Неоконченная пьеса для счастливого человека
ФОТО Вадима ТАРАКАНОВА/ТАСС
10 августа свой 80‑летний юбилей отметит человек, который органично объединил в себе множество кинематографических профессий. Он и художник-декоратор, и сценарист, и режиссер, и, конечно же, актер со своей неповторимой манерой, а точнее — харизмой. Своеобразным подарком к юбилею мастера стала картина «Двое в одной жизни, не считая собаки», которая выйдет этой осенью и уже принесла ему награду на недавнем международном кинофестивале «Евразия». В этой трогательной питерской истории Александр Артемович сыграл на пару со Светланой Крючковой. Когда‑то они уже выступили в ролях супругов — четы Бэрримор в знаменитой «Собаке Баскервилей» режиссера Игоря Масленникова.
Гость редакции — заслуженный деятель искусств Российской Федерации Александр Адабашьян.
— Александр Артемович, спустя четыре десятка лет вы вновь со Светланой Николаевной играете в кино супругов. Неплохой подарок к юбилею обоих — ведь Светлана Николаевна отметила свой праздник в июне.
— Мы давно познакомились. До «Собаки Баскервилей» была «Родня», где я работал художником и постоянно находился на площадке. Так что, когда мне предложили сняться в «Двое в одной жизни, не считая собаки», я, еще не читая сценария, но узнав, что на роль моей супруги пригласили Светлану Крючкову, тут же согласился. Светлана Николаевна потом так же рассыпалась в любезностях, мол, когда ей сказали, что ее партнером буду я, она мгновенно дала согласие.
Этот шлейф нашего давнего знакомства очень важен — не надо было через себя переступать, чтобы играть супругов, которые вместе уже много десятилетий. К тому же режиссер Андрей Зайцев очень хотел, чтобы все чувствовали себя на съемочной площадке как дома. И поэтому на стенах квартиры героев повесили мои эскизы к «Нескольким дням из жизни Обломова», к «Неоконченной пьесе для механического пианино». Из посторонних никто их не узнает, но дети, когда смотрели фильм, все время взвизгивали, узнавая очередную картинку. Там и семейные фотографии, мои и Светланы Николаевны. Все было знакомо и привычно, поэтому, собственно, играть ничего не пришлось.
— Светлана Николаевна произносит текст про современный «актуальный» театр, и легко догадаться, что это ее личное высказывание. И ваш герой не случайно читает «Войну и мир», вы же поклонник романа Толстого.
— Это правда, у меня настоящая наркоманская тяга к этому роману — каждые два-три года перечитываю от начала до конца. Причем стараюсь выбрать время, когда у меня не очень много работы, чтобы можно было читать, не отрываясь надолго. Но все равно приходится куда‑то уходить, и целый день живешь мыслями о книге. Так пьяница с восторгом вспоминает, что у него дома стоит четверть хлебного вина с хорошей закуской и что когда‑нибудь да закончится эта работа, можно будет прийти домой, достать из холодильника запотевшую бутылку водки, взять картошечки тепленькой, нарезать крупно луку, селедки… Вот так же у меня с «Войной и миром» — я сравниваю не гастрономически, а по вожделению…
— Вы упомянули и экранизацию Обломова и Чехова. А вообще с Никитой Михалковым вы сняли шесть картин…
— Больше. Началось еще с его дипломной короткометражки «Спокойный день в конце войны», я там был художником-декоратором. Потом уже появились «Свой среди чужих…», «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», затем «Пять вечеров», «Обломов» и, наконец, «Родня». Так что получается семь картин. Это то кино, которое я любил и люблю, и в котором, хочется надеяться, я работаю. Не люблю безэмоциональное кино, как бы красиво, замечательно, умно не было снято. Когда никого на экране не полюбил, никого не возненавидел, никого не жаль. Просто посмотрел через красивое вымытое стекло, как за ним живут какие‑то люди из другого измерения.
— Наверное, глупо сравнивать фильмы Михалкова, в которых вы приняли участие, но все же — какая из лент для вас особенно примечательна?
— Пожалуй, «Неоконченная пьеса для механического пианино». Это просто был рай. Бюджет у картины небольшой, никто ничего выдающегося от нас не ждал. Мы просто репетировали, снимали, общались и испытывали счастье от этого. Про футбол после съемок на поляне перед нашей гостиницей рассказано много.
— Да, это уже, можно сказать, вошло в анналы отечественного кинематографа.
— Самым активным болельщиком стал Анатолий Ромашин. У него было жуткое плоскостопие, но при этом все время врал, что он мастер спорта по всем возможным видам, в том числе по футболу. А когда он прыгал в воду, рассказывал, как будет группироваться, но в итоге просто бухался плашмя! Никита называл это «падение дома Романовых», памятуя его Николая II в «Агонии». Там много чего было примечательного. На площадке все разговаривали на «вы» и обращались друг к другу обязательно по имени-отчеству. Все без исключения — водитель, кладовщик, осветитель, актеры, режиссер. Помню, у нас был потрясающий бригадир осветителей Сергей Сергеевич Шебек. И подготовка к съемке превращалась в концертные номера. Подходит, допустим, к Елене Соловей и просит подвинуть стул, на котором она сидит, но как просит! «Елена Яковлевна, чтобы вы блистательно, как всегда, исполнили свою роль, надо, чтобы это место, где вы сейчас сидите, было лучше освещено и ваш талант засверкал значительно ярче, чем он бы сверкал без нашего освещения. Не будете ли вы любезны приподняться, мы тогда чуть‑чуть переставим ваш стульчик, чтобы скрыть кабель…». И так далее и тому подобное. Все купалось в этом «Версале», создавало ту самую атмосферу, которая была нужна на этой картине.
А вот в «Пяти вечерах» сложилась другая атмосфера — там у всех была повальная ностальгия. Все принесли на съемочную площадку вещи, сохранившиеся дома с довоенных и военных времен, и в конце фильма камера медленно движется по декорации, как прощальный поклон тому времени…
— Вы начинали в кино как художник и участвовали в создании 19 фильмов, а актерских работ — больше семи десятков. Что самое ценное для вас в этой профессии?
— Общение с партнерами, мне везло на них, работал на площадке с актерами такого уровня! Допустим, Алексей Васильевич Петренко. Я почему именно о нем вспомнил — потому что кино, в котором мы снимались («Присутствие» 1993 года. — Прим. ред.), было странным, мы так и не поняли, о чем оно. Но это было совершенно неважно, потому что все это затмило наблюдение за актером. Я тогда лишний раз убедился, что чем масштабнее личность, тем меньше она занимает пространство своей персоной. Алексей Васильевич никогда не стал бы разворачивать мизансцену так, чтобы все внимание зрителей было сосредоточено именно на нем. Та же история со Светланой Николаевной Крючковой, Алисой Бруновной Фрейндлих.
— Актрисы с яркой индивидуальностью нынче большая редкость…
— Потому что раньше производство этой профессии было занятием штучным. Меня как‑то пригласили побеседовать со студентами одного актерского факультета. Сидел полный зал, и, как выяснилось, из всех пришедших только один человек поступил на бюджетное место, остальные за деньги. Так что налицо и деградация отбора в том числе. Крючкова приехала из Молдавии, трижды поступала, доказывала, что она актриса. У Алисы Бруновны другая судьба, но и ей надо было доказывать, что она не просто дочка известного актера. Люди приходили в профессию с выстраданным желанием. А сейчас это либо дети, которые уверены, что станут звездами, либо списанные жены. Вроде надоела, надо менять, а ее куда деть? Поэтому: «Хочешь артисткой быть? Ну вот тебе деньги, иди учись на артистку. А если уж на артистку не получается, тогда будешь или киноведом, или стилистом, или фотографом, в общем, куда‑нибудь тебя пристроим».
— Да, вряд ли они, как Алиса Бруновна, будут приходить на съемочную площадку с расписанной, как по нотам, ролью.
— Если в тексте есть реплика «героиня приходит», то Алиса Бруновна вам сможет рассказать, откуда она приходит — от стоматолога, или от любовника, или из банка. Этого ничего нет в сценарии, но она все знает про свою героиню.
Вообще Алису Бруновну, если не знать, кто она такая, никогда не заподозришь в том, что она известная на всю страну актриса, народная артистка СССР с огромным творческим шлейфом, особенно театральным. Звезду не включает ни в коем случае, никаких привилегий не ждет ни на площадке, ни вне ее. И все замечания, предложения — режиссеру или партнерам — исключительно шепотом, чтобы не обидеть, не оскорбить. То же самое с Крючковой — никогда не перетягивает одеяло на себя. Зато я вспоминаю, сколько импровизаций было на той же «Собаке Баскервилей». Это был стиль картины Масленникова, все играли англичан, которых в Англии отродясь не было никогда. И что у Светланы Николаевны, что у меня роли там крохотные, две-три сцены, но каждая запоминается. Это главный актер может на перламутр раскладываться от черного до белоснежного. А чем меньше объем роли, тем ярче краски. В итоге получилась чета Бэрримор — придавленный дворецкий, который считает себя главой семейства, и его истеричная супруга, которая на самом деле в этой семье всем рулит.
— Никогда не раздражало, что вас обожают именно за дворецкого Бэрримора с его «Овсянка, сэр».
— Да, попал с одной фразой. Конечно, не раздражает. Когда мне про такое рассказывают мои коллеги: «Ах, как меня это утомляет, без конца автографы, фото», — хочется сказать им: «Ну утомляет, тогда меняй профессию. Иди шпалы укладывай, хорошо оплачивается, и на улице фотографироваться с тобой никто не будет». Это часть профессии.
— Чувствуете себя счастливым человеком?
— Оглядываясь назад, могу сказать, что жалеть не о чем. Во всяком случае всю жизнь делал то, что хотел, занимался только тем, что мне было интересно, и с теми, кто мне был приятен. Никогда не было других мотивов — ни выгоды, ни конъюнктуры. Мне казалось странным это понятие «кризис среднего возраста», когда в 30 – 40 лет понимаешь, что находишься не на своем месте. Я‑то свое нашел быстро. Хотя все могло обернуться иначе и я мог стать среднестатистическим сотрудником какого‑нибудь советского НИИ. После школы, не поступив в институт, пошел работать в одну такую контору, о которой у меня сохранились потрясающие воспоминания…
— Расскажете?
— Ну это мы так с вами до бесконечности будем беседовать… Утро начиналось с обсуждения домашних дел, естественно, все были в курсе семейной жизни друг друга до мельчайших подробностей. И если где‑то шушукались вполголоса — значит обсуждалось что‑то совсем интимное, если громко — значит проблемы с сыном или дочерью. А чего стоят феноменальные медицинские советы! Всегда рассказывалась невероятная история: вот у моего мужа на работе сын начальника служил в армии, так вот у его генерала был шофер, у которого в деревне была учительница, чей родной брат сидел в тюрьме вместе с человеком, который был знаком… И так далее ниточка вилась, пока не доходила до человека, который вылечился, смазав больное место в полнолуние варевом из крысы и какой‑то разрыв-травой. Это была совершенно отдельная жизнь, и порвать с ней не было никаких сил — уволившись, ты сразу терял не просто работу, ты терял реальную связь с жизнью, потому что кроме семьи и вот этого коллектива, который порой значил больше, чем семья, у людей ничего не было.
— И вы смогли бы в этом мире существовать?
— Думаю, да, я бы запросто мог стать частью этой системы. Стал бы начальником отдела, а дальше жизнь покатилась бы по рельсам, когда точно знаешь, что в 36 лет получишь шесть соток, в 40 — квартиру, к 50 годам купишь «Москвич», и в свое время будешь похоронен на таком‑то кладбище. Но бог рассудил иначе, и оказалось, что передо мной стояли совершенно другие задачи.
Комментарии