В Ереване любят Рахманинова. Сергей Смбатян поделился секретами профессии дирижёра

Сергей СМБАТЯН — главный дирижер сразу трех оркестров, Государственного симфонического оркестра Армении, Детского оркестра ЮНИСЕФ и Мальтийского филармонического оркестра. Он неоднократно выступал и в Санкт-Петербурге. Но именно Ереван, где в числе участников медиаассамблеи молодых журналистов «У подножия Арарата» побывала корреспондент «Санкт-Петербургских ведомостей» Мария ШЕРИХ, основное место пребывания дирижера. Что примечательно, в репертуаре оркестров Cмбатяна немало русской музыки: произведения не только Чайковского, Мусоргского и Шостаковича, но и Александра Глазунова, Альфреда Шнитке и Сергея Слонимского. Поэтому наш разговор зашел именно о русской музыке — о том, какой видит ее маэстро, за что любит, какими произведениями дирижирует, как принимает русскую музыкальную классику ереванская публика…

ФОТО АВТОРА

— Сергей Арменович, какую русскую музыку сегодня особенно любит ереванская аудитория?

— Рахманинов, Второй концерт для фортепиано с оркестром: сегодня это своего рода классическая поп-музыка, что говорит об абсолютном гении, создавшем шедевр, который продолжает притягивать публику, ради него люди идут на концерты. И они ждут этой музыки, ждут этих эмоций. В Армении мы часто исполняем Пятую симфонию Чайковского, симфонии Рахманинова, его же «Симфонические танцы». Практически все то же, что часто можно услышать в Москве и Санкт-Петербурге.

Исполняем и ту русскую музыку, что не на слуху — партитуры, которые по тем или иным причинам не так известны. Часто играем произведения Мусоргского, Алябьева, Глазунова. В этом году у нас в программе — скрипичный концерт Глазунова с солистом Сергеем Хачатряном.

— Глазунова сегодня и в России играют нечасто…

— Он очень недооценен, хотя абсолютно феноменален, у него уникальный склад композиторского языка. Мы исполняли Глазунова много раз, а маленькие пьесы для оркестра даже записали.

— Встречаясь с участниками медиаассамблеи молодых журналистов, вы отметили, что исполнять русскую музыку — очень ответственно. А какой композитор требует от вас максимальной отдачи?

— Отдачи требуют все композиторы. В музыке Чайковского, например, эмоции зашкаливают, и необходимо найти баланс между ними и ясностью, прагматикой. Но все‑таки, наверное, самый сложный — Прокофьев. Его первая симфония для меня — полотно гения, который ясно понимает, в каком мире живет и куда будет идти. Это композитор, поменявший представление о возможностях оркестра. Исполняя его произведения, надо не терять ясность музыкальной мысли, сохранять сдержанность, контроль. Прокофьев будто провоцирует тебя на самозабвение, на всплеск эмоций, но в его музыке это и опасно. И меня это очень привлекает.

— А музыка какого российского композитора, на ваш взгляд, более созвучна армянской культуре или армянскому духу? Или вообще Армении в целом?

— Римский-Корсаков, «Шехеразада»! Это же настоящий Восток! Русский композитор написал абсолютно хрестоматийную восточную музыку — так же, как в свое время Бах написал английские сюиты, никогда не бывая в Англии. В музыке Мусоргского и Рахманинова тоже немало созвучного армянскому слушателю. Не по мелодиям — они могут быть совсем не армянские — именно по духу, по эмоциональной окраске, по звуковым краскам оркестра. А Скрябин? Или Четвертая симфония Чайковского, в которой я тоже слышу очень близкое? Не забывайте, что когда мы говорим об армянской музыкальной культуре, необходимо помнить, что наши большие мастера вышли из русской музыкальной школы, и поэтому разделить их сложно, да и не нужно.

— Как вы думаете, необходимо ли дирижеру знание истории и контекста произведения? Скажем, должен ли дирижер знать историю событий 1905 года для понимания 11‑й симфонии Шостаковича?

— Если речь идет о программной музыке — то да, такое знание помогает. Бремя времени и бремя событий, которые окружали композиторов, влияет на их музыку. Как понять, например, финал Пятой симфонии Шостаковича? Или произведения Шнитке?

Но любые такие знания не панацея. Знания могут помочь, но это лишь одна из составляющих в картине общего понимания музыки. Бывают дирижеры, которые приходят к оркестру и дают чисто энциклопедические данные о произведении. Но это же никому не интересно! И музыка — это всегда больше, чем какие‑то конкретные события или названия симфоний. Вот Шестая симфония Чайковского — «Патетическая». Но у каждого из нас может быть свое понимание того, что такое «патетическая» симфония.

Все‑таки ключ к музыке — в ней самой, и ее в первую очередь нужно эмоционально прочувствовать.

— На концертах вы дирижируете без палочки — почему?

— Все зависит от отдачи оркестра. Без палочки больше пространства для спонтанных музыкальных движений, и я так больше чувствую звук оркестра.

— Что продуктивнее для оркестра: работать с одним постоянным дирижером или с разными?

— Работа с одним дирижером приводит к абсолютному самоконтролю дирижера и оркестра. Но именно когда оркестр общается с разными хорошими дирижерами, уровень оркестра поднимается. Особенно если это дирижеры разных школ. В Петербурге, например, сложилась своя дирижерская школа с великими учителями, одним из них был Илья Мусин, воспитавший целую плеяду учеников. Контроль звука в петербургской школе очень отличается от американской школы или даже от московской. В петербургской школе как бы меньше пространство между жестом и звуком, и это позволяет получить особый звук, более окрашенный.

— Иногда оркестром управляют сразу два дирижера — как, например, во Второй симфонии Малера, где композитор задумал, что часть оркестра будет играть из‑за кулис. Труднее работать в таких условиях, когда приходится «делить ответственность» на двоих?

— Все равно по большому счету это концерт одного дирижера. Музыкальное решение идет от него, а второй дирижер ему ассистирует. Вообще таких музыкальных произведений немало. Я дирижировал в прошлом сезоне симфонией Пендерецкого «Семь врат Иерусалима»: там большой состав оркестра, три хора, духовой оркестр, в зале оркестр и шесть солистов. Технология управления таким составом, конечно, непроста, но посильна.

— Вам больше нравится выступать в исторических концертных залах или в современных, с новейшими системами звукоусиления и другим передовым оборудованием?

— Главное, чтобы в зале была хорошая акустика. Когда со сцены даже минимальные пиано доносятся до самого последнего стульчика в зале, а звуки из зала на сцене не очень слышны. Есть, конечно, залы, построенные в акустическом понимании неправильно, и там приходится использовать технологии, которые это все исправляют. Но лучше всего, когда эта акустика, что называется, натуральная.

— Что запомнилось больше всего из ваших выступлений в Петербурге и Москве?

— У меня остались очень хорошие воспоминания о Петербурге и выступлении с оркестром Мариинского театра. Я тогда был совсем молодой. А с Мальтийским филармоническим оркестром мы исполняли в Петербурге Пятую симфонию Шостаковича, и это было очень ответственно, бремя правильного исполнения лежало только на мне, поскольку этот оркестр ранее не выступал в России. Петербург вообще город с уникальными музыкальными традициями! А в Москве знаковыми для Государственного симфонического оркестра Армении стали выступления в концертном зале «Зарядье».

— Планируете ли вы новые выступления в Санкт-Петербурге?

— Надеюсь, в следующем году, если повезет!

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 216 (7545) от 15.11.2023 под заголовком «В Ереване любят Рахманинова».