Вирусный киберпанк. Жидкие чипы и другие цифровые страхи эпохи эпидемии
В периоды социальных потрясений – а нынешняя пандемия, безусловно, к ним относится – в обществе резко обостряются всевозможные коллективные страхи. Когда такие страхи охватывают немалое число людей, антропологи говорят о возникновении моральной паники: под этим подразумевается негативная реакция значительной части общества на явления, события и поведенческие практики, которые это общество признает девиантными, угрожающими привычному порядку; как правило, подобные реакции диспропорциональны степени реальной угрозы, но они тиражируются СМИ и воплощаются в различных публичных инициативах.
Фото: pixabay
Эпидемия COVID-19 здесь не исключение; хотя длится она сравнительно недолго, в России и в мире уже возникло достаточное количество «вирусных страхов». Причем, что любопытно, изрядная часть этих страхов связана не с коронавирусом как таковым и не собственно с эпидемией, а с технологической «изнанкой» и цифровыми последствиями происходящего.
Так, благодаря эпидемии в современном российском обществе снова получили хождение городские легенды и слухи антикомпьютерного и, шире, антицифрового характера, успешно преодоленные, казалось бы, и подзабытые в начале — середине 2000-х годов.
Начиналось это «бытовое» противостояние человека и компьютера – позволю себе кратко напомнить – с приобретения при покупке ПК дополнительного защитного стеклянного экрана, чтобы обезопасить себя от «излучения» монитора, и с той же целью ставился где-нибудь поблизости от компьютера кактус в горшке, якобы улавливающий вредные электромагнитные эманации. А распространение услуг сотовой связи породило опасения по поводу «тайного» вредоносного излучения мобильных телефонов, будто бы способных при активном использовании «нагреть» человеческий мозг, в особенности детский, и вызвать рак. (Не имело значения, что научными исследованиями эти опасения не подтверждались; молва успешно разносила слухи, в том числе и потому, что общество не доверяло науке и прочим социальным институтам. К проблеме доверия мы вернемся чуть ниже.) Нелишним будет напомнить, что именно с использованием «излучения» (точнее, «ТВ-излучения») вели свою «целительскую практику» популярные в 1990-е годы «экранные врачи» А. В. Чумак, А. М. Кашпировский и другие, дистанционно «заряжавшие» воду, «внушавшие» с экрана «мантры здоровья» и т. д., и получил широкое хождение слух о чудесном «эффекте 25-го кадра», якобы позволяющего «имплантировать» некие образы в подсознание.
Потом, в развитие антикомпьютерной темы, стали много говорить о числе Антихриста, якобы «зашитом» в штрихкоды и ИНН, о компьютере по имени Зверь в Брюсселе, о «сатанинском чипировании» и тому подобном. Как представляется, распространение таких слухов было во многом обусловлено неприятием нового – постепенно формировавшегося – технологического уклада (условно назовем его цифровым), ведь социальное поведение, которого требовал этот уклад – формализация рабочих и бытовых процессов, развитие дистанционных коммуникаций между людьми и между человеком и общественными институтами, – фактически отрицало накопленный ранее опыт и заставляло осваивать новые технологии. Молодежь справлялась легко, а вот люди старшего, тем более зрелого, возраста столкнулись с существенными трудностями; как показывают исследования отечественных ученых, основной средой распространения конспирологических слухов о «сатанинских» кодах была группа в возрасте 30+. Вдобавок как раз в этой возрастной группе отмечалось на рубеже столетий наиболее активное возрождение религиозности, и тревоги «новых луддитов» усугублялись эсхатологическими страхами, свойственными религиозным коллективам, которые склонны усматривать грядущий конец света едва ли не в любой ситуации, нарушающей привычный («исконный») жизненный уклад.
Что касается штрихкодов, страхи по их поводу проникли в Россию с Запада, где подобные рассуждения звучали еще с середины 1970-х годов и где среди христианских фундаменталистов широко обсуждался эсхатологический сюжет о «компьютере по имени Зверь» (якобы в Брюсселе, под зданием штаб-квартиры Общего рынка, находится некий гигантский суперкомпьютер, который должен присвоить каждому человеку на планете свой индивидуальный номер, наносимый на кожу лазером, – три группы из шести цифр, невидимые невооруженным глазом, но доступные для считывания сканерами). Во всеамериканском масштабе этот сюжет популяризировала евангелистская проповедница Мэри С. Рэлф, чья алармистская публикация «Новая денежная система 666 в действии» (1981) среди прочего утверждала, что число 666 постепенно вторгается во все сферы повседневной жизни, в том числе через штрихкоды. Отрывки из этой книги появились на русском в конце 1980-х годов, идею «дьявольского числа» подхватили православные радикалы, усмотревшие в «западном» штрихкоде насущную угрозу православной (=русской) идентичности. Окружающий мир сделался исполненным тайного знания о числе Антихриста, и произошла гиперсемиотизация реальности: ряд групп общества стал обнаруживать скрытые знаки – в данном случае знаки пришествия дьявола через цифровые технологии – буквально в чем угодно. Накал общественных страстей достиг такой степени, что патриарху РПЦ пришлось выступить с публичным заявлением, опровергая наличие шестерок в штрихкодах.
История повторилась чуть позднее, уже применительно к ИНН, – высшие иерархи Русской православной церкви вновь были вынуждены успокаивать паству, которая протестовала против «дьявольского нумерования» и «обезличивания» человека. Кстати сказать, в отличие от ситуации со штрихкодами на этом фронте борьба продолжается до сих пор – в частности, достаточно активно действует международное общественное народное движение «За право жить без ИНН, личных кодов и микрочипов» (в январе текущего года, кстати, на сайте этого движения появилась статья с говорящим названием «Who is mr Mishustin? Чем опасно назначение премьером налогового цифровика Михаила Мишустина»); эсхатологические настроения усугубляются антиглобалистскими / националистическими и пасторалистскими воззрениями (ИНН якобы навязывается по указанию мирового правительства или его агентов – Дж. Сороса, масонов, Бильдебергского клуба, «рептилоидов» и пр.), а обезличенный новый миропорядок, олицетворяемый ИНН, СНИЛС и другими электронными документами, признается очевидным злом – так, в 2013 году всероссийский союз русских православных дружин «Святая Русь» выступил с призывом к «неравнодушным русским людям и коренным народам России» отказаться от получения универсальных электронных карт (УЭК), поскольку эти карты лишают человека его человеческой сущности, замещают ее набором цифр.
О чипах в человеческом теле как доказательстве грядущего расчеловечивания через «цифру» до эпидемии весны 2020 г. говорили не то чтобы много, но на фоне текущего пандемического стресса и очевидной всеобщей растерянности – горизонт планирования будущего внезапно сузился до нескольких недель карантина, за которыми маячила полная неизвестность и неопределенность, – слухи о массовом чипировании вновь сделались чрезвычайно популярными в разнообразии вариантов: от «жидкого чипа», который будто бы станут вживлять каждому человеку на планете по воле все того же мирового правительства или «дьявола» Билла Гейтса и «воздушного чипирования» (зомбирования) через вышки сотовой связи формата 5G до сугубо отечественных версий (на роль Б. Гейтса молва определила Г. Грефа, персонификацию «цифры» и цифрового контроля в российском изводе, а вместо вышек 5G досталось обычным вышкам сотовой связи – например, в апреле 2020 г. в Осетии).
Совершенно очевидно, что в случае штрихкодов, ИНН и других документов цифровой эпохи, а также «чипов» мы имеем дело с современной версией моральной паники, обусловленной недоверием к государству как институту – шире, с культурой недоверия к социальным институтам как таковым. В действиях властей, даже когда для непредвзятого стороннего наблюдателя они выглядят совершенно разумными и обоснованными, непременно усматривается подвох и стремление «закабалить» население страны и досконально вызнать подноготную каждого гражданина.
Вполне возможно, к слову, что чрезвычайно живучие страхи перед «обществом надзора» (термин канадского социолога Д. Лайона) и «Большим Братом» в постсоветском обществе отчасти восходят к позднесоветским городским легендам о всемогущем КГБ с его невероятной шпионской аппаратурой, якобы позволявшей следить едва ли не за каждым советским человеком по отдельности.
Но вернемся к проблеме доверия. Показательна реакция общества, обернувшаяся настоящим всплеском цифровой конспирологии, на усилия федеральных и региональных властей России по сдерживанию пандемии. Одной из главных тем в эпидемическом / карантинном медиапространстве стала тема грядущего «цифрового концлагеря», приметы которого видели в электронных пропусках, QR-кодах, практиках отслеживания местоположения самоизолированных по геолокации смартфонов и т. д. Звучали утверждения, что, даже когда пандемия закончится, эти меры будут и далее применяться властями для контроля гражданской активности. Хотя, например, власти Татарстана публично провели процедуру уничтожения архива цифровых пропусков (а позднее аналогично поступили городские власти в Москве), нашлось немало тех, кто, если судить по публикациям в социальных сетях, не поверил ни телевизионной картинке, ни официальным заявлениям («нам безбожно врут, эти данные на самом деле хранятся на серверах ФСБ и ФНС, уничтожили только копии»).
Безусловно, власти нередко дают весомые поводы подозревать себя в нечестной игре, не разъясняя те или иные свои шаги населению, да и информационная прозрачность государственной деятельности на всех уровнях оставляет желать лучшего (вспомним разногласия относительно официальной статистики смертности от COVID-19 в России), поэтому подобные «теории заговора» возникали не то чтобы на пустом месте. Административные меры по ограничению гражданских свобод, в том числе с использованием дигитальных систем и ресурсов, в таких условиях вызвали, вполне естественно, новую волну слухов о неизбежном и скором торжестве «Большого Брата» по китайскому образцу (китайский опыт цифровой диктатуры, о котором в последние годы много пишут западные и российские медиа, опирается прежде всего, по сообщениям СМИ, на тотальную слежку через камеры наблюдения, системы распознавания лиц, отслеживание перемещений по геолокации, QR-коды – в разгар эпидемии их стали называть «кодами здоровья» – и т. д.). Фактически конспирология в период карантина и первоначального информационного вакуума, которым сопровождалось принятие решений на федеральном и региональном уровнях, стала способом коммуникации населения с властью: даже противодействие государства публикации фейковых новостей о коронавирусе трактовалось конспирологически («они не хотят, чтобы мы узнали правду»).
«Цифра» же воспринимается в этом контексте как инструмент наступления на гражданские права и свободы. Стоило мэру Москвы, к примеру, заявить, что городское правительство намерено использовать систему распознавания лиц для отлова нарушителей режима самоизоляции, как немедленно пошли разговоры о строительстве в столице так называемой тюрьмы Бентама (по имени английского философа XVIII века, предложившего построить тюрьму, где все действия заключенных просматриваются надзирателями, а тем самым узники, не ведая, следят за ними в данный момент или нет, будут вынуждены вести себя образцово и так встанут на путь исправления). Когда московская система автоматического контроля (мобильное приложение «Социальный мониторинг») начала ошибочно выписывать штрафы за нарушение самоизоляции, эти ошибки посчитали наглядным свидетельством установления «цифровой диктатуры», которой недостаточно ИНН, СНИЛС и прочих «обезличивающих» форм и которая стремится вторгнуться в частную жизнь по оставляемому современным человеком цифровому следу. Эти и многие другие примеры побуждают граждан опасаться контролирующего потенциала «цифры» и видеть в информационных технологиях репрессивные инструменты, даже на фоне неуклонно возрастающей цифровизации взрослого и детского досуга (скажем, смартфон сегодня – очевидный способ занять ребенка) или – нельзя не добавить – того безразличия, с каким обычно подписывают прилагаемое к кредитным и иным гражданским договорам, бумажным и электронным, обязательное соглашение об обработке персональных данных (как правило, этот документ никто не читает, а потом человек удивляется, откуда поисковой системе известны его потребительские предпочтения).
Давайте попробуем разобраться, насколько реалистичны на самом деле технические «вирусные» страхи. Для фольклористов и социальных антропологов в них нет ничего удивительного: это естественная реакция общества на изменение привычного уклада жизни. Каждой эпохе свойственно конструировать собственное техническое / технологическое «пугало» (когда-то луддиты в Англии крушили ткацкие станки, а крестьяне в России чурались «железных птиц» и «железной паутины», то есть электропроводов, в небе). Сегодня в роли такого пугала оказались цифровые (в широком толковании) технологии, и моральная паника относительно этих технологий заставляет вспомнить об отрицании нового, присущем, как правило, традиционному «апокрифическому элементу культуры» (выражение фольклориста Е. Левкиевской), который видит в техническом прогрессе признак скорого «конца времен» просто потому, что носители этого элемента не в состоянии понять и освоить технические новинки.
Впрочем, стоит отметить, что пандемия и всеобщий временный переход в «онлайн-реальность» (не только в России) заставили многих пользователей лучше освоить современные цифровые инструменты – функционал видеоконференций, инструментарий совместной удаленной работы с документами и пр., – поэтому можно надеяться, что в относительно ближайшем будущем компьютер и его возможности окончательно перестанут восприниматься как нечто принципиально непознаваемое.
Кроме того, в этой моральной панике зримо проявляется такое качество массовой культуры, как инерционность мышления, когда новшества зачастую стараются объяснять с помощью традиционных моделей мировосприятия. Отсюда, к слову, берут свое начало всевозможные апокалиптические пророчества по поводу губительного влияния новых технологий, торжества «цифрового концлагеря» и так далее: новое измерение жизни не поддается объяснению в рамках привычного мироустройства, вызывает понятную растерянность, а различные группы интересов этим пользуются и заодно находят в «сломе эпох» удобную возможность мобилизовать сторонников – в нашем случае через навязывание всевозможных цифровых фобий.
Что касается цифровой стороны карантинных мер, принимаемых в регионах России, и обострения конспирологических страхов перед «обществом надзора», здесь, как представляется, произошла некая подмена содержания формой: традиционно не слишком доверяя власти, граждане перенесли это недоверие на цифровые инструменты контроля эффективности реализуемых мер. Широко обсуждались (и отчасти обсуждаются до сих пор) не сами цифровые технологии, а последствия их внедрения и применения. Поскольку власти не спешили разъяснять и обосновывать свои действия, более того, не захотели внушить, что их политике можно и нужно доверять, естественным откликом общества в стрессовой ситуации стала конспирология. «Цифра» в какой-то степени оказалась заложником этой ситуации, как раньше бумага (вспомним отказы от участия в переписи, будь то в Российской империи или в СССР). Поэтому применительно к текущему моменту вряд ли справедливо сводить негатив от методов контроля самоизоляции к «врожденной порочности» цифровых технологий, как порой заявляют конспирологи – борцы с «цифрой» и «цифровым концлагерем» (и его разновидностью – «медицинским цифровым концлагерем»). Сами по себе эти технологии, разумеется, внеэтичны; этикой их наделяют люди, приписывающие им собственные убеждения и опасения.
Что будет дальше? Ждет ли нас повальная дигитализация жизни – в образовании, культуре, повседневности? Насколько прочно утвердились цифровые технологии в человеческом пространстве? Если попытаться заглянуть в будущее – готовиться ли нам к постепенному формированию «матрицы», как в культовом фильме? Спекуляций на эти темы сегодня великое множество, но какие именно прогнозы выдержат проверку временем? Какие страхи сбудутся – и сбудутся ли вообще? Пока можно сказать только одно: волей обстоятельств мир попробовал воплотить наяву фантазии авторов киберпанка – и новая реальность никому не понравилась.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 133 (6731) от 31.07.2020 под заголовком «Вирусный киберпанк».
Комментарии