Тем не менее русские войска, заняв Париж, город не тронули. Факт, вызывающий уважение. Такова была продуманная политика Александра I — не мстить за сгоревшую Москву. А ведь могли бы... — отмечает наш собеседник доктор исторических наук, профессор Андрей МИХАЙЛОВ. Мы говорим с ним о том, почему война против Наполеона по‑прежнему вызывает интерес у историков и могут ли быть открытия в этой, казалось бы, уже насквозь изученной теме.
Это полотно было написано германским художником-баталистом Фрицом Нейманом в начале XX века. / Репродукция. ФОТО автора
— Андрей Александрович, неужели «ревизионизм» может добраться и до войны 1812 года?
— Дело не в «ревизионизме», а в том, что дискуссионные вопросы действительно остаются. Причем некоторые лежат на поверхности. В свое время мне пришлось одного студента мучить на экзамене вопросом: что хотел Наполеон сделать с Россией? Студент ответил: «Завоевать». Спрашиваю: «А как вы себе это представляете: французские гарнизоны в Тобольске, Омске и Иркутске?» .
Трудно себе такое вообразить. Французский император ставил иную задачу — подчинить Россию своей воле, сделать ее послушной державой. Он хотел, чтобы Россия присоединилась к континентальной блокаде Англии, чтобы она не мешала ему захватывать германские княжества.
В этом сюжете историки едины. А вот, к примеру, вопрос о численности потерь русской и французской армий по сей день вызывает споры. Историки называют различные цифры, весьма отличающиеся друг от друга.
Точно такой же вечный вопрос: кто все‑таки выиграл Бородинскую битву? Я присоединяюсь к тем ученым, которые полагают, что стратегически, в перспективе всей военной кампании, Бородинское сражение выиграла русская армия: Наполеон не решил поставленной им задачи, не разгромил своего противника. С формально-тактической точки зрения можно судить иначе: русская армия продолжила отступление, поле боя осталось за французами, то есть в этом смысле они могут говорить о своей победе.
— Кстати, на хрестоматийно известном совете в Филях большинство военачальников выступили против того, чтобы оставить Москву.
— Да, это так. За новое сражение высказались многие генералы, в том числе Беннигсен, Ермолов, Коновницын. Принимая решение сдать Первопрестольную, Кутузов очень рисковал, потому что за такой поступок мог быть и отстранен от командования. Многие русские люди воспринимали сдачу Москвы как национальную катастрофу, однако, как показало дальнейшее развитие событий, Кутузов был абсолютно прав.
В классической советской историографии он находился вне всякой критики, представал как абсолютный гений, разгромивший Наполеона, зато сейчас, не отрицая его заслуг, многие историки поднимают вопрос: допускал ли Кутузов какие‑то ошибки? К примеру, достаточно ли продумал диспозицию войск на Бородинском поле?
Еще в XIX веке военные историки выражали сомнение: зачем было усиливать правый фланг, если он не подвергся такому грозному натиску, как центр и левый фланг? Сегодня этот вопрос звучит вновь. Но и защитников у Кутузова и его плана достаточно.
Вообще на отдельных полководцев и их поступки взгляд историков порой серьезно меняется. До недавнего времени совершенно незаслуженно находился в тени генерал Петр Витгенштейн — «спаситель Петербурга», действовавший очень успешно, остановивший французов под Полоцком. В пантеоне героев он не значился. Хотя в мемуарах артиллериста Ильи Радожицкого, сражавшегося на этом направлении, описывалось, что Петр Христианович не только был блестящим полководцем, но отличался еще и личной отвагой. Однажды, когда он вырвался вперед, возглавляя атаку, его чуть не зарубили французские кавалеристы…
— Почему же Витгенштейн оказался забыт?
— Не думаю, что в этом следует искать какой‑то злой умысел. Просто Кутузов своей мощной фигурой всех затмил…
С моей точки зрения (и в этом я не одинок), до сих пор недооценен масштаб личности Барклая‑де-Толли. Да, ему воздвигнут памятник у Казанского собора, но если на вопрос о заслугах Кутузова вам ответит практически любой, то подобный же вопрос о Барклае многих поставит в тупик.
Между тем он был очень проницательным, рациональным, необычайно жестким военным администратором. Он очень хорошо понимал, как должна быть организована армия. Перед самым началом кампании 1812 года Барклай подготовил специальное «Учреждение для большой действующей армии», в котором было четко прописано, как действует военная полиция, военная почта и цензура, лазареты…
У современников иногда складывалось впечатление, что это был оторванный от жизни военный теоретик. На самом деле он делал то, на что мог решиться не каждый полководец: отступая, проводил тактику выжженной земли.
Да, Барклая не поняли его современники. Пушкин пытался его «реабилитировать», посвятил ему стихи «Полководец», в которых назвал «вождем несчастливым». И, кстати, уже тогда, когда это стихотворение было напечатано, оно вызвало скандальную реакцию. Недовольны были родственники Кутузова, особенно Логгин Голенищев-Кутузов, генерал-лейтенант флота, человек вообще‑то весьма просвещенный. Он и другие критики Пушкина возмущались: мол, заслуги Кутузова принижены. Даже рекламацию стали готовить…
Недовольных своими произведениями поэт обычно игнорировал, но тут выступил на страницах журнала «Современник» с разъяснениями смысла «Полководца». Он воздавал должное Кутузову, уверял, что не имел и в мыслях противопоставлять полководцев друг другу. Кстати, поэт полагал, что Барклай, скорее всего, не решился бы на сдачу Москвы.
Вообще пока были живы участники той войны, она вызывала немало эмоций. Когда в 1860‑х годах вышел в свет роман Льва Толстого «Война и мир», военные историки откликнулись разгромными публикациями.
— Что же их так возмутило?
— Лев Толстой следовал концепции, согласно которой существует фатальная неизбежность событий. Деятельность полководцев казалось ему бессмысленной. Он, конечно, восхищался стойкостью народа, но в любой войне видел прежде всего ужас и страшную нелепость.
Участник войны 1812 года Авраам Норов, занимавший одно время пост министра народного просвещения, написал целую брошюру, очень эмоциональную, осуждающую роман Толстого. Мол, как же он мог так написать, что нет героев? А мы‑то?!
Норов участвовал в Бородинской битве, находился в самом пекле — на батарее Раевского, ядром ему оторвало ступню левой ноги. Ему частично ампутировали ногу и положили в госпиталь в Москве. Когда русские войска оставляли Первопрестольную, Норова не смогли вывезти, и он остался в оккупации. В это время у него началась гангрена, и французский военный хирург провел ему вторичную ампутацию.
Представьте себе: две операции, причем без анестезии, которую тогда еще не изобрели! И вот спустя несколько десятилетий Норову попадает в руки книга, в которой какой‑то отставной артиллерист утверждает, что все было бессмысленно и непонятно зачем…
— Вы упомянули о том, что французский хирург лечил русских раненых. Тема пленных на войне 1812 года тоже ведь не самая «разработанная»…
— Действительно, в последние десятилетия исследователи стали обращаться к сюжетам, которые раньше по разным причинам не привлекали пристального внимания. Например, о судьбе военнопленных. С ними обращались очень сурово. Когда среди французских пленных начались эпидемии, поступил приказ — не размещать их в городах и жилищах обывателей, чтобы зараза не распространялась. Это значит, что пленных содержали в лагерях, зачастую устроенных очень плохо. А при этапировании — в чистом поле. Кто выживет — тот выживет…
Нынче стало больше появляться книг про наполеоновскую армию. Из последних — очень серьезное исследование Дмитрия Горшкова, научного сотрудника московского Государственного историко-литературного музея-заповедника Пушкина, посвященное императорской гвардии Наполеона. Оно увидело свет в нынешнем году: два тома, в общей сложности более тысячи страниц! В основе монографии — уникальные и в основном неизвестные источники, выявленные автором в частных коллекциях и семейных собраниях Европы, а также в архивах России, Франции, Голландии, Польши, Австрии.
— Перечисление стран лишний раз напоминает, что против России сражалась армия «двунадесяти языков».
— Да, в составе великой армии участвовали датчане, итальянцы, швейцарцы, испанцы, итальянцы, немцы. Кстати, особенно стойко сражались баварцы. Они считали себя обязанными Наполеону: тот повысил статус Баварии, сделал ее королевством, и баварцы полагали, что с ним им будет лучше, чем с пруссаками.
Не слишком широко известно, что помимо великой армии во вторжении участвовали австрийские и прусские войска — бывшие союзники России. Наполеон заставлял побежденных участвовать в его походах, такова была обычная практика.
Австрийский вспомогательный корпус Шварценберга наступал из Галиции на Белоруссию, прусский корпус Йорка — на Ригу. Австрийцы провели несколько сражений, но в целом действовали не слишком активно. Пруссаки осаждали Ригу, но тоже без особых успехов. Кстати, оба полководца позже изменили Наполеону и перешли на сторону России.
Отдельная тема — участие поляков. Я имею в виду 5‑й корпус — армию герцогства Варшавского, созданного под французским протекторатом. Надо сказать, что поляки в армии Наполеона сражались очень храбро. Кстати, они проявили особую стойкость, прикрывая отход через Березину, хотя, разумеется, не смогли спасти армию от практически полного разгрома.
Последние польские части участвовали даже в битве при Ватерлоо в 1815 году. Любопытная деталь: в эпизоде знаменитого художественного фильма Бондарчука «Ватерлоо», где англичан атакуют наполеоновские кавалеристы, уланы, можно заметить, что на их пиках двухцветные флажки — бело-красные.
Кстати, одним из советников французского императора был польский генерал Михал Сокольницкий, участник восстания Костюшко. Он был, как бы сказали сегодня, главным экспертом по славянским вопросам. Составлял всяческие проекты, в том числе создания на территории Литвы, Украины и даже Новороссии неких маленьких государств, которые окружали бы Российскую империю враждебным поясом.
Само наличие этого плана впоследствии весьма импонировало украинским националистическим историкам. Илько Борщак в 1937 году выпустил во Львове (тогда это была территория Польши) книгу «Наполеон и Украина», где все эти прожекты подымал на щит: мол, если бы французский император создал независимую Украину, она бы его поддержала…
Кстати, своим участием в великой армии поляки невероятно горды по сей день: мол, они боролись против тирании «страшной и ужасной» Российской империи, за свободу и национальную независимость.
— А как оценивает эту войну французская историография?
— В XIX веке доминировала точка зрения, что Наполеон был прав в войне против России, что на кончиках штыков он нес «свободу, равенство и братство». Поэтому, кстати, работы некоторых французских историков в царской России были запрещены цензурой. Адольфа Тьера, например. В одной из поэм Некрасова персонаж с ужасом говорит о журналистах: «Кровопийцу Прудона, злодея Тьера выше небес вознесли»…
Сегодня во Франции войну 1812 года воспринимают просто как исторический факт. Скорее, даже с сожалением. Впрочем, на Триумфальной арке в самом центре Парижа, на площади Шарля де Голля, высечены в том числе и названия городов, взятых французской армией в ходе наполеоновских походов. Среди них — Полоцк, Смоленск и Москва.
— Разведка и контрразведка — еще одна тема, которую ученые стали рассматривать относительно недавно.
— Вы правы. Прежде чем вторгаться в какую‑то страну, Наполеон обязательно засылал туда шпионов. И потом, когда во второй половине XIX века теоретик русской разведки генерал Владислав Клембовский станет убеждать российский Генштаб в пользе разведки и контрразведки, он без конца будет ссылаться на французский опыт.
Действительно, противник очень активно использовал не только разведку, но и распространение слухов, дабы посеять панику.
А что делало русское командование в ответ? В Российском государственном историческом архиве есть очень интересный фонд «Комитета для рассмотрения дел по преступлениям, клонящимся к нарушению общего спокойствия». Этот орган был создан Александром I в 1807 году и просуществовал до 1829 года. Комитет получал дела от местных органов полиции и рассматривал те, в которых видел признаки подрывной деятельности, распускания слухов, шпионажа.
Из сохранившихся материалов следует, что собственно шпионских дел было относительно немного. За весь 1812 год в комитете рассмотрели только одно. А вот дел «про слухи» хватало. Они были следующего рода: русская армия разбита, утрачен обоз, убиты все генералы, Наполеон идет на Петербург и скоро будет в столице. И даже о том, что будет ограничено хождение русского рубля…
Словом, война 1812 года — настолько крупное событие, что она вызывала, вызывает и будет вызывать дискуссии. Они совершенно нормальны, если они ведутся в цивилизованном ключе. Запрещенных тем нет и быть не может.
— В том числе и коллаборационизм во время той войны?
— Конечно. Разумеется, эта тема не совсем новая, поскольку некоторые данные были даже у историков XIX века, в том числе и у профессора Академии Генштаба Модеста Богдановича, очень много сделавшего для изучения войны 1812 года в целом. Однако по‑настоящему глубокие исследования появились только в последнее время.
Когда Наполеон вторгся в пределы Российской империи, он начал формировать воинские части на территории Литвы — из литовцев, белорусов и поляков. Дворяне, поступавшие к нему на службу, были преимущественно поляками, хотя и подданными российского царя…
Были ли русские, сражавшиеся в рядах великой армии? Сегодня превалирует мнение, что сколько‑нибудь значительного количества не было. А уж чего точно не было, так это перехода на сторону противника русских военачальников. Почему? Наверное, потому, что общество оказалось тогда очень сплоченным… Между прочим, французы в русской армии служили и сражались против своих же соотечественников. Речь в основном о противниках Наполеона либо о тех, кто вступил в русскую армию после его поражения.
Среди последних был военный теоретик, известный нам как Генрих Жомини. По рождению — швейцарец, на французской службе он был бригадным генералом, в кампанию 1812 года занимал должность губернатора сначала Вильны, потом — Смоленска. В 1813‑м перешел в стан антифранцузской коалиции, на русской службе стал генералом от инфантерии, успел повоевать против Наполеона. При императоре Николае I он принял участие в разработке военных проектов, в частности, проекта об учреждении высшего военно-учебного заведения — Академии Генерального штаба.
В ту пору подобное «наемничество» вообще было в порядке вещей, в таком поведении никто не видел предательства. Петр I не раз предлагал пленным шведским офицерам перейти на службу в русскую армию, и те давали согласие. В ту пору присягу можно было давать несколько раз без всякого зазрения совести…
Что же касается гражданских лиц, то среди них коллаборационисты были, но в основном речь о единичных случаях, причем иногда люди оказывались в каких‑то трагически непонятных ситуациях… Известна история, описанная Львом Толстым в «Войне и мире», о купеческом сыне Михаиле Верещагине, которого обвинили в распространении наполеоновских прокламаций. По приказу московского градоначальника Ростопчина он был убит без суда и следствия.
— Но ведь были и те, кто принял участие в московском самоуправлении, действовавшем во время французской оккупации.
— Это уже другой вопрос. В Центральном историческом архиве города Москвы хранится «Дело о наведении справок о русских чиновниках, находившихся на службе у Наполеона». Оно датировано летом 1814 года.
Действительно, французы, захватив Москву, создали в ней что‑то вроде местного муниципалитета. Известно даже, где он заседал: в доме Румянцева на Маросейке. Правда, каких‑то серьезных полномочий у него не было: всем заправлял наполеоновский интендант Жан-Батист Лессепс.
Руководителем Москвы французы назначили купца Петра Находкина, который и раньше был городским головой. Впоследствии он уверял, что пытался отказаться от предложения французов, но его припугнули, после чего ему пришлось согласиться. Показательно, что какого‑то жесткого наказания он впоследствии избежал. Да и вообще почти всех участников этого муниципалитета наказали довольно мягко: они отделались непродолжительными тюремными заключениями.
По всей видимости, следствию было понятно, что роль муниципалитета была ничтожна и существенного вреда России подсудимые не нанесли. Больше всех пострадал некий Никита Позняков, которого наказали пятнадцатью ударами кнутом и сослали на каторгу.
…Подводя итог всему вышесказанному, подчеркну еще раз: события 1812 года были настолько глубокими и масштабными, что не теряют своей актуальности и по сей день. В первую очередь потому, что они стали примером колоссальной сплоченности, единства русского общества. Число измен и предательств было ничтожно, зато образцов самоотверженного служения — я имею в виду и народное ополчение, и партизанское движение — очень и очень много.
Лучшие очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» том I и том II. Они продаются в книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашем интернет-магазине.
Еще больше интересных очерков читайте на нашем канале в «Дзен».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 181 (7264) от 28.09.2022 под заголовком «От Бородина до Березины».
Комментарии