Велимир сидит. Он жив
11 июня на фестивале Русского музея «Императорские сады» (посвященного в этом году русскому авангарду) увидим и, главное, услышим постановку «Зангези» по Велимиру Хлебникову. Премьера станет и последним показом: это разовая художественная акция. Задействованы пруд Михайловского сада, плоты, художники, студенты СПбГУ и только один профессиональный актер - Денис Ширко, которого помним еще по Неформальному театру Андрея Могучего.
Спектакль состоится единожды. Но репетиции к нему - многократны. ФОТО предоставлено Ассоциацией выпускников СПбГУ
Проект поддержала Ассоциация выпускников СПбГУ. Кстати, первую постановку «Зангези» (в 1923-м, вскоре после смерти Хлебникова) создавали тоже студенты - под руководством конструктивиста Владимира Татлина. Режиссер нынешней постановки - доцент университетской кафедры междисциплинарных исследований и практик в области искусств Глеб Ершов (он делал Международный Хармс-фестиваль). Музыка композитора Владимира Раннева, декорации Петра Белого.
У Глеба Ершова мы выспрашивали, «потянет» ли современная публика футуриста Хлебникова.
- Глеб Юрьевич, сразу на память приходит манифест, подписанный и Хлебниковым тоже, - про «сбросим с парохода современности». Но Толстого, Достоевского, Пушкина читают, а вот Хлебникова...
- Включение поэта в школьную программу или исключение из нее - дело наживное. Когда-то в школьной программе не было Булгакова и Хармса, а теперь есть. Я не поручусь даже, что сейчас в учебниках нет Хлебникова: без него трудно понять, что произошло с языком в литературном ХХ веке.
Вот про Филонова говорят: художник для художников. А Хлебников - поэт для поэтов. Это фигура, которой не грозит массовая популярность. Правда, в свое время Пастернак говорил, что Маяковского стали насаждать, как картошку: его сделали частью советской литературной хрестоматии, хотя его стих не всем по зубам. И Маяковский многим обязан Хлебникову. Когда читаем Хлебникова, а потом Маяковского, то слышим в нем Велимира.
Я в начале 1990-х в Германии у одного коллекционера приметил томик Хлебникова на немецком. Но многие стихотворения не были переведены - просто транскрибированы на латиницу. Потому что «смех усмейных смехачей» - это как песня, слова которой, может, и неразличимы, но мелодия явная.
У нас два ряда в спектакле: музыка, в которую вплавлены фрагменты хлебниковской звукоречи, и визуальная поэзия - буквы, слова, языки, созданные художниками в пространстве пруда.
- Зрителю перед спектаклем обязательно знать что-то про Хлебникова? Читать «Зангези» со всеми этими «Пить пэт твичан»...
- Спектакль, собственно, про Хлебникова. Потому что его герой Зангези - маг, пророк, дающий голос богам, людям, птицам - это, в общем, сам автор.
В саду будет сооружена палатка, такая «изба-читальня», где консультант может что-то разъяснить, но, подозреваю, даже прочитав «Зангези», зритель будет пребывать в недоумении. Там ведь нет действия. В конце появляются два персонажа, Горе и Смех, и в результате их диалога как будто бы происходит смерть Зангези. Это единственное, что можно понять с точки зрения драматургии действия.
- Ну вот, нечитавшим интригу раскрыли.
- ...Но как только о смерти узнают некие двое, читающие газету, звучит последняя реплика: «Зангези жив».
У Хармса есть стихотворение однострочное: «Ногу на ногу заложив Велимир сидит. Он жив». Он все время существует как данность, как живое слово.
А насчет «Пить пэт...»... Отец Хлебникова был орнитологом, и вот этот клич - действительно голос пеночки. А «Беботэу-вевять!» - славки черноголовой. Хотя можно подумать, что это заумь.
- Заумь, тоже футуристическая придумка.
- Да-да. Хлебников же считал, что есть язык бытовых слов, они стерты, они как мертвые, а есть звездный язык - он живет в том числе и в бытовом, но надо бытовое слово «очистить». Например, поэт Крученых считал, что слово «лилия» - очень захватанное, надо говорить «еуы».
Но то заумь, а птичье - взаправду. Как взаправду и отрывок из Хлебникова, где ведьмы поют: «Пиц, пац, пацо!». В учебнике Сахарова, фольклориста, есть записи, согласно которым ведьмы именно так и приговаривали.
Бенедикт Лившиц (поэт, исследователь футуризма. - Ред.) говорил, что весь Даль с бесчисленными его речениями «крошечным островком всплыл среди бушующей стихии». И стихия - это Хлебников.
- ...который и до публикации «Зангези» не дожил.
- Говорят, приходилось у него едва ли не отнимать уже подготовленные к печати стихи. Потому что он постоянно их переделывал. Носил свои стихи, как известно, в наволочке, и вот однажды ему захотелось поехать в Казань, где в юности учился. Отправил наволочку со стихами багажным отделением. А у самого что-то переменилось, и он решил не ехать. Филологи много лет спустя кинулись искать эту наволочку: вдруг где-то сохранилась? Но безуспешно.
Он был, конечно, обречен. Как ребенок, которого бросили. Его друг художник Петр Митурич пытался его спасти во время разрухи и голода в Петрограде. Пригласил в свою деревню в Новгородской губернии. Хлебников на перекладных туда добирался. По дороге заболел и приехал, можно сказать, умирать. Потом исследователи обнаружили: неподалеку от тех мест, где Хлебников умер, течет река Ладомирка - а у него была поэма «Ладомир».
А «Зангези» получился как бы завещанием: он, его слово никогда не умрет. Вот почему у Хармса - «Велимир сидит. Он жив».
- Хлебников ведь в Петербургском университете учился на физико-математическом отделении...
- С помощью хитрой комбинаторики чисел он пытался «расковырять» законы мировой истории. Вот Маяковский промахнулся, сказав, что революция будет в 1916-м, а Хлебников в 1915-м предположил: «Не ждать ли в семнадцатом падения государства?».
- Вы спектакль не к столетию революции подгадывали?
- Мы бы его поставили в любой год. Но вот иногда «сходится». Например, мы уже репетировали - и вдруг узнали, что в Эрмитаже будет большая выставка немецкого художника Ансельма Кифера, посвященная Велимиру Хлебникову.
- Извините, а это все... как бы сказать... актуально?
- В 2013 году на «Ночь музеев» мы ставили в Музее петербургского авангарда антивоенный манифест Хлебникова «Труба марсиан», написанный в 1916 году. А через несколько месяцев я смотрел открытие Сочинской олимпиады и удивлялся: одна из частей церемонии была своего рода реконструкцией авангардных послереволюционных постановок. И это смотрелось феерически.
Мы исходим из того, что авангард потому и авангард, что всегда впереди. Башня Третьего интернационала как была архитектурой будущего - так и остается; круче, чем «Черный квадрат», все равно не сделаешь. И создать новое в языке, наверное, можно, но идя за Хлебниковым.
В авангарде такой мощный творческий потенциал, что это все живо. А что живо - то хорошо. И почему бы зрителю не почувствовать это даже просто энергетически?
- Постановка однократная. Не жалко?
- Жалко. Но в таких вещах есть некая энергия, которая при повторе теряется. Хармс говорил: «Как прекрасно все первое!».
Комментарии