Манускрипт как «вещь в себе»
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
Гость редакции — доктор исторических наук Алексей АЛЕКСЕЕВ
Не так давно в отдел рукописей РНБ принесли старообрядческую богослужебную книгу конца XIX века, найденную на чердаке одного из старых домов на Сахалине. Рукописный фолиант заботливо упаковали, привезли в Петербург и безвозмездно передали в Российскую национальную библиотеку. Подобное бывает не очень часто: обычно дарители рассчитывают получить за предлагаемые ими раритеты вознаграждение, причем нередко — какие‑то огромные, баснословные деньги. Такого им, увы, предложить не могут… Тем более приятно, как отмечает наш собеседник, возглавляющий отдел рукописей уже больше десятка лет, когда происходят трогательные случаи, доказывающие, что люди понимают ценность рукописных книг для национальной культуры. Хотя, по сути дела, какое‑либо особенное новое знание «сахалинская» рукопись не несет, скорее, это просто книжный памятник.
— Алексей Иванович, подобный подарок с Сахалина — это ведь еще и знак доверия к Российской национальной библиотеке: здесь рукопись точно сберегут…
— Да, и это неоспоримый факт: по статистике, на протяжении последнего столетия ни одна рукопись, хранившаяся в нашей библиотеке, не была утрачена. Несмотря ни на какие исторические катаклизмы, включая революции, войну, блокаду. Чего не скажешь о манускриптах, которые находились в частных коллекциях. Там многое погибло. Именно поэтому процесс передачи рукописей нам — совершенно объективный. Мы, условно говоря, даем определенную гарантию сохранности. Поэтому нам действительно можно доверять.
Кстати, точно так же парижские интеллектуалы во время Великой французской революции доверяли рукописи из своих коллекций секретарю русского посольства Петру Петровичу Дубровскому. Они прекрасно понимали, что он увезет их в Россию, причем, скорее всего, навсегда, но отдавали себе отчет, что, если этого не произойдет, рукописи могут быть вообще утрачены: Париж был охвачен революционным пожаром.
В то время казалось, что культуре «старой Франции» пришел конец. Многие драгоценные манускрипты просто валялись на улицах, были затоптаны башмаками санкюлотов… А Российская империя воспринималась как настоящий остров стабильности.
Вообще миссия Дубровского — настоящий детектив, о котором, наверное, еще напишут исторический роман. Николай Карамзин, посетивший в 1790 году Петра Петровича в Париже, заметил, что тот знаком «со всеми здешними библиотекарями и через них достает редкости за безделку, особливо в нынешнее смутное время».
Отдельный рассказ — о том, как Дубровский преодолел все кордоны. В архиве Санкт-Петербургского института истории РАН сохранился его паспорт с отметками, сделанными французскими чиновниками в самых разных населенных пунктах. Рукописи находились в личном багаже чиновника, который досмотру не подлежал. А среди них, между прочим, были великолепно украшенные фолианты, драгоценные средневековые манускрипты, архивные документы, в частности, короля Франции Карла IX и итальянской принцессы Екатерины Медичи. Все это составило основу созданного в Петербурге в 1805 году «Депо манускриптов» — родоначальника нашего отдела рукописей.
Правда, Дубровский расстался с ними вовсе не безвозмездно. Он прекрасно осознавал, что в России есть только один человек, который может приобрести эту коллекцию, — государь император. И не прогадал. Дубровский получил от Александра I единовременную выплату — 150 тысяч рублей, огромную по тем временам сумму, и пожизненную должность хранителя «Депо манускриптов» Императорской Публичной библиотеки.
— Прежде в стране не было государственного учреждения, которое бы занималось сбором исторических рукописей?
— Нет, не было. Хотя в ту пору каждый родовитый человек, конечно же, имел свой архив, где хранил важные для себя и своей семьи документы… Но здесь, в «Депо», был набран специальный штат и созданы особые условия для хранения манускриптов. Можно сожалеть, что в России подобное учреждение возникло достаточно поздно, но зато — на очень высоком уровне.
Вообще формирование коллекции отдела рукописей — процесс в буквальном смысле этого слова непрерывный. И хотя штат и средства были ограниченны, когда появлялась возможность приобрести ценную коллекцию, например, того же историка Михаила Петровича Погодина, царь выделял деньги из кабинета его величества…
И, конечно, наша коллекция всегда пополнялась благодаря дарителям. В этой связи хочу вспомнить нашего замечательного современника и большого друга — философа, культуролога и библиофила Вилли Александровича Петрицкого, передавшего в дар отделу рукописей свое собрание автографов и рисунков художников, писателей, ученых и общественных деятелей XIX – XX веков. Он был в полном смысле слова «рыцарем книги» и продолжал традицию дарителей прошлых времен.
В его коллекции было немало раритетов, но лично мне больше всего запомнились письма мичмана Никитина, совершившего плавание на клипере «Разбойник» в 1890‑х годах. Послания длинные и обстоятельные, они были адресованы родителям, сестрам, братьям. По сути дела, автобиографическая проза, отражавшая реалии эпохи. Это были впечатления человека, который впервые из России попал за границу. Его поражало буквально все, хотя он не переставал при этом оставаться русским патриотом. Никитин с восхищением описывал тропические леса в Бразилии, повествовал о том, как попал в жесточайший шторм в Бискайском заливе в Атлантике…
Повторю, наши фонды продолжают пополняться каждый год путем даров и закупок. Например, в прошлом году мы получили 256 единиц хранения. В том числе приобрели историческое сочинение на персидском языке «Тарих-и алам-ара-йи Аббаси» («Мироукрашающая Аббасова история»). Оно принадлежит перу персидского историка Искандар-бик Мунши: он служил у шаха Аббаса I, правившего в конце XVI — начале XVII века.
Но, конечно, большую часть наших приобретений составляют документы из архивов представителей научной и творческой интеллигенции Петербурга. В прошлом году это были материалы из собраний востоковеда академика Сергея Андреевича Козина, историка искусства и графика Петра Евгеньевича Корнилова, музыковеда, писателя и переводчика Александры Дмитриевны Бушен.
— Понятно, что все рукописи, находящиеся на хранении в РНБ, подлежат каталогизации и учету. Но обладают ли ученые исчерпывающим знанием о содержании всех манускриптов?
— Конечно же, нет, и именно поэтому многие раритеты таят в себе всевозможные открытия. Даже если документ опубликован, рукопись сохраняет элемент непознанного…
На конец прошлого года фонд нашего отдела насчитывал около 444 тысяч единиц хранения, которые собраны в 1528 фондов. 125 из них не обработаны. Иными словами, описаны не все фонды, поэтому точное количество единиц хранения указать нельзя.
До сих пор не введены в научный оборот (но подготовка к этому ведется) чертежи крепостей, поступившие в РНБ в составе собрания караимского ученого Авраама Фирковича, технические чертежи доходных домов, возведенных архитектором Карлом Шмидтом. Несколько лет назад мы провели научную конференцию, посвященную уникальной коллекции томского губернатора Петра Фролова. В его собрании, которое он передал в библиотеку на государственное хранение в 1817 году, — более двухсот рукописей XI – XVIII веков. Среди них и чертежи горных рудников, и другие замечательные рукописи, в том числе и те, которые еще не стали предметом научного исследования.
Однако и о содержании описанных рукописей мы знаем далеко не все. Даже правильно классифицированная и правильно описанная рукопись часто содержит индивидуальные отличия. К примеру, Евангелия подразделяются на предназначавшиеся для чтения и для богослужения, они наряду с традиционным текстом могут содержать оригинальные дополнения, пометы, записи писцов и владельцев, из которых исследователи способны извлечь немало ценной информации.
Что же касается сборников исторического содержания, то они далеко не всегда описаны удовлетворительно, и пытливый взгляд исследователя может порой обнаружить неизвестные тексты. Или же тексты известные могут быть прочитаны по‑новому, в них может быть выявлены новая атрибуция, заказчик, адресат.
Вообще каждый манускрипт — это своего рода «вещь в себе»: он содержит неисчерпаемую информацию, исследователь в случае удачи может извлечь только часть ее. Наверное, в свое время это привлекло и меня к работе с рукописями.
Темой моей курсовой работы в Университете был церковный писатель Иосиф Волоцкий, канонизированный Русской православной церковью. Мой научный руководитель профессор Руслан Григорьевич Скрынников считал, что написать даже курсовую работу без обращения к рукописям невозможно. И, безусловно, был прав. Именно по его «протекции» я стал сначала читателем, а затем, в 1993 году, сотрудником отдела рукописей.
Это был мой личный выбор, поскольку родители очень хотели, чтобы я получил инженерную специальность. Отец работал в Государственном институте прикладной химии, мама была фармацевтом в аптеке, одно время даже заведовала ею. Но я не хотел быть инженером. В технический вуз не пошел, отслужил срочную службу в армии и, еще будучи военнослужащим, стал заочником Университета.
Помню, что, впервые переступив порог отдела рукописей, я сразу же почувствовал причастность к чему‑то очень значимому. Меня и сейчас не покидает это ощущение, я до сих пор считаю наш отдел лучшим местом работы для исследователя. Для меня это одновременно и храм науки, и мастерская. А наследие Иосифа Волоцкого я изучаю по сей день…
— Какие открытия, сделанные вами, вы считаете самыми значимыми?
— Удалось атрибутировать анонимную историю Петра Великого, которая существует в нескольких десятках списков в архивах и библиотеках Москвы и Петербурга. Также удалось привести веские доказательства в пользу того, что такой крайне популярный у историков петровского времени источник, как «Записки» графа Андрея Артемоновича Матвеева, был написан вовсе не им, а его домовым священником Иваном Лаврентьевичем Поборским.
Интересные находки удалось сделать в сборниках из фондов петербургской Духовной академии, переданных в нашу библиотеку еще в 1930‑х годах. А там, между прочим, были собрания книг и рукописей новгородского Софийского собора, Кирилло-Белозерского, Соловецкого монастырей.
Так вот: мне удалось обнаружить документы, прежде совершенно не известные исследователям. Во-первых, письмо Петра Шафирова из только что взятого русскими войсками Нотебурга (Орешка), датированное октябрем 1702 года. Оно было в буквальном смысле написано на еще дымящихся руинах и адресовано боярину Тихону Стрешневу, возглавлявшему Разрядный приказ. История штурма Нотебурга документирована достаточно хорошо, а вот о том, что происходило после него, было известно гораздо меньше…
Во-вторых, удалось найти считавшийся безвозвратно утраченным список «Прощальной грамоты» Петра I, адресованной участникам Астраханского восстания 1705 года. Взбунтовались стрельцы, которые не пользовались доверием Петра еще после известных событий бунта конца XVII века. Тогда часть полков расформировали, стрельцов раскидали по дальним гарнизонам. И как раз в Астрахани оказались немало стрельцов, высланных из Москвы.
«Прощальная грамота» — от слова «прощать». Дело в том, что восставшие послали к Петру делегацию, чтобы договориться об условиях «прощения». И Петр пошел навстречу: простил им все «вины», обещал никого не наказывать. Однако получилось иначе: к Астрахани уже подходило войско Шереметева. В самом городе одержала верх радикальная часть восставших, не верившая в мирный исход противостояния, и Шереметев был вынужден брать Астрахань штурмом. После чего «Прощальная грамота», подписанная Петром, стала уже неактуальной…
— Можно представить себе физическое состояние многих рукописей, которым уже по несколько сотен лет. Как, на ваш взгляд, соблюсти баланс между «хранить» и «исследовать»?
— Разумеется, читателям выдают только те документы, которые находятся в удовлетворительном состоянии. Сотрудники отдела каждый год сдают в реставрацию рукописи, которые в ней нуждаются. И, наконец, происходит плановая оцифровка. Последние пять лет в рамках федеральной программы «Книжные памятники» отдел рукописей переводит в цифру по триста манускриптов в год.
Но вот на что мне хотелось бы еще обратить внимание. Сегодня мы все живем в цифровом мире. Мы практически перестали создавать документы, написанные рукой. Я сам ужасаюсь, что стал редко пользоваться ручкой и карандашом, у меня даже испортился почерк…
Авторы теперь готовят все свои материалы в электронном виде, и рукописей их работ в принципе не существует. Если раньше писатели или ученые готовили свои труды в первой, второй, третьей редакциях и все эти изменения исследователь мог наглядно проследить по пометкам в рукописях, то теперь компьютер позволяет вносить правки постоянно. Понятно, что это удобно, и иначе уже и быть не может. Однако и такого понятия, как творческая лаборатория автора, в его прежнем понимании, наверное, больше никогда не будет.
Но беда еще и в том, что распечатанные на принтере материалы не могут храниться столь же долго, сколько рукописные документы. Порошок, нанесенный на бумагу, со временем просто будет осыпаться… Он не так долговечен, как типографская краска или чернила. Так что останутся ли рукописи от нынешней цифровой эпохи — большой вопрос, на который у меня пока нет ответа.
Подготовил Сергей ГЛЕЗЕРОВ
Комментарии