Жизнь моя – кинематограф. Федерико Феллини исполнилось бы 100 лет
Про Федерико Феллини, которому сегодня исполнилось бы 100 лет, написаны сотни томов и тысячи статей.
Федерико Феллини и Джульетта Мазина. 1992 год. ФОТО ТАСС
Пытаться сказать о нем что-то новое невозможно, поэтому просто скажу про личное.
В середине двухтысячных впервые оказавшись в Риме, мы с мужем, конечно, как все туристы, хотели увидеть и то и это, но прежде всего хотели увидеть один дом - дом Федерико Феллини. Мы хотели просто постоять рядом с тем местом, где жил бесконечно любимый художник, наложивший неизгладимый отпечаток на всю нашу жизнь. Мы нашли адрес и прямо сразу поехали туда, на виа Маргутта, и долго стояли, просто глядя на этот старый охристо-желтый дом - классический римский дом с окнами в обрамлении коричневых ставней-жалюзи ...
Феллини ворвался в нашу жизнь потрясающей своей «Дорогой», мало кто из нас тогда видел его первые картины - «Огни рампы», «Белый шейх» и «Маменькины сынки», все сразу увидели гения.
«Маменькины сынки» был блестящий фильм, получивший венецианского «Серебряного льва святого Марка», но невероятное мое везение, что все для меня началось именно с «Дороги», с маленькой клоунессы Джельсомины, со звероподобного варвара и дикаря Дзампано, с картины, над которой я облилась слезами и в которую влюбилась навек, как и в крохотную Джульетту Мазину.
Я еще не знала тогда, что они с Феллини - муж и жена, но их имена с моего детства для меня неразрывны. Черно-белая «Дорога» стала мне той школой любви и жалости к маленькому человеку, которую я еще не в силах была постигнуть у Достоевского. Следующим ударом в сердце были «Ночи Кабирии». Уже повзрослев, я начиталась всякой абракадабры про «улыбку надежды» и «черную слезу надежды». Программный советский оптимизм подгонял Феллини и его маленькую смешную проститутку Кабирию под свои стандарты, но даже ребенку было понятно - никакой там надежды нет.
Там была великая вера в Бога - последнее пристанище истерзанной души, там была немыслимая жажда любви, благодаря которой никакая грязь не прилипала к этой душе, и там был дом - последний рубеж, отделяющий Кабирию от помойки (в прямом и ужасающем смысле слова). И когда два последних бастиона - любовь и дом - рухнули, осталось лишь одно: верить в Бога и уповать на него. Вот что значила и та улыбка, и та черная слеза, но нам про это тогда не рассказывали.
Думаю, это увидели и почувствовали все и сразу - недаром обе картины - одна следом за другой - получили по «Оскару» (и каждая еще по доброй сотне наград).
Появление «Сладкой жизни» не сразу было воспринято мною как личный сюжет. Восторги публики и критики, «Золотая пальмовая ветвь» Каннского фестиваля как-то заслонили от меня, советской барышни, историю о том, что всеми любимый и обласканный, модный и блестящий человек может метаться, тратить собственную жизнь на мишуру, на светские пустяки и всюду оставаться чужим и бесприютным, «выгоревшим». Сладкой жизнью положено наслаждаться, а не мучиться ею. Этот фильм многим стоило бы посмотреть сегодня - правда, не уверена, что он был бы и сегодня у нас понят, хотя сами слова La dolce vita давно уже стали нарицательными...
А потом наступил перелом. Момент, когда художник вообще перестал понимать, куда двигаться дальше. Он снял картину, буквально переполненную, как и «Сладкая жизнь», подтекстами и тайными смыслами, тайным смятением - при полном внешнем благополучии, вереницей связей с женщинами - после каждой из которых - только тяжелое похмелье, и главное, то был фильм именно о жизненном, душевном и творческом тупике.
Феллини фактически «снимал с натуры» - с самого себя. Картина была настолько личной, что он даже не смог придумать ей названия: так и оставил вместо заглавия - как композитор - просто «номер опуса»: «8 1/2», восемь полнометражных и одна короткометражка.
Человечество до него не знавало такой степени душевного самообнажения художника, вообще не представляло себе, что так можно. Но оказалось, что можно.
И опять - два «Оскара» и еще под сотню других призов разного достоинства. Он однажды сам сказал, что до сих пор не понимает, почему его личная боль всегда переплавлялась в золото...
А потом он словно сменил кожу. Если никогда не видевшему его фильмов человеку дать посмотреть друг за другом даже не «Дорогу» или «Кабирию», а уже полную символов, сложную и многослойную «8 1/2» и «Амаркорд», - вряд ли смотрящий без посторонней помощи догадается, что это снимал один и тот же человек. Совершенно иной визуальный стиль, совершенно другой мир - населенный фриками, людьми странными и чуднЫми, живущими какой-то чуднОй жизнью...
Между этими картинами были «Джульетта и духи», «Сатирикон», «Рим» - фильмы, в которых он как-то пытался если не справиться со своими демонами, то по крайней мере обозначить их присутствие... И все чаще оглядывается назад - в свои детство и юность, в те времена и места, когда за ним эти его демоны и потянулись...
Вот тут-то и вспомнились сразу «Маменькины сынки», где несколько молодых (но вполне уже великовозрастных) шалопаев проводят все дни, прозябая, бесцельно слоняясь, глупо шаля, сидя и болтая по барам и тавернам, и все время мечтая покинуть «эту дыру». Но покинуть сможет лишь один - вскочивший в последний вагон уходящего поезда. И с той самой поры Рим навсегда станет местом, где Феллини жил, работал, встретил свою любовь и музу, переживал (но пережил ли?) кризисы, и который любил бесконечно.
Но «дыра» с каждым днем все сильнее стучала в сердце, как пепел Клааса. И ответом на этот стук из детства стал «Амаркорд» - «Я вспоминаю». Перенасыщенный раствор воспоминаний - смешных, нелепых и горьких, счастливых и любимых. Мира, увиденного глазами ребенка и пронесенного в сердце навсегда. Родины души.
...Его фильм «Репетиция оркестра» - короткий сюжет о локальном Апокалипсисе - где состоящий из фриков оркестр репетирует несколько тактов божественной музыки, где музыканты ссорятся, безобразничают, выясняют отношения - между собой и с таким же, как они, фриком-дирижером, - а потом случается катастрофа, и на один короткий миг они все - с глазами, полными слез, - становятся единым целым, гениальным целым. Только затем, чтобы еще через секунду посреди этого единения на руинах снова раздался вопль дирижера: «Что вы играете, клоуны?». Пожалуй, ничего более точного о жизни съемочной группы в кино, чем «Репетиция оркестра», мировое киноискусство по сей день не создало.
Я не могу с уверенностью утверждать, что Феллини - «главный режиссер ХХ века». Слава богу, гениями ХХ век был полон. Но след, оставленный им в мировом киноискусстве, вообще в человеческом сознании, не просто огромен, он невероятен.
Он был человек, который больше, чем кто-либо на свете, мог сказать о себе: «Жизнь моя - кинематограф!».
И то была бы чистая правда.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 008 (6606) от 20.01.2020 под заголовком «Жизнь моя - кинематограф».
Комментарии