На пути к знаниям. Как прошли студенческие годы известных педагогов и ученых
Фото: Pixabay
Как известно, студенческие годы определяют очень много в жизни практически каждого человека. Кто-то пробует себя на профессиональном поприще, находя путь к осуществлению заветной мечты, кто-то встречает людей, которые становятся примером для подражания, а то и верными спутниками или соратниками на всю дальнейшую жизнь... Кроме того, юность - это еще и бесшабашное время, когда хочется проверить себя, чего ты стоишь, насколько умеешь рисковать, на какие подвиги и приключения способен.
В нашей подборке мы собрали самые разные сюжеты, рассказывающие о том, как много дали их героям студенческие годы. В нашей копилке - разные эпохи, разные вузы, разные люди...
.jpg)
Илья РЕПИН, художник, педагог, профессор, действительный член Академии художеств:
«Это был медовый год моего счастья.
За долгие годы мечтаний, стремлений, отчаяния я наконец попал в желанную среду и мог учиться обожаемым предметам.
Сразу и крепко приковал меня курс научный... У живописцев всегда была какая-то «водобоязнь» обязательного образования и изучения научных предметов, и потому в нашем кружке, состоявшем из одиннадцати человек, живописцев было всего три человека. Они все стремились в вольнослушатели, где ничего, кроме искусства, не требовалось...
Сближению нашему способствовал профессор истории Сидонский. Он смотрел на дело образования серьезно и в продолжение трех лет не мог окончить лекций об одном Египте. Между архитекторами это вызывало большой ропот, и на репетициях ученики всегда спорили с профессором, доказывая полную невозможность приготовиться к его экзаменам: они брали для изучения самые полные исторические труды и не находили там читанного им на лекциях.
- Записывайте мои лекции, - звонко и желчно выкрикивал Сидонский. - Не мое дело приспособляться к вашим практическим требованиям...
Дружно с тетрадками сидели мы на первой скамейке, поближе к профессору, и писали, писали, как могли скорее.
Собирались мы сейчас же после лекций у кого-нибудь из товарищей. Там прочитывались записки наши за профессором, и тот, кто умел бойко и грамотно записывать, восстанавливал по нашим запискам всю лекцию под прочитанное; ее переписывали - или каждый себе, или в двух-трех экземплярах. Тогда по этим нашим запискам мы и готовились к репетициям сообща - кто-нибудь читал вслух, а конспектом дома у каждого были его личные записки...
У всякого из нас были излюбленные профессора... Все мы обожали Лаврова, профессора физики и химии, посмеивались над И. И. Горностаевым, который пересыпал свои лекции истории изящных искусств смехотворными анекдотами и мимическими движениями, которые он проделывал, взбираясь на пирамиду Хеопса в Египте. Очень боялись Томаса, профессора математики, и Малышева, профессора механики.
Малышев ходил на деревяшке и свирепо выкрикивал у черной доски, бросая убийственно грозные взгляды в нашу сторону:
- Силы обратно пропорциональны плечам рычага!.. Но это я вам только говорю-у-у! А это я вам докажу-у-у!
Тут на последней фразе голос его поднимался до командирского крика перед эскадроном, а косой глаз, обращенный в нашу сторону, совсем выкатывался из орбиты; при этом он немного пришепетывал...».
Сергей КАПИЦА, ученый-физик, просветитель, в 1973 - 2012 годах - бессменный ведущий научно-популярной телепрограммы «Очевидное - невероятное»:
«В дипломе (Московского авиационного института. - Ред.) у меня указана специальность «Самолетостроение». Одним из моих курсовых проектов была разработка катапультируемого сиденья самолета, которое выбрасывалось за счет тяги ракетных двигателей. Пилота не выстреливали как из пушки, со страшной ударной нагрузкой на позвоночник, а размещали позади сиденья две пороховые ракеты, которые в гораздо более спокойном темпе выносили сиденье из кабины. Я разобрался в работе пороховых ракет и спроектировал такое сиденье, и сейчас этот подход лежит в основе технологии спасения летчиков в аварийных ситуациях...»
Леон ОРБЕЛИ, физиолог, академик и вице-президент Академии наук СССР:
«...Только вступив в стены академии и будучи еще студентом I курса, я услышал от товарищей, что наиболее интересной, наиболее своеобразной, сильной личностью в академии (Военно-медицинской. - Ред.) является Иван Петрович Павлов. Студенты I курса считали своим долгом раз-другой досрочно побывать в аудитории, чтобы скорее увидеть этого великого человека...
Особенно поражала простота его обращения со слушателями. Придя из школы того времени, где между учениками и учителями существовала пропасть, мы с удивлением видели, что большой профессор может совершенно просто разговаривать со студентами, во время лекций разрешает прерывать его и охотно отвечает на заданные вопросы.
До чего внимательно было его отношение к вопросам слушателей, можно видеть из такого простого факта. Я обратился к Ивану Петровичу с вопросом, он мне ответил: «Знаете, я сейчас не могу дать ответа, у нас нет данных, не хотите ли прийти завтра или послезавтра в лабораторию, мы вместе с вами поставим опыт, выясним и на следующей лекции объявим результат». Это и явилось началом моей научной работы.
Это было поистине замечательно - профессор предложил студенту прийти в лабораторию и поставить с ним опыт, который должен разрешить неясный вопрос. Опыт был поставлен, и на следующей лекции Иван Петрович сообщил аудитории, что мы... результаты получили такие-то».
Дмитрий ЛИХАЧЕВ, филолог, культуролог, искусствовед, академик Академии наук СССР:
«Наиболее важный и в то же время наиболее трудный период в формировании моих научных интересов - конечно, университетский.
Я поступил в Ленинградский университет несколько раньше положенного возраста: мне не было еще 17 лет. Не хватало нескольких месяцев. Принимали тогда в основном рабочих. Это был едва ли не первый год приема в Университет по классовому признаку. Я не был ни рабочим, ни сыном рабочего, а - обыкновенного служащего. Уже тогда имели значение записочки и рекомендации от влиятельных лиц. Такую записочку, стыдно признаться, отец мне добыл, и она сыграла известную роль при моем поступлении.
Университет переживал самый острый период своей «перестройки». Активно способствовал или даже проводил перестройку «красный профессор» Николай Севастьянович Державин - известный болгарист и будущий академик.
Появились профессора «красные» и просто профессора. Впрочем, профессоров вообще не было - звание это, как и ученые степени, было отменено... «Красные» знали меньше, но обращались к студентам «товарищи»; старые профессора знали больше, но говорили студентам «коллеги». Я не принимал во внимание этого условного признака и ходил ко всем, кто мне казался интересен...
Обязательного посещения лекций в те годы не было. Не было и общих курсов, так как считалось, что общие курсы мало что могут дать фактически нового после школы. Студенты сдавали курс русской литературы XIX века по книгам, прочесть которых надо было немало. Зато процветали различные курсы на частные темы - «спецкурсы», по современной терминологии...
Трудно перечислить все то, чему я научился и что я узнал в Университете. Дело ведь не ограничивалось слушанием лекций и участием в занятиях. Бесконечные и очень свободные разговоры в длинном университетском коридоре. Хождения на диспуты и лекции... Посещения Большого зала Филармонии, где можно было встретить всех тогдашних знаменитостей - особенно из музыкального мира. Все это развивало, и во все эти места открывал доступ Университет...»
Евгений ПАТОН, ученый-механик, инженер, работавший в области сварки, мостостроения и строительной механики:
«Осенью 1888 года я поступил на инженерно-строительный факультет Дрезденского политехнического института...
На первом же курсе я выработал твердые правила жизни и поведения и дал самому себе слово не отступать от них. Я не делил лекции на важные и второстепенные и не позволял себе пропускать ни одной из них, вел подробные записи-конспекты. Многие студенты пренебрегали графическими работами («скука, возня!»), я старался выполнять их строго по расписанию.
Чтобы побывать лишний раз с экскурсией на заводе или каком-либо строительстве, я охотно отказывался от любого удовольствия. С большим увлечением работал в студенческом инженерном кружке. Читал я запоем и дома, и в публичной Дрезденской библиотеке. Я старался не ограничиваться рамками учебных программ, расширять свои знания. Вежливо, но твердо отклонял приглашения принять участие в студенческих попойках.
Меня мало беспокоили косые взгляды некоторых сокурсников. Скоро мне стали передавать такие их отзывы о моей персоне:
- Чудак какой-то... Видно, одолела его тоска и преждевременная старость... На первом, а то и на втором курсе сам бог велел не слишком утруждать себя...
Вернувшись с первых студенческих каникул, я как-то разговорился с одним из таких студентов. Я рассказал ему, что во время вакаций ездил в Россию, усердно трудился там все лето и сдал в Новозыбковской гимназии экзамен на русский аттестат зрелости.
- Нашли чем заниматься! И зачем это вам? Что там, поволочиться не за кем было?
Я молча отвернулся и отошел в сторону. Не объяснять же было этому повесе, что впереди у меня заветная цель - диплом русского инженера. Я вынужден пока жить и учиться за границей, но как только закончу образование, вернусь на родину и к немецкому диплому постараюсь присоединить диплом русский.
Званием русского инженера я гордился заранее, хотя все, что мне внушали в Германии о русской науке, должно было бы умалить это звание в моих глазах... В России, дескать, инженерная мысль пребывает в самом младенческом состоянии...
С каждым годом я все меньше принимал на веру все эти высокомерные статьи и речи. Правда, в России позже, чем в некоторых других странах, развернулось крупное железнодорожное строительство. Но, начав его позже других, Россия не только быстро догнала Европу, но и во многом опередила ее...».
Комментарии