Обращения ленинградцев: отражение повседневной жизни в городе во время войны
Для городских властей письма граждан служили своего рода обратной связью, источником независимой информации. Ведь в целом они давали яркий срез повседневной жизни горожан. Эвакуация, продовольственная помощь, проблемы с жилплощадью, розыск родных, даже просьба в решении каких‑то личных вопросов — все это можно найти на их страницах. Читая многие письма, уже по самой их интонации понимаешь, в каком зачастую отчаянном положении находились их авторы… Более двухсот наиболее характерных обращений ленинградцев к властям, написанных ими с начала войны до января 1943 года, вошли в сборник, только что выпущенный Центральным государственным архивом (ЦГА) Санкт-Петербурга.
ФОТО Aaron Burden on Unsplash
— Меня особенно поразило то небезразличие, с которым власти откликались на письма. Да, нередки были резолюции «отказать», особенно когда речь шла о просьбах выделить дополнительное питание. Но очень часто людям действительно помогали или по крайней мере давали понять, что они не будут брошены на произвол судьбы, — отмечает одна из создателей сборника главный методист ЦГА Санкт-Петербурга Надежда Черепенина.
Большинство писем связано с эвакуацией. Рабочие завода «Красногвардеец» составили в конце августа 1941 года коллективное обращение Ворошилову с просьбой приостановить отправку предприятия в тыл. «…Мы со своей стороны даем клятву, что ничто нас не остановит и мы приложим все силы для того, чтобы обеспечить все госпитали и больницы нашими шприцами и иглами». На документе — пометка Петра Попкова: «В дело. Дано указание эвакуировать 50 % оборудования».
Умоляли о помощи вывезенные из Луги дети, их обращение датировано началом сентября 1941 года: «Сидим на Витебской-сортировочной в эшелоне, есть нечего, три дня без хлеба, сегодня снаряды рвутся около нас… просили начальника станции нас отправить куда‑нибудь подальше с этого места, а они не принимают никаких мер… Дорогой тов. Жданов, просим вас как родного отца и друга не оставить нас голодных…». Резолюция гласила: «Направить в Парголовский р-н».
В конце ноября 1941‑го просил помочь эвакуироваться старый большевик Василий Петров: его квартира на улице Чайковского, 10, была разрушена бомбой, жить негде, жена и дочь контужены. «Прошу Вас убедительно, дайте разрешение на выезд из Ленинграда и вывезти жену и дочь, по возможности скорее, воздушным путем в Казань, там есть родственники. Я работаю в Ленинграде в библиотеке Академии наук СССР помощником директора».
Секретарь горкома партии Яков Капустин дал согласие, затем письмо было переправлено в Ленгорисполком. А вот дальше никакого движения, увы, не было. По данным домовой книги, в марте 1942 года Василий Петров скончался…
Группа раненых, находившихся в эвакопункте на проспекте Огородникова, обращались за помощью: мол, условия нашего существования ужасные, гибнем! «Срочно эвакуировать», — распорядился Попков.
Иногда жители города пытались что‑то предложить, подсказать властям. Надо отдать должное: к крайне эмоциональным предложениям (а их тоже звучало немало) тогдашние управленцы относились достаточно сдержанно. Так, некий Ф. Сажин обратился 13 сентября 1941 года в редакцию «Ленинградской правды» с предложением немедленно снести шпиль Инженерного замка, дабы он не служил ориентиром для вражеской авиации.
«Он в лунную ночь виден на весь Ленинград, — сетовал Сажин. — Пользы от него никакой, а вреда — много, если учесть, что [там] находятся 2 военных училища, радиоузел, АТС и т. д. Его надо не только закрасить, но совсем к чертям снести, таково единодушное мнение всех жителей Фонтанки и команд МПВО, расположенных на Фонтанке». Никаких указаний на этом письме не было, однако уже спустя полторы недели, 28 сентября, Ленгорисполком принял решение о маскировке шпилей…
Значительное число обращений, что вполне естественно, касалось продовольственного снабжения. Вот лишь одно из них. «Мой сын, Жуков Дмитрий Александрович, в настоящее время командирован в Японию, город Токио на должность первого советника посольства, и мы, как престарелые родители, просим Вашего содействия в получении карточек для прикрепления в столовую и к магазину закрытого распределителя…».
Такая просьба была адресована в конце октября 1941 года заместителю председателя Ленгорисполкома Борису Мотылеву. Его резолюция гласила: «Сообщите, что никаких закрытых распределителей не существует. Увеличить паек возможности нет». Из документов известно, что родители Дмитрия Жукова в апреле 1942 года были эвакуированы из Ленинграда…
Иногда властям приходилось вникать даже в семейные дела. Казалось бы, просьба Семена Решетеня, с которой он обратился в ноябре 1941‑го в Ленгорисполком, была довольно странной: мол, помогите мне связаться с сыном, красноармейцем Валентином Решетенем, который находится в госпитале в Сталинграде. «От него я получаю письма и телеграммы. Но к нему мои письма и телеграммы не доходят… Убедительно просим, отец и мать, сообщить сыну хотя бы, что мы живы и здоровы». Резолюция секретаря Ленгорисполкома Николая Пономарева звучала следующим образом: «Сообщите телеграммой сыну о здоровье родителей».
Депутат Ленгорсовета Виктор Чепурин просил выдать ему новое удостоверение взамен того, которое он потерял во время передвижения частей Красной армии в районе Черной речки. «Выдать после войны» — такой ответ дал заместитель председателя Ленгорисполкома Николай Манаков. Увы, Чепурин не дожил до Победы: в рядах Красной армии он прошел всю войну и умер от ран в феврале 1945‑го в Латвии…
А вот рабочему трамвайно-троллейбусного управления Александру Жаркову власти в просьбе отказали. Он просил горисполком, чтобы ему разрешили «за его наличный расчет» приобрести наградные именные часы Ленинградского совета — взамен тех, которые он выменял в первую блокадную зиму на хлеб, «спасая двух малолетних детей и беременную жену от тяжелых последствий». «И вот семья моя вся живая, а я совершил непоправимую ошибку, продал часы, — каялся Жарков. — Передо мной поставило руководство службы, что доставай свои часы откуда хочешь…»
Пожалуй, одна из самых трогательных историй, запечатленных в документах на страницах сборника, связана с учеником 4‑го класса Вадимом Грум-Гржимайло. В июне 1942 года он обратился к «всесоюзному старосте» Михаилу Калинину с просьбой эвакуировать из Ленинграда его мать. Мальчик сообщал, что именно она настояла на его отъезде из города с эшелоном Академии наук в феврале 1942‑го, но поехать вместе с ним не смогла, «[так] как была очень больна». «Очень прошу просьбу мою исполнить, и я, как пионер-отличник, обещаю в будущем все свои силы и знания положить на служение своей любимой родине».
Увы, как оказалось, было уже поздно. В ответе, направленном школьнику 14 июля 1942 года за подписью заведующей общим отделом горисполкома Таисии Тарасовой, говорилось, что она побывала на квартире и выяснила горестное обстоятельство: «Твоя мама не перенесла тяжелой болезни, она умерла 7 марта. Твоя тетя также не перенесла длительной болезни и умерла 23 февраля… Я понимаю, что тебе тяжело… Но ты не один, у тебя есть тетя и дядя, у которых ты сейчас находишься, они заменят тебе папу и маму. Я тебя, Вадя, не знаю, но помни, что твоя хорошая, светлая жизнь впереди…».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 12 (7588) от 24.01.2024 под заголовком «Товарищ Жданов, помогите!».
Комментарии