Переводим с русского на русский
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
Гость редакции - учитель года Петербурга София ЛЕБЕДЕВА.
В начале осени состоится главный педагогический конкурс страны – «Учитель года России». Петербург на нем представит учитель русского и литературы гимназии № 171 Центрального района София Лебедева, победитель городского этапа. С Софией Сергеевной мы поговорили о том, что дает учителю русского языка знание финского, какие литературные классики не даются нынешним старшеклассникам, почему в школьной программе нет современных писателей и как ЕГЭ помогает выстраивать логику.
– София Сергеевна, мы наверняка вас от подготовки к конкурсу оторвали?
– Сейчас самое сложное – лавировать между подготовкой к конкурсу и к началу учебного года. У некоторых старшеклассников есть долгосрочные исследовательские проекты, это примерно как университетские дипломные работы. Никто никого не заставляет, но, если школьник увлечен, он и летом не выныривает из этого процесса. Мою ученицу уже пригласили на студенческую конференцию – она занимается Достоевским: концептами, символами, отсылками к Евангелию.
– Федора Михайловича не назовешь «недоисследованным»...
– Я действительно опасалась, что получится что-то «игрушечное». Даже тем, кто пишет кандидатские, говорят: «Ну что вы можете нового тут открыть?». Но школьники умеют как-то вообще по-другому смотреть на классические тексты.
Например, в школьной программе практически нет современной литературы – во-первых, потому, что просто некуда, во-вторых, непонятно, как отбирать произведения. Но у учителей-словесников есть такой прием: берем современные тексты, которые так или иначе связаны с классическими, и через эту призму смотрим на классиков. Школьникам ближе язык современных произведений, и через них они могут что-то новое раскрыть в тексте классическом.
– А вы бы кого из современных включили в программу?
– Я не слишком увлечена современной литературой. Мне что-то нравится точечно. Но, например, очень жаль, что в программе нет Евгения Водолазкина: его тексты очень интересно сделаны, на них можно объяснять что-то по теории литературы, в них много того, что формально называется «воспитательной функцией». К тому же он ученый, специалист по древнерусской литературе.
– Про вас написано: «Преподавала в школе финский». Это не вполне то, что ожидаешь от учителя русского языка.
– Когда я училась в Герценовском университете на бакалавриате, увлеклась культурой и историей Скандинавии, их эпосом. Мечтала выучить норвежский, но не находила подходящих курсов. И вдруг, по классике: подруга пригласила за компанию пойти на занятия по финскому, она в итоге бросила, а я прошла курс, потом учебу в языковой школе, потом уехала на стажировку в Финляндию. Это было уже параллельно с моей магистратурой в СПбГУ. Меня влюбил в себя этот язык. Ни на что не похожий.
Тем не менее я всегда собиралась быть учителем именно русского и литературы. Когда через знакомых пришла вакансия «нужен учитель русского, литературы и финского» для школы из Ассоциации образовательных учреждений с финским языком – конечно, не могла упустить такого редкого совпадения.
– «Всегда собирались стать учителем русского» – а что повлияло?
– В школе, я училась в колпинской гимназии № 446, очень любила русский язык и литературу – наверное, это заслуга педагогов. Но идея была такая: мне настолько это нравится, что хочется этим еще и делиться. Варианты стать писателем или режиссером не рассматривались всерьез, а профессия учителя как раз дает возможность заниматься предметом, а потом с кем-то делиться этим знанием.
– Вы наверняка готовите к ЕГЭ, да и сами его сдавали. Как-то менялось ваше отношение к этому формату?
– Мы были первым «поколением», которое сдавало ЕГЭ в порядке эксперимента. Тогда еще не менялась сама система преподавания, просто экзамен надо было сдать непривычным способом.
Сейчас вся система подготовки сильно перестраивается под логику ЕГЭ. Как учитель, я смотрю на это как на данность. Еще в магистратуре на кафедре у Елены Ивановны Казаковой в СПбГУ нам как-то очень правильно разложили по полочкам отношение к образовательному процессу: на вызов надо смотреть, как на факт. Можно долго грустить по поводу неудобств, но другого не будет. По крайней мере в ближайшее время.
Принято говорить, что из-за ЕГЭ в образовании теряется глубина, содержательность. Но мне кажется, это ощущение складывается из-за слишком буквального, формального понимания образовательных госстандартов. На самом деле задача и их, и того же ЕГЭ – улучшать функциональную грамотность. И ЕГЭ помогает систематизировать знания.
Например, сейчас у школьников большие сложности с выстраиванием причинно-следственных связей. Если дать текст, из которого убраны все связки вроде союзов, вводных слов (всех этих «потому что», «поэтому» и так далее) и предложить текст восстановить – это вызывает большие трудности. Нередко в сочинениях ученики путают «поэтому» и «потому что». Есть предположение, что школьники сейчас больше знают, но меньше связывают эти знания в единую картину. А ЕГЭ по русскому (который, кстати, опять обновился) предлагает задания на понимание логики текста. И ведь это как раз самое жизненно необходимое: понимание текста – то, что нам нужно в повседневной жизни.
– Подмечаете, что кого-то из классиков старшеклассники особенно не любят?
– В первую очередь прохладно относятся к текстам, в которых непонятен язык. Ломоносов, Державин... «Слово о полку Игореве» для них – просто собрание букв.
Но, как ни странно, и «Горе от ума» оказалось из таких сложных. Я его обожаю, каждый раз вхожу в класс с предвкушением, как будет весело. А дети: «Прочитали... Но будто на иностранном языке написано». И не только известное «езжал-то вечно цугом» – в монологе Фамусова просто через слово что-нибудь для них непонятное.
– И что делать?
– Переводить. Ученики смеются, потому что это моя любимая фраза: «Всем все понятно? Тогда переведите с русского на русский».
– Может, просто потеснить Ломоносова с Державиным в пользу Водолазкина?
– Мне кажется, стоит не потеснить, а как-то совсем иначе организовывать само обучение. Идея утопическая, но не невоплотимая. Например, в Москве в некоторых школах введено модульное обучение, больше похожее на университетское: учитель не ведет предмет, а читает курс. Допустим, я разбираюсь в модернизме, другой словесник читает блестящий курс по синтаксису – дети делятся на группы и записываются на курсы по выбору. Вот это моя идеальная школа.
Но тут опять же сложность: как при такой системе сдавать единый госэкзамен? Он хорош своей универсальностью, но тем же и плох. И потом как быть с базовыми знаниями, которые в школе нужно получить? И кто определяет, что считать базовым, а что нет?
– Вопрос про грамотность. Вы не замечали, что появляется много лишних запятых?
– Да. Хотя, казалось бы, язык всегда работает по принципу «если можно сэкономить, надо сэкономить», что и проявляется в нашей разговорной фонетике. Лингвисты постоянно говорят о том, как прежде осуждаемое становится нормой. Только что с подругой, тоже филологом, обсуждали: наши преподаватели в университете приходили в ярость от форм «озвучить какую-то мысль» или «волнительный» – а молодые филологи их уже и допускают, и используют.
Лишние запятые, мне кажется, тоже своего рода «экономия». Это стремление показать на письме то, что в речи мы делаем интонационно. Мне старшеклассники все время говорят: «Почему Цветаевой можно было ставить везде тире, потому что «она так чувствует», а мне нельзя? Я тоже так чувствую!».
И мы договорились: разделили письменные работы на творческие, в которых допустимы их авторские знаки препинания, – и те, в которых они учатся овладевать необходимыми форматами. Правда, если в творческой работе какой-то знак меня особенно удивит, попрошу обосновать: «Что ж ты такое почувствовал, что понадобилась запятая?».
– Вы в Финляндии изучали финскую систему образования. Она вам симпатична?
– Возможно, я просто предвзята, но есть один очевидный фактор, который стоит десяти прочих. Когда заходишь в нашу школу, ты видишь людей с такой постоянной озабоченностью на лице. Мне самой свойственно это стремление все успеть и все сделать. Но когда это свойственно и подросткам, то думаешь: а есть ли у них детство?
И что видишь, когда входишь в финскую школу? По просторным коридорам размеренно ходят люди со счастливыми расслабленными лицами. Никто не торопится, потому что есть время пообедать, есть большие перерывы, когда можно просто походить и подумать о своем. У наших нет времени подумать о своем. Поэтому они и не спят и чатятся ночами: эмоциональные личные вещи у них все равно будут в центре, а время на них находится только ночью.
Вот в финской системе есть место и время и для человека, для его интересов. Наверное, кругозор финских выпускников уже, чем у наших: «вширь и вглубь» – это чисто российское. Но сейчас информации в мире постоянно прибавляется, в школе ее объемы не убывают – и, думаю, усваиваются знания хуже. И тогда встает вопрос: зачем? Дети ходят все время загруженные, а на выходе нет такого большого прока.
– Почему вы после педагогического Герценовского пошли в магистратуру в классический СПбГУ?
– Я переходила в СПбГУ не как в классический вуз. Например, Герцена – вуз педагогический, но там очень сильное научное филологическое образование, у меня эти лекции до сих пор лежат.
В СПбГУ я шла именно на кафедру «Образовательный менеджмент в области филологии» Елены Ивановны Казаковой, которую уже упоминала. Помню, когда нас попросили сформулировать, для чего каждый сюда пришел, я сказала: четыре года я купалась в литературе и языковых процессах, которые обожаю, а теперь хочу что-то сама создавать.
И слово «менеджмент» в названии кафедры – вовсе не только про управленческий момент. Я, например, занималась исследованием дизайна образовательных пространств. Меня занимал вполне прикладной вопрос: что делает какое-то пространство образовательным? Почему ученики, у которых есть класс, рекреация, спортивный зал, актовый зал и столовая, часто используют эти места не по назначению? В классе с удовольствием едят, хотя это запрещено, а в столовой сидят вместе над учебниками и тетрадями. Да я сама так делаю! У нас прекрасная удобная учительская – но я беру тетради, иду в магазин «Подписные издания» и сижу там с чашкой кофе, проверяю.
Мне кажется, вот этот локальный пример с обучением в столовой показывает, что для школьников важна кооперация. А в классе все, что ты видишь, – затылки. Все современные тенденции предполагают диалог, а какой может быть диалог с затылком?
Кстати, я после магистратуры, воодушевленная, переставила в классе все столы. И дети не пришли в восторг. Потому что это не про то, что ты, молодец, пришел и сделал их счастливыми. Им в этом новом пространстве тоже надо учиться как-то по-новому себя позиционировать и вести.
– Как вы решили участвовать в конкурсе? Кого-то коллеги уговаривают попробовать, у кого-то азарт, у третьих – желание познакомиться с крутыми учителями.
– Я не очень амбициозный человек в плане статусов, которые появляются после таких конкурсов. Я более амбициозна в том, что сама могу сделать. У меня перфекционизм. Даже научный руководитель по аспирантуре смеется: «Зачем тебе нужно, чтобы все было идеально? Что-то должно быть просто хорошо».
Впервые я участвовала в номинации «Дебют» для молодых учителей, когда работала в другом районе. Выиграла районный этап, а вышла на городской и увидела, как это может быть. И поняла, что недотягиваю. По правде говоря, первые три года моей работы – это время, когда я не была настоящим учителем. Не была взрослой.
После того конкурса сильно на себя разозлилась. Может, это и стало причиной того, что мне захотелось повзрослеть как учителю. Заняться чем-то настоящим. Нынешний городской конкурс был личной планкой, до которой было важно дотянуться, чтобы «закрыть гештальт». Кроме того, в Центральном районе в меня очень поверили. И когда предложили участвовать, я согласилась неожиданно для самой себя – хотелось чем-то ответить на это доверие. А потом уже хотелось победить, чтобы показать, что не зря поверили.
– Случалось, что хотелось уйти из школы?
– Наверное, с регулярностью раз в три месяца сажусь дома, обняв коленочки, и говорю себе, что уйду. Причины самые разные: бывает, думаешь, что не справился с какой-то ситуацией, но это больше человеческий фактор, не профессиональный. По этой причине я бы точно не ушла: если даю что-то профессионально, то должна оставаться в профессии.
– Вы аспирантуру заканчиваете, преподаете в школе – что будет дальше?
– Было бы интересно попробовать преподавать в университете или взрослым – но не делая это основной работой. Школа точно должна остаться, потому что это такая живая жизнь.
Главный план-мечта – сделать то, что называется «рабочими тетрадями», издать методические разработки того, о чем я пишу в диссертации. У нее трехэтажное название, но если вкратце – она о том, как учить школьника интерпретировать символы в художественном тексте. Ведь, если вдуматься, на уроках математики, физики, истории школьники читают адаптированные научно-популярные тексты. И только на уроках литературы видят тексты, которые для них не адаптированы: Тургенев и Достоевский не писали «для школы».
А если говорить о том, чем займусь сразу после конкурса, – французским. Гимназия французская, всегда звучит этот язык, в учительской люди разговаривают друг с другом на французском. Это особая атмосфера, и в нее очень хочется влиться.
Комментарии