Просто возделывать свой сад

ФОТО Вячеслава ПрокофьевА/ТАСС

— То, что актер приходит к кинорежиссуре, — уже давно не редкость. Но все же вы отличались именно театральным мышлением. Вы ведь ученик знаменитого Анатолия Васильева, чей театр называют и «метафизическим», и «ритуальным»… Как же случился приход в кинорежиссуру?

— На самом деле вполне органично. Мой папа много лет работал на «Ленфильме», и он не раз брал меня с собой в экспедиции. Помню, как снимали «На диком бреге», «Если позовет товарищ» — это было в начале 1960‑х. А на съемках «Крепостной актрисы» меня катали на санях Сергей Юрский и Тамара Семина. Пожалуй, это одно из самых сильных впечатлений детства.

— В театре вы занимались острой современной драмой, а почему же в кино посвятили себя детской теме?

— Звучит символически.

Детское кино — это то, что мне сегодняшнему близко. Не хочется говорить банальности, но все мы вышли из детства, и поступки, которые совершали тогда, потом зеркально отражаются в нашей взрослой жизни. Поэтому и интересно обращаться к этой теме.

Потом, знаете, иногда просто приятно окунуться в собственное детство. На днях мы снимали сцену в трамвае, и я вспомнил, как мы с мамой вставали в шесть утра и потом 40 минут ехали на трамвае до моего детского сада. Я знал всех пассажиров, и они меня угощали конфетами. Хотя от пребывания в детском саду у меня остались воспоминания не самые радужные — я тяжело выносил маршевое построение и всяческое подавление воли, но ту дорогу я вспоминаю с теплотой.

— Понятно, что все наши проб­лемы и переживания — из детства. Но те же вопросы можно ставить и в театре.
— Но в детском кино главное — сами маленькие актеры. Они ничего не играют, они такие, какие есть, и этого абсолютно искреннего, абсолютно прозрачного чувствования очень сложно добиться от взрослого актера.

— И Наталья Чистякова-Ионо­ва (Глюкоза), и Лариса Ивановна Удовиченко, с которыми я разговаривала на съемочной площадке, — все отмечают профессионализм юных актрис. Это особый талант — завоевать доверие детей.

— Они и в самом деле очень профессионально работают. Хотя, конечно, без трудностей не обходится. Допустим, снимаем легкую сцену, а сразу после этого финальный эпизод, который требует большей энергетической отдачи. Девочкам не всегда сразу удается переключаться, и приходится поступать немного жестко по отношению к ним, чтобы они достали из себя те эмоции, которые свойственны только им, 11‑летним девочкам.

При этом на площадке находится трехлетний ребенок, который не очень понимает, что от него требуется, и может запросто отказаться сниматься. И когда ты осознаешь, что не готовы к съемкам юные актрисы, малыш хочет играть и бегать, а тем временем солнце уходит, налетает ветер, ребенок начинает мерзнуть — тут главное не уйти в раздражение и панику. Спасает и человеческий опыт, и уже накопленный опыт работы с детьми. В результате профессиональных компромиссов, мне кажется, нам удалось сохранить на протяжении всего съемочного процесса теплоту человеческих взаимоотношений. Надеюсь, что это чувство передастся и на экран.

— «Моя ужасная сестра» получилась очень светлой, даже прозрачной картиной. А карельская природа, башня Выборгского замка и вовсе придали всей истории оттенок сказочности.

…Мне не очень интересно заниматься впрямую социальной проблематикой. Истории, которые я рассказываю в своем кино, тоже полны драматизма, и моя мама рыдала, посмотрев «Сестренку». Но мое глубокое убеждение, что такое сильное по воздействию искусство, как кинематограф, должно нести свет, даже говоря на какие‑­то острые темы. В этом смысле для меня совершенно потрясающий пример — фильм Георгия Данелии «Не горюй» с его невероятной степенью доброты.

И уж тем более таким должно быть кино для детей. Я сегодня часов в семь утра случайно включил телевизор, а там шла картина Ролана Быкова «Автомобиль, скрипка и собака Клякса». Вы помните, какой там финал? Совершенно фантастический! Маленький мальчик, который сделал больно собаке, сидит в будке и ждет, когда Клякса вернется. И увидев, что собака вошла во двор, он потянулся к ней со словами: «Кляксочка, Клякса! Иди сюда! Прости меня! А хочешь: я тоже стану собакой? Я приделаю нам крылья, и мы полетим с тобой в жаркие страны. А люди посмотрят и скажут: собаки летят — вот и осень…». Комок в горле от этой маленькой сцены. Ролан Антонович Быков принципиально отстаивал позицию, что искусство для ребенка — это не повод для выражения каких‑то режиссерских амбиций, а возможность высказывания прежде всего самого ребенка как личности, со своим видением, глубоким мировоззрением. Вот мне в своем кино хочется следовать за Быковым…

— Картину Быкова показали ранним утром выходного дня. Легко можно представить, сколько людей сидели в этот момент у экрана.

— Ну что делать, против коммерции трудно бороться. Остается просто возделывать свой сад, вот и все. А иначе можно увязнуть в демагогии. У Чехова в «Трех сестрах» одна из сестер роняет замечательную фразу: «Так вот целый день говорят, говорят. Живешь в таком климате, того гляди снег пойдет, а тут еще эти разговоры…». Как просто и гениально сказано! Ведь все то, что говорят о детском кино сегодня, я уже слышал и в 2011 году, и в 2015‑м. Не хочу сказать, что совсем нет никакого движения. Оно есть, но настолько незаметное, что наш кинематограф для детей как был в незавидном положении, так там и остался. И проб­лема не в том, что его нет совсем. А в том, что его пытаются сделать развлекательным, вместо того чтобы с экрана вести диалог с подростком или совсем маленьким ребенком. Неважно, каким способом — музыкальным, драматическим или клоунским. Прежде этот диалог был, но 1990‑е годы сыграли с нами злую шутку, и детское кино превратилось в индустрию развлечений.

— Во времена Ролана Быкова не было и такого изобилия воспитательных методик, которые рассказывают, «как вырастить гения с пеленок». В каком‑то смысле кино уступило позиции.

— Я не занимаюсь теорией, хотя знаю все эти воспитательные методики, которые появились у нас за последнее время. Что бы они ни предлагали, все равно в процессе воспитания самое главное — это семья. Если хорошо в семье, то хорошо и в стране. Думаю, что это и есть национальная идея.

А насчет «вырастить гения»… Не надо растить гениев, надо растить детей, которые способны на поступки. Мы картину «Приключения маленького Бахи» снимали в дагестанских горах, в знаменитом ауле Чох, через который когда‑то проходил Шелковый путь. Вот там сохранилось то взаимоуважение в семье, о котором мы почти забыли. И любовь к ребенку там не в пестовании его, а в том, чтобы научить совершать поступки.

Это очень важный момент — наши дети разучились совершать поступки, им просто не дают их совершать. Забота, которой окружены дети, иногда служит плохую службу для них. Ребенок не готов самостоятельно мыслить — рядом с ним всегда взрослые, Интернет, гаджеты, все то, что мешает ему сделать собственный выбор.

В этом смысле у моих картин есть общая тема маленького человека, совершающего поступок. Иногда духовного характера, а иногда и физического, как маленький Бахи, который соединяет два любящих сердца, или те же «ужасные сестры», о которых я сейчас делаю кино.

— Общим местом стало ужасаться необразованности абитуриентов. Что скажете вы?

— Да, пришли не читающие, мало что знающие о театре, о кино. Но к нам идут те, кто хочет эти знания получить. Когда с ними начинаешь говорить, давать им материал, они на него в буквальном смысле набрасываются. И в итоге шаг за шагом, по микрону, у них немножко меняется сознание, они начинают по‑другому смотреть на театральные процессы, постигать какие‑то глубинные смыслы.

Тем более что основная концепция моей мастерской — изучение театра как «пути познания», театра «лаборатории». Это то, чему учил меня Анатолий Васильев, это то, чем я занимался, когда сам ставил спектакли, и теперь продолжаю уже в своих учениках. Помню, в каком‑то театральном журнале шел разговор о преемственности, о том, что такое передача знаний из рук в руки. Они ведь передаются не через экран, не через гаджеты, не через Интернет, сколько бы ни было сейчас онлайн-курсов, школ и так далее. Знания передаются исключительно из рук в руки. Это большая работа с молодыми людьми, которые тебе доверяют. Но мне нравится заниматься педагогикой, и мне дорого, что мои ученики работают не только в провинции, но и в Москве. И постановки их очень любопытные. Может, среди них нет пока громких имен, но на них обращают внимание и зовут в театры.

— А сами вы потеряли вкус к театральной режиссуре?

— Мне нравится выходить на сцену как актеру, слышать дыхание зала. А вот ставить спектакли самому пока не хочется. В свое время я много сделал в театре. Причем вещи, которые не всегда понимали, за которые меня ругали, а сейчас этим пользуется практически каждый третий режиссер.

Мое отношение к театру не поменялось. Я по‑прежнему уверен: театр — это команда подвижников, и держится он на режиссере, как бы меня ни убеждали, что надо идти вперед и пришло время интендантского, то есть директорского, театра. Это не тот путь, по которому шел наш театр.