Пески моего детства

Никита Благово на игрушечном тракторе, изготовленном его дядей Николаем Художиловым, арестованным в 1937-м. Фото 1934 г. ФОТО из архива автора

Всегда с особым чувством, с теплотой я произношу названия «Пески» и «Рождественские». В них ощущаю что-то приятное, наверное, потому, что они ассоциируются с коротким предвоенным детством, озаренным заботой бабушки, дедушки и дяди, заменившего мне отца. Веселая лайка Тайга легко катала зимой мои санки, маленьким ломом я с удовольствием помогал дворнику скалывать лед, дома с упоением управлял паровозиком и несколькими вагонами, летнее время проводил поочередно в Новгороде, Муроме, Петергофе и Всеволожской...

А впервые название своей малой родины я услышал, когда мы с бабушкой в очередной раз побывали на Смоленском кладбище на могиле моей мамы. У соседней могилы мы увидели скорбную фигуру женщины. Оказалось, что она тоже недавно похоронила дочь. «А вы где живете?» - спросила новая знакомая. «На Песках, на Десятой Рождественской», - ответила бабушка. «Далековато», - последовал сочувственный ответ.

Возвращаясь домой на «четверке», трамвае, на крыше которого по вечерам загорались два фонарика желтого цвета, я поинтересовался происхождением названий. И бабуля, как я ее называл, пояснила, что Пески - потому что почва песчаная, да и место повыше других в городе, а улицы названы очень давно по старинной церкви. Потом тяжело вздохнула и добавила: «Ее недавно взорвали...».

Через день или два мы пошли по главному проспекту района, тогда Советскому (в январе 1944 года он снова стал Суворовским), проезжая часть которого была покрыта шестигранными деревянными торцами. Свернув на 6-ю, тоже Советскую, улицу, вскоре уперлись в забор. За ним виднелись обломки стен и груды кирпичей. На глазах бабушки показались слезы, она перекрестилась... Это и были неубранные еще руины взорванной Рождественской церкви. Увиденное породило понимание того, что случилось нечто злое, неправедное, несправедливое...

Теперь, по прошествии многих лет, я нечасто посещаю родные места. Увы, каждая новая встреча меня чаще огорчает, чем радует. Пески моего детства все быстрее уходят в прошлое, оставаясь лишь в памяти все более редких старожилов. Посетил как-то дом № 17 по 10-й Советской улице, в котором прошли первые годы моей жизни.

Серая громада кажется мрачной, прекрасный парадный вход выглядит не совсем парадно, как и лестница, фрамуги окон которой давно лишились цветных стекол, особенно эффектно светившихся в солнечные дни. Строгая, классическая дверь «моей» квартиры заменена примитивной железной.

В одной из квартир дома с 1938 года находится Музей Аллилуевых. Эту фамилию, как и имена их гостей, в нашей квартире произносили шепотом и с опаской, в немалой степени потому, что ходили разные слухи по поводу гибели жены вождя. Как открывали музей, я не помню, но осталось в памяти, что тогда были еще жильцы, утверждавшие, что знали Аллилуевых и даже видели Ленина и Сталина...

А когда я нынче заглянул во двор, то тотчас вспомнил, как туда заходили уличные музыканты, и бабушка, услышав надрывный звук скрипки, давала мне завернутый в бумажку (чтобы не укатился) пятачок, который я бросал в окошко. Если же слышались громкие возгласы: «Ножи точить, ножи точить!», то я получал пару названных предметов, денежку и стремглав бежал к виртуозу, завороженно глядя на извлекаемые им при заточке снопы искр.

К моей сегодняшней радости, во дворе уцелело двухэтажное помещение бывших дровяных сараев. Там на втором этаже я помогал дяде Коле, маминому брату, паровозному кочегару, собирать вязанку поленьев на специальном приспособлении, с которого ее было легко поднимать. И, наконец, взглянув на глухую стену нашего дома, обращенную во двор, я увидел единственное на всей стене окно. Оно было как раз в моей полутемной комнате, напоминавшей пенал, и его каким-то чудом сумел пробить для меня дядя Коля.

Его арестовали на моих глазах 10 июня 1937 года. Мы с бабушкой регулярно носили ему передачи в тюрьму Шпалерную (название «улица Воинова» бабушка не произносила), простаивали в очередях до тех пор, пока нам не сообщили, что больше передач приносить не надо, поскольку дядя Коля «осужден на 10 лет без права переписки». Спустя двадцать лет его вдове, отсидевшей срок, выдали справку, в которой было указано, что он умер от воспаления легких в 1942 году, и лишь спустя полвека моя двоюродная сестра получила документ о его расстреле 20 декабря 1937 года...

Давно уже нет кинотеатра «Совет» на углу Суворовского и 6-й Советской - теперь на его месте отель, облик которого, на мой взгляд, совершенно чужероден Суворовскому проспекту. Нет и кинотеатра «Искра» на углу 9-й Советской, в котором я смотрел первый в своей жизни фильм «Кукарача»... Утрачен уют булочной на противоположной стороне, интерьер которой был оформлен «под красное дерево»... Исчезли чугунные арабчата у дома, противоположного бывшей академии Генштаба...

Нет и того окруженного решеткой с легкими павильонами и прилавками Мальцевского рынка, где в молочном отделе приветливые продавцы в белоснежных передниках наперебой предлагали свежайший творог, сметану, яйца. Нынешний бетонный параллелепипед здесь абсолютно неуместен. Чего не скажешь о похорошевшем Овсянниковском садике, в центре которого в мое время находился разновысотный сооруженный для детей деревянный каркас, лазанье по которому доставляло немалое удовольствие.

Сильное огорчение, не ослабевшее со временем, вызвала замена в середине 1960-х годов превосходной Греческой церкви на стеклобетонный куб «Октябрьского». На фоне этих утрат приятно было недавно услышать о возвращении церкви Благовещения на Дегтярной улице, витражное изображение святого на наружной стороне абсиды которой на моих глазах во второй половине 1930-х годов, бросив камень, разбил малолетний варвар с криком: «Бога нет!».

Очень взволновали две недавние обнадеживавшие новости о возрождении архитектурно-топонимической доминанты Песков - церкви Рождества Христова, на церемонии освящения которой очень надеюсь побывать. Появилась уверенность и в том, что наконец-то вернут прилегающим улицам их прежние названия - Рождественские.

Такое решение подчеркнет уважение к истории этого очень петербургского места, сохранит связь времен. Я чувствую ее, когда вижу на «своих местах» и булочную на углу Мытнинской улицы и родной 10-й Советской (здесь я много раз стоял в очереди в дни блокады), и парикмахерскую напротив нынешнего сквера Галины Старовойтовой (там меня стригли, поставив скамеечку на сиденье кресла, для того чтобы оказаться на уровне зеркала), и аптеку на углу Кирочной улицы и Суворовского проспекта, в которой мне оказали первую помощь после неожиданной травмы... Память детства хранит еще многое, связанное с петербургскими Песками...