Что нам делать на полюсе ветров
Фото из личного архива П. Лунева
Гость редакции — управляющий директор АО «Полярная морская геологоразведочная экспедиция» Павел ЛУНЕВ.
Полярная морская геологоразведочная экспедиция (ПМГРЭ) работает в самых труднодоступных регионах планеты: арктические архипелаги и шельф, Мировой океан и Антарктида. Недоступнее только космос — и то Шестой континент может во многом с ним сравниться. В этом году предприятию 60 лет. С нашим собеседником мы поговорили о том, не перетянула ли на себя все внимание с Антарктиды «модная» Арктика, как пандемия повлияла на антарктические экспедиции и почему Россия не прекращает экспедиции на крайний юг.
— Павел Иванович, из‑за пандемии многие научные экспедиции были перенесены. А антарктические?
— Ничего не отменялось, наши научные задачи пандемия не изменила, но в области экспедиционных работ все, конечно, очень усложнилось. Ковид теперь один из ключевых рисков. Научное судно — это замкнутая система: один человек заболел — считайте, все, «ковидный пароход». Зараженный человек на корабле — это помимо угрозы жизни и здоровью еще и чисто производственные трудности: судно не рискнет далеко уйти, чтобы не пришлось возвращаться. Лучше уж в порту постоять и подождать — а это отклонение от графика.
Сейчас у нас перед отправкой — карантин десять дней, перед посадкой на судно и на границах — тесты. Если человека по пути подхватываем — тестирование перед посадкой, а потом карантин в каюте минимум пять дней.
Это, конечно, трудно. Ученых еще можно изолировать — все равно у них активная работа начинается только в пункте назначения. А вот судовая команда должна работать на вахтах.
— Вообще‑то полярники кажутся крепкими здоровяками, которых никакая зараза не берет.
— Полярникам приходится работать в сложных, зачастую экстремальных климатических условиях, к их состоянию здоровья предъявляют особые требования. Надо учитывать, что в Антарктиде практически стерильно, иммунная система не тренируется. Так что ОРВИ, грипп и тому подобное на полярников нападают на обратном пути уже на судне. А когда прибываешь домой, в густонаселенную среду — тем более.
— Сейчас до Антарктиды добралась 67‑я экспедиция, недавно ПМГРЭ отчитывалась по результатам 65‑й. А 66‑я куда подевалась?
— 66‑я проводила полевые работы прошлой зимой, сейчас проходит обработка полученных материалов, а в конце этого года предстоит защита окончательного отчета.
Фактически каждая наша антарктическая экспедиция с последующей обработкой собранных материалов охватывает три года. В первый идет подготовка. Экспедиция начинается осенью с транспортировки в Антарктику, чтобы поработать антарктическим летом (у нас тут, соответственно, зима): много ясных дней, ветер не такой сильный, мало снежных циклонов. Днем даже плюсовая температура бывает. Правда, солнечная радиация очень высокая.
Добываем новый материал, возвращаемся — и приступаем к обработке, проводим анализы, интерпретируем. Завершаем камеральные работы в течение года, который следует после проведения полевых работ.
Мы в этот раз несколько сменили логистику морских работ. Сейсмическое судно «Академик Карпинский» уходит на плановый ремонт, а в Антарктиде работает геологическое — «Профессор Логачев». Это для морской части. А на наземные работы наших геологов и геофизиков, как обычно, доставляет «Академик Федоров».
— ПМГРЭ с 2017 года входит в государственный холдинг «Росгеология». Что от этого вливания приобрели, что потеряли?
— Приобрели, безусловно, немало — в первую очередь возможность эффективно выполнять масштабные проекты. Например, в конце 2021 года в Арктике для крупной российской компании проводили исследования с участием четырех судов, принадлежащих нескольким предприятиям холдинга. Такие проекты очень сложно организовать без централизованного руководства.
Стало проще помогать друг другу — специалистами, аппаратурой. Легче решать технические или логистические проблемы: например, дозаправка или снабжение судов в удаленных районах.
В целом наша эффективность существенно повысилась.
Трудности тоже есть. В основном экономические. С одной стороны, мы государственное предприятие, созданное для решения важнейших государственных задач. А с другой — акционерное общество, которое должно быть экономически эффективно.
— В последнее время только и слышишь: «Арктика, федеральные проекты в Арктической зоне». Вы не ощущаете, что притухает интерес к Антарктиде?
— В Арктике мы в последние годы работаем в основном на Шпицбергене. До этого в разные годы — практически на всех архипелагах: Земле Франца-Иосифа, Новой Земле, Северной Земле, на шельфах арктических морей. Одними из первых проводили исследования по обоснованию внешней границы континентального шельфа. Проще говоря, морской границы нашего государства.
Потом такие работы нам стали заказывать и другие страны, например, Нигерия, Гана, Кения, Суринам и другие. Чтобы прирастить акваторию (например, для последующей добычи полезных ископаемых), нужно по строгим научным методикам доказать, что она действительно продолжение государственных владений. Мы такие работы делать умеем.
Решаем и другие коммерческие задачи на международном рынке: с девяностых годов выполнили более 30 крупных зарубежных проектов с использованием наших судов. Это, повторю, помимо традиционных государственных задач.
Что касается Антарктиды — со стороны тех, кто ею занимается, как в научном, так и в политическом сообществе интерес неизменно стабилен. Посмотрите на масштабные проекты в смежных областях: например, строительство новой антарктической станции на озере Восток. За этим следит весь мир.
— После российского открытия озера Восток были какие‑то близкие по масштабу мировые достижения?
— Нет, такое сложно превзойти. Все‑таки это крупнейшее географическое открытие второй половины ХХ века. Которое, кстати, сделано во многом силами ПМГРЭ. Ведь со спутника была обнаружена только выровненная поверхность, а это еще не географический объект.
Мы изучали озеро сейсмическими и радиолокационными методами и определили его основные параметры — береговую линию, строение водного тела, конфигурацию дна, мощность вышележащего ледникового покрова. Доказали, что этот подледниковый водоем изолирован.
Только после этого, а также после проникновения в озеро (это заслуга буровиков Санкт-Петербургского горного университета) появилась возможность утверждать, что действительно открыто самое крупное подледниковое озеро в мире. Затем мы приступили к систематическому изучению геологического строения земной коры в этом районе, чтобы понять, как оно могло образоваться. Но в 2015 году эти работы были приостановлены.
Будет новая станция — будет новая научная программа. Озеро Восток — уникальный объект для ученых из разных областей. И у нас, геологов, там множество нерешенных задач. За то время, что работы не велись, эволюционировали методы изучения, появилось новое оборудование, мы разработали новые методики. В следующем году, в соответствии с утвержденным постановлением правительства планом, мы должны продолжить сейсмические работы в центральной Антарктиде и на озере Восток.
— Один геофизик писал: «На станции «Восток» человек не живет, а медленно умирает». При этом работать надо. Вы же там были — не скучаете по этому райскому месту?
— Конечно, скучаю — но физически находиться там тяжеловато. Настолько, что в первый раз думал, помру: головная боль, тошнота, одышка. Кислорода в два раза меньше нормы, давление в среднем около 460 мм ртутного столба. Про температуры и не говорю: это самое холодное место на Земле — Полюс холода.
Первые дни часто приходится просыпаться от того, что задыхаешься. От нарастающего ухудшения самочувствия начинаешь паниковать — кажется, через пару часов будет совсем критично. Но через некоторое время организм частично адаптируется. Работать в таких условиях, конечно, очень непросто, но тем ценнее полученные нами данные. Второй раз симптомы те же, но адаптация проходит быстрее.
Если на личном опыте — самый большой фактор стресса не физиологический, а психологический: долгое пребывание вне дома, в замкнутом коллективе. Сейчас и на станциях в Антарктиде, и на наших судах есть Интернет, связь. Когда я в Антарктиду начинал ездить, о таком и не мечтали: телеграмма раз в месяц — вот и все общение с близкими.
Некоторая ностальгия есть: любому геологу, геофизику интересно поработать там, где мало кому удавалось. Но интересно, когда проекты масштабные.
— А они сейчас не такие?
— Чтобы обеспечить наши приоритеты в Антарктике, нужен прирост геологической и геофизической информации. Для этого необходимо выполнять полевые работы. Постоянно, ежегодно. Сейчас бюджет наших работ в Антарктиде около 250 млн рублей в год, это открытая информация. А по нашим расчетам, уже в 2014 году на это было необходимо не менее 420 млн рублей в год. С 2014‑го финансирование по всем нашим направлениям снизилось, а себестоимость работ выросла почти вдвое.
Самое дорогое — логистика, расходы на корабль. И это то, на чем вообще не сэкономишь: Антарктида с годами ближе не становится. Средств, которые выделяются, с трудом хватает на проведение полевых работ, то есть на решение главной задачи — прироста геолого-геофизической изученности Антарктики. На то, ради чего вся эта логистика и нужна.
На ремонт судов, которые обеспечивают получение заветной геологической информации, государство финансирование не выделяет. Вот такой парадокс. Мы стараемся решить эти проблемы, ищем возможность заработать на ремонт самостоятельно. Например, в 2021 году более трети выполненных ПМГРЭ работ — это коммерческий заказ. Но коммерсанты заинтересованы только в том, чтобы судно работало, а как оно будет отремонтировано — не их забота.
Получается, что государственные задачи в Антарктике и Мировом океане мы решаем в значительной мере на собственные средства. Проблема отсутствия финансовой поддержки государственного научного флота, к сожалению, сохраняется.
Мы давно говорили об этой проблеме. Дополнительные деньги сейчас будут выделяться в рамках стратегической инициативы «Геология: возрождение легенды». Однако на геологическое изучение Антарктиды выделена лишь незначительная часть от запланированного ранее. Гораздо меньше, чем необходимо. То есть в 2022 году ощутимого развития геологических исследований в Антарктиде не ожидается.
Дело в том, что сейчас средства мы получаем не напрямую, как раньше: система финансирования многостадийная. Формулируют задачи ведомственные институты — они же потом распределяют деньги по видам работ. Согласитесь, что эффективной такая система быть не может.
По-моему, работы, от которых напрямую зависят интересы нашего государства, должны и финансироваться напрямую. И результат нужно спрашивать тоже напрямую у того, кто в Антарктиде непосредственно выполняет работы.
— Международный договор об Антарктиде мешает странам ее поделить, он же запрещает заниматься там чем‑то, кроме науки. Бытует такое мнение: что, государства выделяют огромные деньги только ради удовлетворения научного любопытства? — так мы и поверили.
— Вообще‑то изучение Арктики, Антарктики, Мирового океана — это задачи государственные, геополитические. Мы добросовестно их выполняем десятилетиями без единого срыва. Вклад в изучение Антарктики дает России возможность полноправно высказывать свое мнение на международных переговорах.
В отношении договора об Антарктике позиция у стран разная. Не у всех государств хватает средств выполнять масштабные работы: кто‑то действительно просто присутствует в Антарктиде — само по себе и это уже престижно. В основном для организации крупных проектов финансовые усилия объединяют, но рождаются такие проекты не каждый год.
Россия в Антарктиде безусловный лидер. В Антарктиде большинство вопросов решаются не только деньгами — в значительной степени опытом, пониманием природной среды, квалифицированными кадрами. Преимущество закрепилось за нами уже более 200 лет назад — с момента открытия Антарктиды отечественными мореплавателями. Сохранить и поддерживать этот статус можно, только если работать и развиваться системно, никогда не останавливаясь.
Еще, хотя Антарктика — территория науки, регулярно случаются провокации. Не так давно была неприятная ситуация. Мы получили запрос от южноафриканского издания: над чем в Антарктиде работает наше судно «Академик Карпинский»? Такие запросы довольно часты, мы дали развернутые пояснения. Выходит статья: судно проводит сейсмические работы, российские ученые рассчитали, что на шельфе Антарктиды 70 млрд тонн условного топлива углеводородного сырья — видимо, Россия готовится разрабатывать там полезные ископаемые, что сейчас категорически запрещено.
Из такого, казалось бы, безобидного повода страна могла понести серьезный репутационный ущерб.
— Тому изданию что‑то ответили?
— Да, конечно: мы изучаем природную среду, а полезные компоненты — ее неотъемлемая часть. При любых системных геологических работах мы в числе своих данных получаем и информацию о возможных полезных ископаемых. Она накапливается десятилетиями. И в итоге мы обладаем представлениями о ресурсах.
Эта информация сейчас представляет только научный интерес. В отношении добычи на самом деле Антарктида — сама по себе сдерживающий фактор. Технологии, которые позволили бы добывать там нефть, — точно не близкая перспектива. Переуглубленный шельф, мощные дрейфующие льды, айсберги, сложная логистика, в целом условия тяжелые.
Теперь о том, какое научное любопытство мы там удовлетворяем. Нет такого геологического разреза, в котором была бы запечатлена вся геологическая история Земли. Мы эту историю собираем по крупицам в разных районах планеты. Причем чем глубже в историю, тем сведений меньше.
В процессе геологической эволюции фрагменты нынешней Антарктиды составляли единое целое с другими континентами, поэтому, изучая ее геологическое строение, лучше понимаем историю планеты. И Антарктида в этом плане очень важный объект, ведь ее земная кора очень древняя. В отдельных районах известны горные породы возрастом около 4 млрд лет, что сопоставимо с геологическим возрастом Земли.
— Вы говорите: надо наращивать научную информацию. Но мы ведь и так молодцы?
— Нельзя стоять на месте, нужно работать в Тихоокеанском секторе. Там наши геополитические интересы, а на нынешние деньги нам туда просто не добраться. Если проткнуть насквозь глобус в том месте, где находится Петербург, вот ровно на противоположной стороне и будет этот район. Самый отдаленный. И самый неизученный: медвежий угол, полюс ветров.
В центральной Антарктиде, считается, можно обнаружить самый древний лед на континенте и получить непрерывную запись изменения климата на Земле за последние 1,5 или даже 2 млн лет. Это исключительно актуально в контексте изучения глобального потепления. Поиск мест для бурения ведется в основном методом радиолокации, то есть это тоже наша задача.
Вообще Антарктида — такое место, где не надо экономить. Ведь все работы, которые там ведутся, выполняются от имени государства. Мы должны не просто присутствовать, а работать так, чтобы результатами можно было гордиться.
— В ПМГРЭ молодежи много? Зарплатой можно привлечь?
— Молодых немало. Им проще дается работа в корпоративной производственной системе, с современным цифровым документооборотом. Но без сотрудников старой школы тоже никуда: это опыт и знания.
С зарплатой так. Если хочется заниматься только научной деятельностью — зарплата небольшая, но на уровне средней в регионе. Если ходишь в экспедиции, действуют коэффициенты.
В холдинге разработана хорошая система мотивации, особенно для молодежи: допустим, когда геолог берет на себя значительную долю административных функций и становится, например, менеджером проекта, может зарабатывать больше. Но есть у нас и другие стимулы — за возможность съездить в Антарктиду многие сами бы приплатили.
— Вы в своей должности в Антарктиду уже, наверное, не выберетесь?
— Вообще‑то, по нашим корпоративным стандартам, руководитель предприятия должен не реже раза в месяц выезжать на производственные объекты.
А у нас «производственные объекты» такие: Арктика, Антарктика, Мировой океан. Так что съезжу.
Комментарии