Люди земли и неба. Какими были Семен Аранович и Илья Авербах
Семен Аранович и Илья Авербах... Их дни рождения были рядом: Арановича - 23 июля, Авербаха - 28 июля 1934 года. Они были близкими друзьями, хотя более непохожих друг на друга людей представить себе невозможно. Сдержанный, ироничный, холодноватый Авербах и горячий, вспыльчивый, обидчивый Аранович. Как говорится, «чтобы два раза не вставать», отметим 85-летие со дня рождения обоих вместе. Про каждого из них много написано, оба давно умерли, и что уж им теперь мериться юбилейными статьями, коли они и при жизни не мерились?
Фото 1985 года. Легендарные мастера знаменитого в те годы «Ленфильма».ФОТО Ольги МОИСЕЕВОЙ
Одиночество в полете
Семен Аранович в кинематограф в буквальном смысле упал с неба. Он был летчиком, штурманом военно-морской авиации, служил на Соловецких островах и в Заполярье. Однажды, возвращаясь из отпуска с Большой земли на Север, вез друзьям-офицерам в подарок полный портфель колбасы. Когда самолет потерпел аварию, майор Аранович вынужден был катапультироваться. Приземлился неудачно, с серьезными травмами, но колбасу в портфеле спас: катапультируясь, помнил, что товарищи ждут его с колбасой. Год по госпиталям, откуда дорога обратно в авиацию ему была заказана. В 1960 году он подал заявление во ВГИК и был принят в мастерскую прославленного документалиста Романа Кармена.
Много позже, уже знаменитым и титулованным режиссером, он рассказал иностранному журналисту, что ему всегда хотелось рассказать об «одиночестве летчика в полете». Но еще более занимал его воображение мир людей культуры, искусства. Их взаимоотношения с историей, с властью, с самими собой. Это был мир поразительных судеб, невероятных свершений, непредсказуемых поступков.
Чувство документа - особое чувство. Оно у человека либо есть - либо нет. Воспитать его в себе невозможно. Аранович обладал им, как никто.
Он всегда утверждал, что в документальном кино особенно остро чувствуешь время. Острее, чем в игровом. Именно отсюда был его интерес к мемуарам, письмам, старой хронике, вообще к подлинным документам.
Как объяснить то, что Аранович принес с собой в документальное кино? То, что поначалу было его личным ноу-хау и лишь потом стало достоянием мировой документалистики. Выдающиеся мастера, классики мировой документалистики на фестивалях хватались за голову, не понимая, как это сделано. Аранович, снимая свои знаменитые кинопортреты - Максима Горького, Ахматовой, Шостаковича, летчика Гарнаева, - на основе архивных документов воссоздавал личность своего героя, проживал его жизнь, проходил его путь, как по нити Ариадны. Он словно играл своего персонажа как актер, выработав собственный почерк, уникальный даже для тогдашней, гремевшей на всю страну студии «Ленкинохроника».
Многое из того, что делал Аранович в документалистике, было человеческим и творческим героизмом. В 1966 году его «разжаловали» из режиссеров-постановщиков в ассистенты за то, что, снимая в Москве картину «Друг Горького - Андреева», он узнал о кончине Анны Ахматовой, прервал съемки, примчался в Ленинград и снял похороны Поэта. Эта съемка - режиссерский подвиг, благодаря которому мировая культура имеет уникальные кадры: даже в смерти прекрасное и гордое ее лицо, черный от горя лик Арсения Тарковского, плачущий юный Иосиф Бродский. Люди, утопая по пояс в снегу на комаровском кладбище, несут ее гроб на вытянутых кверху руках...
Если воспользоваться названием одной из лент мастера, то окажется, что круг его интересов в документалистике полностью очерчивается этими словами: «люди земли и неба». В прямом и переносном смысле. И не только потому, что герои нескольких его картин - летчики. Люди земли и неба - это и великие художники тоже.
Формула «Голос Копеляна за кадром» вошла в широкий обиход после фильма «Семнадцать мгновений весны». Точно так же, как и обозначение авторского комментария как «информация к размышлению». На самом деле и этот голос за кадром, и этот способ комментария - изобретение Семена Арановича.
Он был гений монтажа. Чувство монтажного ритма было у Арановича в крови, и вряд ли он сам мог объяснить, почему он «это» соединяет с «тем», и как догадался, что в результате получится «третье», совершенно неожиданное. Его феноменальное монтажное чутье было чудом и для тех, кто работал с ним, и поныне остается чудом для любого, кто смотрит его документальные ленты. Впоследствии, уже на «Ленфильме», не раз и не два, когда материал «не складывался», коллеги обращались к нему за помощью в монтажном решении фильма, и Аранович всегда находил «правильную складку».
Перейдя в игровое кино, он остался верен этим принципам. Первой его знаменитой лентой стала «Летняя поездка к морю» по сценарию драматурга Юрия Клепикова. Это была история о том, как подростки военной поры отправились на один из северных островов собирать для фронта и госпиталей яйца диких птиц. Сценарий требовал абсолютной достоверности. Недаром Аранович собирал свою мальчишескую гвардию не по ленинградским школам, а по детским домам и колониям. У ребят были взаправдашние «военные» лица и злые голодные глаза.
«Летняя поездка к морю» (1978) поражает простотой. Жестким документализмом, подчас доведенным до жестокости. Достоверностью и той «плотностью атмосферы», когда сам «воздух фильма» тоже становится действующим лицом. «Быт» и «бытие» - обыденное и вечное - смыкались в этом фильме воедино.
Вообще на «Ленфильме» военные ленты той поры были резко контрастны воцарившемуся на «Мосфильме» стилю широкомасштабных помпезных киноэпопей. «Ленфильмовская война» происходила не на полях великих битв и не в маршальских кабинетах. Она пахла гарью и солдатским потом. На студии появилась плеяда актеров с неправильными некрасивыми лицами, необычайно похожими на лица с военных фотографий.
В 1982 году Аранович приступил к съемкам нового фильма. Много лет он мечтал сделать фильм о северной морской авиации. Когда фильм «Торпедоносцы» вышел на экран, стало ясно, что даже будь эта лента единственной в его профессиональной биографии, она все равно вписала бы его имя в историю кино. «Торпедоносцев» можно разбирать по миллиметрам, степень насыщенности этого художественного раствора не уменьшится ни с дотошностью рассмотрения, ни с течением времени.
В 1984 году Аранович сделал многосерийный телефильм «Противостояние». В большинстве его игровых лент именно проблема противостояния и преодоления, проблема нравственного выбора личности, чести и бесчестья всегда оказывалась центральной.
В «Противостоянии» и сегодня поражает феноменальная достоверность актерского исполнения. Андрей Болтнев в роли Кротова и Олег Басилашвили в роли следователя поражают непривычной для кино тех лет «нераскрашенной», бесцветной актерской интонацией, неотредактированностью речи. У Арановича и игровое кино (причем жанровое, детективное) приобретает форму кинодокумента. Это высший пилотаж режиссуры. Столь откровенного и жестокого рассказа о пути карателя на нашем экране прежде не было. Да и отрицательного героя такой холодной, безжалостной мощи наш экран дотоле не знал.
В конце 1980-х Аранович вновь возвращается в большую документалистику, снимая два мощных фильма-портрета. Опыт игрового кино не прошел даром: ленты «Дмитрий Шостакович. Альтовая соната» (1987) и «Личное дело Анны Ахматовой» (1989) - это уже не просто размышления на тему «художник и история, художник и власть»; это огромной силы опыт исследования жизни и состояния общества, страны внутри судьбы гения.
Его последняя завершенная игровая картина «Год собаки» (1994) не просто история о том, как двое изгоев общества нашли себе пристанище и человеческое счастье в закрытой для людей зоне поражения радиацией. Это еще и сюжет о «духовном Чернобыле», о той «социальной радиации», которая стремительно и страшно поразила человеческие души, стерев с них весь «культурный слой», высвободив животные инстинкты и расчеловечив их.
Режиссер Семен Давыдович Аранович умер, когда ему едва перевалило за 60. Но в кино он прожил столько и таких жизней, каких хватило бы на десяток человек. Он придерживался в кинематографе строжайших этических правил и задумал фильм о том, чем может быть нарушение таких правил. Его последний игровой фильм Agnus Dei, снимавшийся в 1995 году, мог стать шедевром: 45 минут отснятого и начерно смонтированного материала ленты - убедительнейшее тому доказательство. Фильм мог стать лебединой песней художника, а остался достоянием архивов. Эта чудовищная несправедливость, увы, отмене уже не подлежит. Фильм снимался в год 50-летия Победы и был не ко двору в момент юбилейных торжеств: слишком просто, слишком страшно...
Этот фильм был его последней болью и последней любовью. У каждого, кто в нем снимался, был шанс. У одних - разорвать рамки приевшегося амплуа, как у Олега Янковского, Игоря Скляра и Олега Басилашвили, у других - сестер Ксении и Полины Кутеповых, Виктора Сухорукова, Татьяны Абрамовой - с блеском войти в большое кино. У третьих - как у Александра Калягина - вернуться в большое кино из маленького. Не сложилось. У всех.
Это удивительный, почти мистический феномен: Аранович (быть может, и сам об этом не думая) на излете своей жизни еще раз - последний - пытался рассказать о том, что такое документ в нечестных руках. Впрочем, его величество случай всегда играл в его жизни мистическую роль.
Его любимейшие фильмы, подолгу пролежав на полке (настоящая трагедия для художника), вышли на экран тогда, когда у них оказалась мощная публицистическая конкуренция. И победили всю «злобу дня» вместе взятую.
Аранович создал поразительные документы о высоте человеческого духа; но, когда наступило время, не ведающее запретов и нравственных норм, не смог в нем жить и работать. В конце жизни вновь испытав одиночество летчика в полете.
Наследник великой культуры
Илья Авербах для своего поколения ленфильмовской режиссуры был чем-то вроде нравственного и художественного эталона - своего рода «системой мер и весов».
Сделать что-то неприличное, что-то недостойное, работая рядом с ним, было невозможно: достаточно было представить себе, какую он скроит гримасу и как пройдет мимо тебя, отведя глаза...
Всегда буду помнить его короткое выступление на одной конференции - оно не утрачивает своей актуальности и по сей день. Илья просто вышел и сказал:
- Мы в последнее время чуть-чуть исказили ценностную шкалу. У нас непристойное стало именоваться «неважным», неважное - «пристойным», пристойное - «хорошим», хорошее - «шедевром». И оно бы ничего. Вот только для шедевров на этой нашей шкале места не осталось!
Авербах рожден был, чтобы быть кумиром. Он был даже в тогдашнем Ленинграде, населенном особенными людьми, едва ли не самым особенным. Совсем молодым студентом-медиком в ленинградской окололитературной среде он, по какой-то неведомой причине, пользовался непререкаемым авторитетом. Даже надменный и независимый Иосиф Бродский перед ним робел и искал его одобрения.
Он был начинающим режиссером, снимающим свой дебют, но, по рассказам участников и очевидцев съемок «Степени риска», вокруг все было пронизано таким почтением к нему, словно на площадку вышел признанный мэтр. К нему с опасливым уважением относились чиновники Госкино, хотя он ничем не старался их расположить к себе. Все как-то сами понимали, чувствовали, что он - небожитель. И это было удивительно.
Врач по первой профессии, Илья Авербах и в кино был, если угодно, врачевателем. Во времена, когда официально насаждалось понятие «быть проще», он ухитрялся быть аристократом во всем. В том, как одевался, как вел себя, какие фильмы снимал.
В 1986 году он был самым авторитетным человеком «Ленфильма». К этому моменту как режиссер уже куда «моднее» был Алексей Герман, чей «Иван Лапшин» не сходил со всех уст. А лента Авербаха «Голос» (его последняя работа в игровом кино) вызывала, мягко говоря, неоднозначную общественную реакцию, хотя видовой фильм о Ленинграде, снятый им незадолго до смерти, по сей день считается эталонным в своем жанре. На каждой студии существует некто, перед кем все испытывают или пиетет, или хотя бы чувство неловкости за плохие фильмы или неблаговидные поступки. Для «Ленфильма» таким человеком был именно Авербах.
Он стал в нашей стране последним режиссером, чьим героем в кинематографе (если угодно - «лирическим героем») был интеллигент в том смысле слова, какой в него вкладывают только в России. То, что ему так и не удалось осуществить последний любимый замысел - экранизацию булгаковской «Белой гвардии», - симптоматично. Потомок старинного рода Куракиных, он так и не смог снять кино о том, что потерял мир с исчезновением семьи Турбиных.
В сущности, этот сюжет Авербах реализовал в собственной творческой биографии.
Он создал на экране особый мир - мир людей, с которыми хотелось общаться и дружить, которым хотелось подражать, но подражать которым было невозможно, ибо такими, как они, можно было только родиться. Не зря же учительница Вера Ивановна из авербаховских «Чужих писем» стала эталонной фигурой, когда красота и интеллигентность, ум и душевная стойкость вовсе не оказываются синонимами беззащитности и слабости. Да, она не знала, как объяснить раскованной бессовестной ученице, почему нельзя читать чужие письма. Зато она твердо знала, что - нельзя! Она вообще знала те неписаные, но незыблемые нравственные правила, которые сегодня почти все забыли, как рецепт сушеной вишни из «Вишневого сада»... Кто научил ее этим правилам?
В ответе на этот вопрос, если угодно, и сокрыто то главное, чем всегда поражали герои Авербаха. Они, подобно лирическому герою Булата Окуджавы, были «мостиком» между эпохами, принадлежа одновременно дню нынешнему и дню минувшему. Пока они были на экране, страна знала, что мы - наследники великой культуры.
В определенном смысле Авербах подобный же мир стремился культивировать вокруг себя в реальной кинематографической жизни. Он был тем последним художником, который, если перефразировать Поэта, больше чем художник.
С его смертью прервалась эта традиция в кинематографе, а вместе с нею завершилась и целая эпоха, в которой кино было не столько развлечением, сколько искусством духовного самовыражения, человеческого самосохранения и душевного врачевания.
После смерти Ильи Александровича Авербаха, говоря совсем не фигурально, в кино и околокинематографической жизни стало все позволено, все не стыдно.
В том числе и художнику.
Это обнаружилось не сразу, но когда обнаружилось, стало очевидно, что водоразделом двух эпох - той, когда понятие «художник» автоматически идентифицировалось с понятием «интеллигент», и той, когда эти понятия существуют вполне автономно - была именно смерть Ильи Авербаха (1986).
Более того, по прошествии лет можно уже говорить о том, что было в этой ситуации первично, а что вторично.
Эпоха, разумеется, сменилась не в результате ухода этого художника. Но его уход стал своеобразной мистической реакцией на начало безвременья, в котором Авербаху места определенно не было.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 137 (6490) от 29.07.2019 под заголовком «Люди земли и неба».
Комментарии