Огонь волгоградского факела
ФОТО Дмитрия Коробейникова/ТАСС
Гость редакции — народный артист России Сергей НИКОНЕНКО
В конце августа в Волгограде впервые состоялся российский кинофестиваль «Волгоградский факел». И в каждом конкурсе — полнометражных, короткометражных и документальных фильмов — среди победителей петербургские кинематографисты. О новом фестивале, Родине и автомобиле «Победа» мы поговорили с нашим сегодняшним гостем, который возглавлял жюри конкурса полнометражных фильмов.
— Сергей Петрович, то, что именно вы возглавили жюри первого волгоградского кинофестиваля, закономерно. В конце концов вы сыграли самого генерала Родимцева, командира 13‑й гвардейской стрелковой дивизии, особо отличившейся в Сталинградской битве.
— Я не только его сыграл, я был знаком с Александром Ильичом. И более того, один из моих дядей воевал в дивизии дважды Героя Советского Союза Родимцева. Глядя на современный Волгоград, невозможно себе представить, что здесь происходило в страшные месяцы 1943 года, когда к Волге пришли немцы и итальянцы, этих тут полегло тоже немало, целая дивизия, наверное. Помните, как у Светлова: «черный крест на груди итальянца, ни резьбы, ни узора, ни глянца»…
Наши стояли насмерть, «ни шагу назад», к Волге врага пускать нельзя. Некоторые сходили с ума, было такое. Но сходили с ума и немцы, и итальянцы — такой здесь был ад… Мама рассказывала, как каждый вечер после работы все вслушивались в сводки Советского информбюро. Вслушивались даже не в слова, а в интонации Левитана. Вначале было страшно: голос Левитана казался все тусклее, тусклее. Вдруг словно какая‑то искорка загорелась. После Нового года разгоралась все ярче, появилась надежда, и, наконец: «пленен», «окружили», «поражение полное», «сдача». Тогда, конечно, был серьезный нокаут нанесен Третьему рейху.
— Вы родились за два месяца до начала войны, так что совсем ее не помните.
— Саму войну, конечно, нет, но тяжести ее — помню. Маме было 28 лет, когда она со мной на руках оказалась в партизанском отряде на оккупированной территории. По карте легко найти: Вязьма, Ржев, Духовщина — и в середине этого треугольника деревня отца, куда он нас отправил 21 июня, в последний мирный день.
Мама рассказывала, что в последние дни уходящего 1941 года она отрыдалась — «за что такие муки», а потом сказала себе: «Все, больше я рыдать не буду». Вот так наш народ и выстоял…
Первое мое воспоминание связано как раз с детством на оккупированной территории: мне годика два, я прошу у матери поесть, а ей нечего мне дать. Потом кто‑то принес половину мерзлой картошины. Я так в нее вцепился, что кусок влетел в дыхательное горло. Никогда не забуду, как за ноги держали, как по спине били, выбивали. Когда все закончилось, помню, я тихо-тихо плакал и думал, что никогда больше не захочу есть. Но ничего. Теперь я такой обжора! Все сметаю — нет такого продукта, который бы я не любил. Разве что бутерброд, жирно намазанный сливочным маслом, не осилю…
— Недавно по телевизору показывали режиссерский дебют Никиты Михалкова «Спокойный день в конце войны». Там у вас замечательная роль наивного солдатика из Вологодчины…
— Это не первая наша работа с Никитой, я у него снялся еще года за три до того — в курсовой работе «А я уезжаю домой». Уже тогда Никита, а было ему чуть больше двадцати, меня зацепил тем, как тщательно он работает. Все знают, как он снимал «Неоконченную пьесу для механического пианино»: чтобы передать этот дух усадебного мира, вывез всех нас в заброшенную усадьбу недалеко от Пущина и не выпускал, пока не завершилась работа. Перед съемками «Спокойный день в конце войны» он привез нас в вологодскую деревню. Там мы неделю жили, я осваивал язык, манеру разговаривать. И когда я уже умел на гармошке какую‑то мелодию сыграть и гулял по деревне с девчонками, Никита сказал: «Все, ты созрел для роли». Вот эти поиски Михалковым правды на экране меня всегда вдохновляли. Жаль, не все режиссеры стремятся к этой самой правде. К примеру, Константину Богомолову уже на третьей репетиции я сказал: «Костя, ты для меня не режиссер, расстанемся». Он пытался меня переубедить, но безуспешно…
— И как вы относитесь к современному отечественному кино?
— Я его мало смотрю, в последние годы все по рекомендации. Мне уже слишком много лет, чтобы разбрасываться своим временем: потратить два часа жизни на плохое кино, а потом сожалеть об этом. Но иногда, как раз на кинофестивалях, я провожу такую «разведку»: а что интересного делают современные кинематографисты? И лишний раз убеждаюсь, как мало достойных работ. Помню, года три-четыре назад, когда председательствовал в жюри на петербургском кинофестивале «Виват кино России», мы уже думали, что некому будет вручать приз. Но в финале показали «Крик тишины», и сразу стало ясно — это победитель. Казалось бы: блокада, трагедия целого города. А в итоге получился мажорный фильм, с первых кадров вселяющий надежду: девочка-подросток несет малыша, и сразу становится ясно, что она не бросит его никогда. В Волгограде мы тоже присудили главный приз военному фильму «Мария. Спасти Москву». И опять же именно потому, что в нем главное не стрельба, не военные действия, хотя там и этого достаточно, а то, что он о надежде.
— Фестиваль в Волгограде начался в День российского кино. Что могло бы войти в вашу личную «золотую коллекцию» отечественных фильмов?
— Обязательно — «Летят журавли» Калатозова, этой картине я бы отдал пальму первенства. Одна из моих самых любимых лент — «Дом, в котором я живу». Когда я на нее попадаю, то обязательно жду любимую сцену, в которой юные герои стоят с велосипедом у реки. Помните? Потом они гуляют, а за кадром поет Николай Рыбников «Тишина за Рогожской заставою. Спят деревья у сонной реки…». Люблю «Андрея Рублева» Тарковского и его «Иваново детство», «Зеркало». И, конечно же, картины Шукшина. Особенно «Ваш сын и брат». Да и «Живет такой парень» по живому, по душе «корябает». А в третьей картине «Странные люди» я уже и сам у него снимался. Помню, я тогда Шукшину все время что‑то предлагал про своего Ваську-чудика. И так, видимо, достал Василь Макарыча, что он мне и сказал: «Слушай, Никоненко, занялся бы ты сам режиссурой, что ли?». Что я и сделал…
— Недавно на одном из фестивалей Алексей Федорченко представил свою документальную картину «Монета страны Малави», посвященную культу Шукшина.
— Да, сегодня Шукшин становится классиком. Писал вроде бы забавные рассказы, но на самом деле через своих нелепых чудиков он говорил об очень важных, серьезных проблемах, о переоценке ценностей, которая происходила на наших глазах. Но, признаюсь, по молодости я не сразу это осознал и вообще долго не воспринимал Шукшина как писателя вообще.
— Почему?
— Да потому, что глупым и наивным был. Мне очень нравились рассказы Шукшина, но почему‑то мне казалось, что писатель — это что‑то этакое, большое и важное, а рядом со мной был Вася, такой простой и скромный парень… И только когда в «Новом мире» я прочел его «Материнское сердце», меня стукнуло: какой же это великий талант! Громадный, матерый человечище, как сказал Горький об одном человеке…
Но опять же почему я перестал смотреть наше современное кино — мало героев вроде тех, кого играли Тихонов, Куравлев, Ульянов, тот же Василий Макарыч Шукшин. Вот они просто позарез нужны. Ужасы мы научились снимать, теперь хотелось бы побольше светлого кино про человека со всеми его слабостями, страхами и в то же время способного на подвиг. Ведь чему учил Шукшин? Что надо стараться любить людей, не замечать каких‑то мелочей, прощать слабости. И не прощать только изуверам, педофилам — этих я бы размазал, как клопов, по стенке… И предателей своей родины. Есенин, кстати, морду бил, если кто‑то при нем смел даже пренебрежительно отозваться о России. Или откройте стих Александра Блока, который начинается «грешить бесстыдно, непробудно, счет потерять ночам и дням, и с головой от хмеля трудной, пройти сторонкой в божий храм»… И в финале: «да, и такой, моя Россия, // Ты всех краев дороже мне». Вот истинная любовь…
— Кстати, о Есенине. Какова судьба вашего музея?
— Эту есенинскую коллекцию я собирал полвека, и уже 30 лет как есть музей — в бывшей московской коммуналке, где проживала первая жена Есенина Анна Романовна Изряднова с их сыном Юрой, который, получая паспорт, стал Георгием. Я и могилу Анны Романовны нашел, привел ее в порядок. Попросил на камне напечатать: «Мать Георгия Сергеевича Есенина. 1914 – 1937 годы жизни»…
Так вот теперь я наконец дорос до того, чтобы отдать свою коллекцию Москве — в надежные руки. Все‑таки мне уже девятый десяток пошел, при жизни хотелось бы понять, кто будет заботиться о есенинском наследии.
— Вы наверняка знаете, что Клим Шипенко работает над фильмом, посвященным последним дням поэта. Вы сами снимались в роли Есенина в «Пой песню, поэт», многие видели сериал, где Есенина сыграл Безруков. Но вот если бы кто‑то из кинематографистов вновь взялся за историю этого «крестьянского сына», то какую есенинскую «загадку» вы бы хотели раскрыть?
— Вот именно: как этот «крестьянский сын» стал гением, почему? В этом же селе Константиново жили столько мальчиков! Но с самых ранних лет его приметил местный батюшка. Говорил матери Сережки: «Береги сына, он у тебя Богом меченый. То, что я слышу от него на исповеди, — это в нем Бог говорит». И знаете, есенинский дом был рядом с церковью, отец Сергея посылал его звонить благовест. Или, когда пурга, метель, колокольным звоном указывать дорогу заблудившимся в ненастье путникам. Мальчишке забава, а взрослым — спасение.
— Символичный образ для самого Есенина.
— Да… Кстати, вспомнил. Когда в 1977 году мы снимались в Константинове, ко мне подошел Иван Федорович, он был года на два старше Есенина. И сказал: «Пойдем, я тебя Мане покажу. Знаешь, как она обрадуется, она ведь Сережкой увлекалась». Вышла из огорода эта баба Маня, всплеснула руками: «Вылитый Монах!». Это у Есенина в селе такая кличка была — Монах. Подошла ко мне поближе, долго всматривалась, потом взяла мой чуб, натянула и отпустила: «А у Сережки еще и подскакивал!».
— В свое время Константиново предлагали переименовать в Есенино. Но жители отказались.
— И правильно сделали. Это историческое место, а то, что оттуда родом Есенин, и так все прекрасно знают. Можно построить новый город и назвать его в честь поэта, пожалуйста. А на его родине ничего не надо трогать, переименовывать — Ока как текла, так и течет, и крутояры остались такими же потрясающими. И ведь наверняка он там написал эти строчки «Гой ты, Русь, моя родная, // Хаты — в ризах образа…// Не видать конца и края — // Только синь сосет глаза». Эта даль — там ведь и в самом деле видно километров за сто!
Вот любопытно: мы с вами все про родину говорим, а вы знаете, что сейчас у меня в работе картина про создание автомобиля «Победа»…
— …ставшего символом послевоенного возрождения страны. Помню, мой дед с любовью свою «Победу» вспоминал.
— Есть легенда, что Иосиф Виссарионович посмотрел новую машину, оценил: «Хорошая». А потом спросил: «Как называется?» — «Родина» — «И почем будем торговать родиной? — иронично поинтересовался вождь. — Пусть будет «Победой». Вы, кстати, знаете, какой там металл? Толщиной два миллиметра. Так что «Победа» — это почти что танк. Неудивительно, что машину покупали раз в жизни и на всю жизнь. «И что же, она цела?» — спрашивают в фильме моего героя, старика, который все время с ней возится, ремонтирует ее своими руками. «Как цела, я еще на ней приехал!» Я рад, что о нашем прошлом, и не только военном, стали потихоньку вспоминать…
Комментарии