Олеся Петрова: «Мне стало страшно за профессию»
В Академической капелле прошел Х международный конкурс оперных певцов «Санкт-Петербург». Он уже во второй раз состоялся без его основательницы и бессменной участницы Ирины Богачевой. Лауреатом первой премии стала сопрано Ольга Маслова (Россия), вторую премию разделили бас Степан Завалишин (Россия), тенор Тигран Мелконян (Армения), сопрано Чжан Лэй (Китай), третью — меццо-сопрано Анна Буслидзе (Россия) и тенор Дмитрий Шабетя (Белоруссия). Одна из лучших меццо-сопрано современности Олеся ПЕТРОВА, ученица Ирины Богачевой, солистка Михайловского театра, впервые приняла участие в жюри не только этого, но вообще вокального конкурса. Певица поделилась с музыковедом Владимиром ДУДИНЫМ своими впечатлениями от работы в жюри и тревогой за оперное будущее России и мира.
ФОТО Руслана ШАМУКОВА/ТАСС
— Вы впервые оказались в жюри конкурса, в котором не так давно состязались как молодая вокалистка. Как вы себя чувствовали по другую сторону баррикад?
— Ох, если раньше я была разочарована как конкурсант, то теперь — как член жюри. Может быть, оттого, что я не преподаю и у меня нет учеников, за которых рвется душа и болит сердце. Но, на мой взгляд, не должны в жюри сидеть педагоги соревнующихся либо они не должны участвовать в обсуждениях, потому что судейство получается необъективным. Хотя понимаю, что это неискоренимо. Учитель, конечно же, не может бесстрастно смотреть на своего ученика, потому что в него вложены душа, талант и время. Когда ты видишь грустные глаза педагога, дающего понять, что надо бы поддержать его ученика, начинаешь жалеть его уже не как профессионал, а как человек. В этом громадная проблема всех конкурсов, и не только вокальных. У нас в жюри были расхождения во многих решениях. Выступления некоторых конкурсантов было тяжело слушать.
— На первом туре были прослушивания без отборочного этапа?
— Да, мы прослушали по одной арии и одному романсу в исполнении 170 участников, то есть 340 номеров.
— И если человек не понравился, остановить его вы не имели права?
— Мы не имели на это права по регламенту. Прослушивание превращалось в пытку. Плохое пение доставляло мне физическую боль, на следующее утро я не могла говорить, хрипела. Большая проблема виделась еще в неверном выборе репертуара конкурсантов, который был им не по голосу и не по возрасту. Я считаю, нужно петь то, на чем певец может вырасти, тем более когда он еще студент консерватории.
— Неудивительно, что вы охрипли, ведь наши связки активно работают в момент слушания вокальной музыки. Знаю об этом по своему многолетнему опыту сидения на вокальных конкурсах.
— Да, и я внутренне пропевала всю музыку со всеми... Не понимаю, каким образом человек решается пойти на конкурс, если к нему не готов? Прекрасно помню, как сама готовилась к каждому конкурсу, как Ирина Петровна Богачева всегда меня накручивала, говоря, что нужно много чего делать обязательно, пока молодая, нужно участвовать, нервничать, переживать, получать личный опыт в копилку биографии. У меня было не так много конкурсов в жизни, но каждый из них был ступенью роста, личным достижением. Я готовила большую программу, новые арии, романсы. Это всегда очень интересно. Оказавшись по другую сторону баррикады, я была удручена общим низким уровнем участников. Дело не только в голосах. Красивых голосов, таких, чтобы заслушаться, было очень немного. Обычно, когда такой голос слышишь, многое можешь простить, даже если человек какую-то нотку крякнул, не так вздохнул или подвела фразировка, или что-то напутал в языке. Если в этом голосе разглядишь алмазик, бриллиантик, который можно будет огранить, и он засверкает на весь мир.
Большая проблема заключалась и в том, что интеллект в пении отсутствовал у многих, ведь сразу слышно, когда поют без смысла. А это означает, что люди не читают, книжки на тумбочке не ночевали, ничем не интересуются, никуда не ходят — ни в музеи, ни в театры. Это катастрофа для будущего музыкального мира. О чем они могут сказать слушателям со сцены? И когда выходили 35-летние король или королева и пели в никуда, ни для кого и ни о чем — слушать было тоскливо.
— Сегодня мы пожинаем плоды поколения айфонов — молодых людей, которые не в состоянии мыслить самостоятельно без участия гаджета. Меня тоже всегда поражали конкурсанты с отсутствием здоровой вокальной техники, но с присутствием зашкаливающей самоуверенности. Мне в таких случаях всегда хочется воскликнуть: «Как вам не стыдно!».
— Может быть, педагоги им внушают, какие они все талантливые. С одной стороны, это абсолютно правильно: ученика нужно любить, давать ему отращивать крылья. Но, с другой стороны, здравый смысл никто не отменял.
— Помню прекрасно, как Елена Образцова посылала упреки в адрес педагогов консерватории по части плохого знания студентами языков.
— Языки и в этом конкурсе тоже были в большинстве случаев за гранью добра и зла. Даже итальянский, который оперные певцы должны знать в обязательном порядке. К тому же на нем так комфортно петь. Про французский и немецкий я просто молчу. Но опять же — это вопрос подготовки к конкурсу. Ну будьте же любезны хотя бы один урок с коучем возьмите, найдите специалиста, они сегодня есть, за ними не надо лететь на Луну. Большой процент вины я, наверное, возложила бы на педагогов. Но не всю, потому что самообразование никто не отменял. Не хочется быть Бабой-ягой, которая против всех. Но за эту неделю мне стало немного страшно за профессию.
— Такое как бы интеллигентное замалчивание из разряда «все всё понимают, но делают вид» в данной ситуации действительно чревато потерей ресурса для будущего оперы. Пора бить тревогу.
— В том и дело. Если мы будем продолжать гладить по головке, закрывая глаза на проблемы, утешая себя тем, что «все будет прекрасно», не будет ничего прекрасного. Если голоса в двадцать лет загублены, они заново не вырастут, чуда не произойдет. Вокальных калек и в хор могут не взять. И тут возникает большой вопрос к педагогам: «Как же так?». Не проще ли предотвратить дальнейшую трагедию и своевременно либо указать искалеченному студенту на какого-то вокального врача, чтобы тот заново отстроил голос, либо посоветовать поменять профессию, пока не стало совсем поздно. С горем пополам его выпустят в следующем году из консерватории, и что он будет делать, когда под угрозой профессиональная карьера?
— Теоретически можно исправить плохую школу пения?
— Очень сложно. Если бы такие педагоги водились, эти маги и волшебники ценились бы на вес золота. Вокальных калек тяжело исправлять и самому педагогу прежде всего.
— Миляуша Муртазина в Уфе, выучившая Ильдара Абдразакова, рассказывала мне, что любила работать именно со сложными, «испорченными» певцами, и у нее получалось. Все любят повторять фразу о том, что «нельзя научить, можно научиться», но дело, конечно, в педагоге.
— Важно ведь не только рассказать — важно показать, а многие педагоги просто не показывают, как правильно петь, потому что не могут. Но объясняют, конечно, все правильно.
— А как преподавала Ирина Петровна?
— Я поступила к ней в 19 лет, она сказала, что все у меня «на месте», нужно чтобы голос вырос. Мы растем до 25. Она не мешала моей природе развиваться. Позже, когда я стала чуть постарше, она помогла мне выровнять нижний регистр и переходные ноты, за что я ей буду всегда благодарна. Мне кажется, если человек готов научиться, воспринять, очень хочет этого, интеллект ему поможет. Музыкант должен понять, что взять от педагога, а что отбросить, что для его аппарата не подходит. Но все это очень сложно, особенно в 19 — 20 лет. Все на тебя давит: и авторитет педагога, и время, потому что все надо быстро учить, и век технологий.
Когда я училась, наблюдала трагедийные истории, когда студенты доверялись педагогу на 500%, выключая мозг, и уходили из консерватории со справками. Для того чтобы понимать, нужно развивать себя как личность, много слушать не только вокальной, но и симфонической музыки, пытаться пробовать. Я еще в училище постоянно слушала записи не только сопрано, но и теноров, и других голосов, примеряя на себя, как мне комфортно, как мой аппарат чувствует. Помню, в нашем классе студент говорил, что ему «больно петь», а ему отвечали: «А ты старайся, сначала больно, потом будет хорошо». Но это же ненормально. Когда неудобно петь, надо не молчать, а говорить об этом педагогу при всем уважении. Но многие очень боятся. И получается замкнутый круг, который всеми силами надо стремиться разорвать.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 241 (7078) от 23.12.2021 под заголовком «Мне стало страшно за профессию».
Комментарии