Искусство остается роскошью

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Недавно Дмитрий Озерков, заведующий отделом современного искусства Эрмитажа, занял и пост директора оркестра и хора musicAeterna в России. Сегодня он отвечает на вопросы нашей редакции. Говорим о музыке, музее, мечтах, а также о взаимоотношениях зрителя и искусства.

– Дмитрий Юрьевич, что заставило вас принять такое, прямо скажу, сенсационное решение и согласиться на предложение Теодора Курентзиса, художественного руководителя musicAeterna?

– Мне интересны уникальные проекты, то, что можно сделать только здесь и сейчас. Меня давно влечет профессиональная музыка. В моем возрасте (44 года) нет возможности совершать необдуманные поступки. А карантин позволил все спокойно взвесить. Часто на позиции арт-директора, куратора придумываешь невероятно интересные вещи и сталкиваешься с невозможностью их практической реализации. Наверное, надо когда-то браться и за прямое администрирование. Это задача для проекта musicAeterna в Доме Радио. Здесь сейчас есть возможность выстроить уникальную институцию благодаря встрече талантливых людей из разных областей. musicAeterna – это больше чем коллектив исполнителей. Это авторское отношение к музыкальному материалу, к его отбору и выстраиванию. Это открытость к другим искусствам. Это отсутствие боязни сказать свое художественное слово.

– Ваша институция разместится в Доме Радио на Итальянской улице?

– Уже разместилась. Это невероятное, волшебное здание. Репетиционная база musicAeterna призвана вырасти до уникального арт-кластера, который сегодня так нужен городу. Рядом с оркестром и хором здесь должны поселиться другие искусства, которые будут вести к пониманию музыки. Самое интересное в искусстве сегодня – это, наверное, коммуникация. На границе между видами искусств, в их диалоге кроется ощущение «моментума», переживания – события, когда мы себя осознаем. Дом Радио – идеальное место для встречи искусств.

– И все же чем Теодор Курентзис, художественный руководитель musicAeterna, вас убедил?

– Для меня визуальный язык ближе и понятнее аудиального. Мы много общались, обсуждали театрально-перформативный потенциал Дома Радио. Когда стали разговаривать о современных художниках и театральных деятелях, Теодор назвал несколько имен художников, за работой которых я тоже пристально слежу. Это как пароль, по которому узнают своих. Я понял, что мы понимаем друг друга, и принял решение.

– Вы, естественно, известили Михаила Пиотровского, генерального директора Эрмитажа, о своем решении. Что он сказал?

– Мне представляется, что работа в musicAeterna пойдет на пользу моей работе в Эрмитаже. Думаю, мы создадим совместные проекты. Разумеется, я начал с предварительного разговора с Михаилом Борисовичем. Реакция была примерно такая: «Теодор Курентзис переехал в Петербург, и это важно для города, я не против, продолжайте».

– Как вы намерены продолжать?

– Ремонт фасада здания Дома Радио закончен, ведутся доделки. Мы находимся в фазе построения новой многоуровневой институции, не имеющей аналогов в Петербурге. Пандемия позволяет все не спеша продумать. Концерты musicAeterna проходят в Доме Радио, насколько позволяет нынешняя ситуация. Идут образовательные программы. Развивается цифровая платформа. Все это должно собраться в единую красивую историю арт-кластера нового типа.

– У вас еще и преподавание в ИТМО остается?

– Теперь у меня как бы три рабочих стола. Помимо musicAeterna – в Эрмитаже, где я работаю уже 20 лет, и в ИТМО, где я руковожу проектом Art&Science. И тут и там собрались прекрасные работоспособные команды, оставившие мне в основном идеологические и политические вопросы. В ИТМО также читаю небольшой курс лекций. Все это очень разные сферы и возможности, что меня невероятно воодушевляет.

– Среди ваших обязанностей в musicAeterna – создать радиостанцию?

– У Теодора Курентзиса и musicAeterna много прекрасных идей. Моя задача – выстроить практические приоритеты. Радио – одна из таких историй. Мы хотим сохранить в Доме Радио гений места. Мы его помним и пестуем. Сейчас обсуждаем концепцию радио, что оно будет вещать и как.

– Если честно, когда вы радио в последний раз слушали до прихода в musicAeterna?

– Когда еду в машине, радио иногда играет.

– Я говорю о другом: пришел домой после тяжелого рабочего дня...

– Знаете, я часто сам выступаю на радиостанциях, но дома жена и дочери – три прекрасные радиостанции, вещания которых мне хватает.

– А теперь вынуждены слушать радио по долгу службы?

– Не радио, а классическую музыку. В детстве мама покупала абонементы в Филармонию и иногда водила меня в Мариинский театр, как тогда было принято. Дома бабушка музицировала на пианино. Но потом визуальный ряд оказался мне ближе, и я стал искусствоведом. Теперь пора скорректировать ситуацию, ведь я оказался под одной крышей с самыми невероятными музыкантами. Сейчас глаза разбегаются. Переслушиваю то Бетховена, то Чайковского, пытаюсь разобраться и спрашиваю совета.

– Каким вы видите радио musicAeterna?

– Радиостанция должна стать частью большой культурной институции. Это должно быть авторское радио, близкое духу musicAeterna и тому коллективу, который будет творить в стенах Дома Радио. Пока думаю, что это будет проект как в реальном времени, так и в виде подкаста, который можно в любой момент прослушать. На нашей цифровой платформе мы уже размещаем такое пассивное радио от FM Einheit – часовой поток авторского звука на заданную тему.

– Поговорим про вашу работу в Эрмитаже. Как на нее повлияла пандемия?

– Музей стал с виду менее активен, но количество посетителей онлайн невероятно. Выставка Чжан Хуаня, которую нам удалось открыть в паузе между вирусными волнами, я считаю, удалась. Получился проект про время, про ход истории и про саму пандемию (картины из серии «Любовь»). Состоялась выставка Александра Николаевича Сокурова о Рембрандте, которая тоже про судьбу, историю и милосердие к падшим. Получилось, что обе выставки идеально отвечают духу времени. Сотрудники отдела современного искусства получили распоряжение находиться дома и работать над научными статьями и диссертациями. Сейчас для этого лучшее время.

– Какие большие проекты готовит отдел современного искусства для показа в 2021 году?

– Работаем над проектом Glasstress – выставкой стекла, созданного современными художниками в венецианских мастерских. Подобный проект мы показывали несколько лет назад в Венеции. Выставка должна была состояться в нынешнем году, но была отложена. Так же как и проект «Космос и Хронос» британского художника Марка Куинна. Работа над ними продолжается. В декабре планируем показать выставку фотографий «Сесил Битон и культ звезд». Это история о возникновении феномена звездности, необходимости выглядеть эффектно. Выставка придумана в Эрмитаже и после показа здесь поедет в Великобританию.

– Если вещи Битона завезут, но музей в этот момент не сможет принимать публику, возможно ли продление сроков пребывания фотографий в России?

– Не хочется думать о грустном. Надеюсь, до этого не дойдет. Конечно, нам важно, чтобы Битона видели вживую. Как это было с молодым корейским искусством, выставка которого летом была продлена. Сейчас сложно что-то загадывать, следим за сводками новостей и официальными распоряжениями.

– Как-то вы говорили, что заканчиваете книгу про архитектора Винченцо Бренну. Она дописана?

– Так и не закончил пока. Остался небольшой кусок. Но уже опубликовал три научные статьи.

– О чем эта книга?

– При Павле I Бренна был главным архитектором России, он прожил здесь 20 лет, много строил. Главные работы – Михайловский замок (Баженов, похоже, только надзирал за строительством) и Румянцевский обелиск, дворцы и павильоны Гатчины и Павловска. И множество интерьеров. Когда император был убит, то постарались как страшный сон забыть все, что с ним связано. В том числе и Бренну, к которому стали относиться как к декоратору и эпигону. Дореволюционные искусствоведы Николай Врангель и Игорь Грабарь пытались восстановить справедливость. Говоря в своей эпохальной «Истории искусства» о Екатерининском классицизме, Грабарь выделяет Камерона, Кваренги и Бренну. С Камероном Бренна спорил и ругался, а Кваренги называл его своим учителем. Как впоследствии и Карл Росси, построивший ансамблевый Петербург.

В 2016 году парижский историк искусства Ольга Медведкова придумала конференцию и сборник статей об архитекторах-путешественниках, построивших Европу. Я написал статью про Бренну по материалам, хранящимся в архивах России, Великобритании, Польши, Италии, Франции. Нашел много нового, рисунки и письма. Тогда и понял, что может получиться книга.

– Вы упомянули, что двадцать лет работаете в Эрмитаже. Начинали с хранения французских гравюр XVIII века, эта тема совсем забыта?

– По эрмитажным правилам, я должен передать фонд другому хранителю. Это процесс долгий, он начался. Но я оставляю за собой научную тему коллекционирования гравюр во времена Екатерины II. В музее хранится «Опись» собрания гравюр императрицы – красивый том в сафьяновом переплете с общими названиями вроде «Эстампы разных авторов». Мне посчастливилось найти ключ к этому перечню, что позволило идентифицировать конкретные листы и понять, на что и как смотрела Екатерина II. Это более 30 тысяч гравюр.

– Какой был основной источник пополнения царского собрания – покупка целых собраний, услуги дилеров, отдельные приобретения на арт-рынке?

– Екатерина II использовала все три источника. В архиве сохранились ее записки библиотекарю Лужкову, какие гравюры купить. Просьбы пересылались заграничным агентам. Например, о гравюрах Вольпато и Оттавиани с лоджий Рафаэля в Ватикане она пишет: «Говорят, есть обычные и раскрашенные, я хотела бы и тех, и этих».

– Будет еще одна книга?

– Давно хотел сделать комментированное издание «Описи» и присоединить к нему статью о философии собирательства гравюр в России. Но материал здесь большой, пока придется отложить. История коллекционирования стала отдельной научной дисциплиной. Она показывает, что коллекционирование – это не вопрос вкуса, а социокультурный феномен на стыке психологии и истории искусства.

– Переместимся из века XVIII в XXI. Что изменит пандемия в современном искусстве – в практиках, бытовании?

– Не предвижу существенных изменений. Художники как работали, так и будут работать, коллекционеры как покупают, так и будут покупать. Кстати, на всех осенних ярмарках продажи идут очень хорошо. Музеи продолжат готовить и показывать выставки. Элитаризируется непосредственный контакт с искусством. Понятно, что доступ к телу произведений теперь так просто не получишь. Для публики станут привычными онлайн-прогулки по галереям и музеям, которые стали популярными во время карантина. Я тоже иногда веду такие. Но посмотреть подлинники во всем мире становится все сложнее.

– Кстати, что вы думаете о продаже произведений искусства в Интернете? Люди, не видя предмета, выкладывают за него большие деньги?

– Серьезные продавцы действуют так. Покупатели, которых они хорошо знают, вносят залог и получают право забрать произведение и подержать у себя в интерьере. Потом, если понравится, – купить, не понравится – вернуть обратно.

– Будем надеяться, что пандемия закончится. Современное искусство сохранит критический потенциал, да еще отягощенный требованиями политкорректности, или станет частью индустрии развлечений?

– Не знаю. Но скорее второе. Хотя искусство вбирает в себя все больше вещей, становится все сложнее. Так что и то и другое будет присутствовать.

– И все это обрушится на зрителя. Как бы вы определили отношение нашего общества к современному искусству?

– На мой взгляд, нет одного ответа. Общество очень разное. Для некоторых современное искусство просто не существует. Как для кого-то японская еда или Интернет. Несмотря на все усилия, СССР не смог сделать настоящее искусство массовым, в тираж вышли пошлые и надуманные образы. Роскошью искусство остается и сейчас. Им интересуются, когда основные потребности удовлетворены. Надеюсь, в Петербурге поход в музей или на концерт приближается к первичным потребностям, но для многих это все еще не так.

– Хорошо, а как относятся к современному искусству те, кто вообще потребляет искусство?

– Думаю, что это, скорее, поколенческая проблема. Молодая публика, которая много перемещается по миру, активно пользуется социальными сетями, понимает, что современное искусство глупо не знать.

– Значит ли это, что для ваших выставок есть ваша целевая аудитория, а остальными зрителями можно пренебречь?

– Я давно задал себе подобные вопросы и нашел ответ. Я работаю на то, чтобы сделать качественный художественный продукт – выставку вне зависимости от того, кто ее увидит. Хулу и похвалу стараюсь принимать равнодушно...

– Вы совсем не думаете про зрителя?

– Не стремлюсь с ним заигрывать. Куратор – фигура инструментальная: музей должен делать выставки, а куратор их собирает как может и как понимает. Воспримет ли выставку зритель – это уже его дело.

– Может быть, маркировать выставки: это доступно и дилетантам, а это – для подготовленных?

– Я против. Любое искусство может пробудить любого человека. И усыпить.

– Как вы думаете, зрителю нужны подробные пояснения или лучше оставить его наедине с искусством, и тогда в конечном итоге он поймет больше?

– Это неразрешимый спор. Одним достаточно только по радио про выставку послушать. Другим – в Интернете про нее посмотреть, не отрываясь от домашних дел. Кому-то хочется самому походить по выставке, а кому-то нужна экскурсия. Есть же интроверты и экстраверты, холерики и сангвиники и т. д. У философа Льва Шестова есть замечательные строчки о вечном споре – от кого произошел человек: от бога или от обезьяны. Шестов предлагает циничный выход: одни люди произошли от бога, а другие — от обезьяны.

– И для кого из них современное искусство?

– Для всех. Одни приходили на выставку Чжан Хуаня сделать селфи, другие оставляли в соцсетях посты о том, что они поняли, третьи стали читать китайскую философию. У каждого свой ответ и свой багаж. Выставки и концерты мы и проводим для того, чтобы дать шанс каждому.