Долгий век большой Победы. Воспоминания о войне
76 лет прошло со Дня Победы. Огромный, в человеческую жизнь, срок, а воспоминаниям о войне нет конца. Как навсегда остаются с нами наша гордость за победителей и общая скорбь по павшим. В честь той далекой Победы мы до сих пор возводим мемориалы, а дети продолжают писать сочинения, гордясь героическим прошлым своих семей. 9 Мая для нас тот самый единственный праздник, который объединяет все поколения. И так будет всегда. Из чего сложился этот долгий век большой Победы? Из рассказов участников сражений, запомнивших на всю жизнь свой главный бой и ту данную им нравственную силу, которая не позволила отступить... Со слов жителей захваченных врагом маленьких и больших городов и сел – пронзительных, мужественных, горьких... Из слез матерей солдат, каждый день ожидавших письма с фронта... Из трудовых подвигов тех, кто детьми, проводив на битву отцов, сам встал на их место к станку...Тысячи и тысячи воспоминаний. И какая в них глубина чувств и переживаний! Они легли в основу документальных публикаций, киносюжетов и художественных произведений... А уже в нынешнем веке, как пазлы, они сложились в одно огромное полотно, рассказывающее, как долго и трудно мы шли к Победе. Фрагменты общей памяти сохранил и военный архив нашей редакции, который пополняется в течение последних сорока лет. Ознакомиться с ними мы и предлагаем читателям на полосе «Память».
Как захлопнули котел
Иван МАКАРОВ, полковник в отставке
Наши войска уже громили фашистов под Берлином и готовились к штурму последнего их оплота, а части Ленинградского фронта под командованием маршала Л. А. Говорова вели упорные бои по ликвидации 300-тысячной Курляндской группировки, зажатой между городами Лиепая и Тукумс. Той самой бывшей группы армий «Север», которая держала наш город в тисках 900-дневной блокады.
7 мая несколько раз по радио был передан ультиматум, подписанный командующим Ленфронтом: «...ваше дальнейшее сопротивление приведет только к гибели офицеров и солдат... когда война Германией проиграна, ваша капитуляция и сдача в плен не акт позора, а акт благоразумия...». Ответ – «Всеобщая капитуляция принята...» – был получен только через сутки. Переговоры с представителями группировки закончились 8 мая в 22.08 – на 2 часа 37 минут раньше, чем был подписан Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии в предместье Берлина Карлсхорсте.
Весть о произошедшем сразу распространилась среди наших войск, и нескончаемый грохот орудий и ружейный салют возвестили о Победе.
Маршал Говоров приказал немедленно лишить немецкое командование всех средств связи и передвижения, а также изъять оперативно-боевую документацию. Для этого срочно, до подхода наших войск, была создана комиссия по приему штаба Курляндской группы армий. В ее состав вошел и я – от топографической службы.
В ночь на 10 мая на нескольких машинах мы выехали в заранее обусловленный пункт передовой линии. Без малого сотню километров пришлось ехать по еще оккупированной фашистами территории. Видя советские военные машины, жители и немцы не скрывали своего удивления.
Первую встречу с фашистскими частями трудно описать. Солдаты были похожи на сброд. Поверх их шинелей было напялено что попало: шубы, пальто, одеяла, платки, шарфы, на головах меховые шапки, а то и шляпы. Сразу стало ясно: такой солдат уже не мог воевать.
Штаб Курляндской группы армий находился в селе Пелчи в парке у пустовавшего старинного замка. Когда мы подъехали к КПП, в воздухе появился наш связной самолет, который стал снижаться, высматривая условный знак для места посадки. Фашисты, не зная этого, разбежались. Они успокоились лишь тогда, когда мы объяснили им, что это прилетел первый «вестник мира».
Начальник штаба генерал Ферч представил нам весь офицерский состав, и мы начали знакомиться со служебной документацией. Меня заинтересовала спецчасть, сформированная только что, в марте 1945 года. Она находилась в лесу вблизи города Кулдига. И я отправился туда вместе с шефом картографической и топографической службы немецкой армии майором Лангером и его адъютантом. В Кулдиге мы увидели жуткое мародерство. Немецкие солдаты и жители громили магазины и склады, таща что попало и в драке отнимая друг у друга вещи...
Оказалось, что спецчасть – это подвижный картографический комплекс, оснащенный новейшей техникой. У меня созрела мысль не сдавать технику в трофеи и даже сохранить команду военнопленных, что ее обслуживала. Руководство мое предложение поддержало. Кстати, у меня сохранилось удостоверение, в котором говорилось, что, являясь ответственным по эвакуации колонны спецавтомашин с прицепами в количестве 18 единиц с командой военнопленных, с одной легковой и одной машиной «ГазАА», я следую по маршруту Кулдига – Скрунда – Либава – Мажейкяй.
К 22 часам 10 мая весь штаб Курляндской группы армий должен был оставить землянки и перейти в замок под охрану прибывших красноармейцев. Ферч обратился к своим войскам со словами: «Внимание, внимание! Слушайте мой последний приказ...» – и зачитал порядок капитуляции.
В перерыве члены комиссии решили просто побеседовать с немецким генералом, задав ему несколько вопросов. Ферч отвечал уклончиво: он, мол, только выполнял приказы командования. Но мы его все-таки спросили, почему немецкая артиллерия разрушала дворцы, созданные великими зодчими, сбрасывала бомбы на жилые кварталы Ленинграда, уничтожая мирное население? «Мы вели огонь только по военным объектам», – ответил он. Пришлось показать ему записи из журналов их же боевых действий. Например, строчки о том, что «дивизион обстрелял 25 снарядами скопление народа на Крестовском острове. Это было, по-видимому, скопление эвакуируемых». Опять уклончивый ответ: «Не знаю»...
Курляндская группировка, известная ранее как группа армий «Север», перестала существовать. С 9 по 31 мая было взято в плен свыше 285 000 солдат и офицеров, 48 генералов, а также много оружия, техники и другого военного имущества.
Есть такая примета
Борис ТИМОХОВ, житель блокадного Ленинграда
Каждый солдат, уходя на фронт, верит, что вернется домой. Но в милость к нему судьбы страстно верят и те, кто проводил солдата на войну и кто плохо представляет себе без него жизнь собственную.
Случилось это в 1942 году. Моя тетя Елизавета Федоровна Никитина вернулась взволнованная. Думается, что только душевная смута да отсутствие другого собеседника заставили ее поделиться со мной, тринадцатилетним юнцом.
Оказывается, ей только что случилось разговориться с инвалидом войны, который недавно покинул госпиталь и передвигался на костылях.
– Говорю ему: и я проводила прошлым летом на фронт единственного сына и вот уже больше года места себе не нахожу, живу как в тумане. Спрашивает: «Провожали сына – много плакали?». Вспоминаю: простились мы с Володей на перроне. Влез он в переполненный вагон, к окну пробрался и рукой мне помахал. Поезд отошел, а кругом плач, причитание... Иду по платформе и думаю: почему же я не реву? А мне плакать нечем – нет слез. «Совсем не плакали? – переспрашивает инвалид. – Ну так ждите – вернется. Есть такая примета у этой войны».
Ее волнение передалось и мне.
– Ты пишешь ему, по-моему, каждую неделю, – говорю я тете Лизе.
– Пишу и живу только этим. Если Вовку убьют...
Она замолкает, и я молчу, потому что не знаю, что сказать. Проходит несколько минут, и тетя произносит: «Ты помнишь, что мы сегодня едем за дровами? Собирайся».
Разговор наш происходит в селе, что раскинулось рядом с могучим Иртышом. Мы – ленинградцы, пережившие блокадную зиму 1941/42 годов и волею судьбы оказавшиеся в далекой Сибири.
25 июля 1941 года моему двоюродному брату Владимиру, только что окончившему десятилетку, пришла повестка из военкомата. Было ему в ту пору 17 лет 8 месяцев.
Прошли годы, но как сейчас вижу усталое от горьких мыслей лицо моей тети. И радуюсь, что не знала она тогда лютой правды той войны, ее жестокости. Хотелось думать: возвращаются же солдаты с войны! Да, возвращаются. Но вот факт: из всех школьных соучеников Владимира с фронта вернулся только один... Ее сын.
Да, брат пришел с войны, стал ученым – доктором технических наук. Написал и издал книгу о войне. Не буду пересказывать, но, читая ее, понимаешь: возвращение Владимира с фронта было почти чудом.
О встрече матери с сыном стоит упомянуть особо. Известно было все: и день, и час прибытия поезда. К этому сроку организовали царский по тем временам обед. Поезд прибыл минута в минуту, но Владимира в нем не оказалось. Не рассказать, в каком настроении вернулась домой мать...
Звонок у входной двери прозвенел в двенадцать часов ночи. Приоткрыв дверь, Елизавета Федоровна отшатнулась: перед ней стоял трубочист!
– Вы к кому? – шепотом спросила она.
И тут трубочист улыбнулся, а мать потеряла сознание. Оказывается, заснувшего на вокзале фронтовика обокрали. Без документов и денег он вынужден был добираться домой на открытом товарняке, груженном мелким углем.
Каждый год в определенный день и час мы на минуту замолкаем. Вполне ли осознает современность, что и сколько вобрала в себя эта особая для нас минута?
Просто солдат
Валентина АБРАМОВА
У меня была подруга, которую звали Аней. Ей, тогда студентке медицинского техникума, писал с фронта Саша Лаптев. С ним она познакомилась в 1942 году. Письма с пометками 737-й полевой почты она сохранила и какие-то даже давала мне прочесть.
В одном, помню, Александр воспользовался строками Лебедева-Кумача:
Ты просишь писать меня часто и много,
Но редки и коротки письма мои.
К тебе от меня – непростая дорога,
И много писать мне мешают бои.
В другом сообщал: «Дорогая, я жив и здоров, чувствую себя нормально, благополучно продолжаю воевать за Родину, народ, нашу жизнь и светлое будущее. Уверен, недалеко то время, когда мы будем праздновать День Победы. Замечательным будет этот праздник! Я так надеюсь, что мы доживем до этого дня и нашей встречи».
И опять звучали стихотворные строчки:
Не сердись, что скуп я на ответы.
И на ласки в письмах не богат.
Их красиво пишут лишь поэты.
Я же просто-напросто солдат.
С фронтовым приветом. Саша.
После окончания техникума Аню направили на работу в освобожденный от немецких оккупантов город Новоржев. Фашисты разрушили его до основания, и почти все его жители обитали в землянках. Вот туда-то и приехал в 1947 году за своей подругой Александр Лаптев, которого после войны направили на учебу в одно из военных училищ Ленинграда. Они поженились, воспитали двух сыновей и счастливо прожили вместе 55 лет.
Между небом и водой
Лев ЯКОВЛЕВ, морской летчик
В военные годы летчики морской авиации наряду с боевыми действиями выполняли и ответственные правительственные задания по перегонке тяжелых гидросамолетов и самолетов-амфибий из США в СССР. Мы летали над океанами и морями Европы, Азии, Африки, Северной и Южной Америки. Днем и ночью приходилось пробиваться через грозовые тропические фронты над экватором, бороться с мощным обледенением в арктических широтах, уходить от фашистских истребителей-перехватчиков.
Летом 1944 года один из перелетов заканчивался в Ленинграде. Какое счастье было побывать в родном городе после освобождения его от блокады!
Мы сели на озеро Гора-Валдай, что на южном берегу Финского залива. После передачи самолета балтийским летчикам едем всем экипажем на открытой полуторке в Ленинград. По пути – разрушенные, сожженные деревни и поселки. Смотрим молча. Едем ко мне домой, где в условиях жестокой блокады работали и выживали мои родители: отец – на заводе «Электросила», мама — в МПВО. И откуда я в 19 лет добровольно ушел в морскую авиацию, окончив к тому времени учебу в Аэроклубе.
Теперь я узнавал и не узнавал родной город. Он стал более строгим и величественным. Это было достоинство победителя.
Завалы от разрушенных бомбежками зданий уже были расчищены, а пустые проемы между домами закрыты щитами с призывными плакатами. По мере приближения к Выборгской стороне, к дому мной все больше овладевало беспокойство. Ведь никто не знал о моем прибытии. На пересечении Лесного проспекта и Ломанского переулка, у дома, где я родился и вырос, стояла девушка-милиционер и, как мне показалось, торжественно руководила движением немногочисленного транспорта. Живет мой любимый город!
Поднимаемся по лестнице. Стучу в дверь. На пороге мама. Обомлела, заплакала. Знакомлю ее со своими боевыми друзьями. Узнаю, что отец скоро придет. Часто выхожу, поджидаю. Наконец медленно, тихим тяжелым шагом поднимается старый, некогда холеный, а теперь маленький худой человек. Горечь подступает к горлу. Он сразу узнает меня. Мы обнимаемся, и отец плачет. Как война и блокада изменили людей! Но главное – живы!
Решили «по цепочке» собрать довоенных товарищей. Но наступил вечер, и оказалось, что парней, с кем дружил, в городе нет. Пришли несколько девушек. Они оставались в осажденном Ленинграде. Были бойцами МПВО: дежурили на крышах, тушили зажигалки, помогали раненым, обходили квартиры, в которых искали и спасали малолетних детей.
Сидим и смотрим друг на друга, понимая, как нас изменили годы войны. Воспоминаниям о хорошем довоенном и горьком военном бытии нет конца. Всего труднее говорить о ребятах: некоторые еще воюют, другие уже никогда не вернутся в родной город...
Мать собрала на стол кое-что из своих скудных запасов. Поставила блокадный деликатес – выращенный ею в городском сквере турнепс. Ну а когда мы обрадовали всех своим авиационным сухим пайком, то это уже, по ленинградским понятиям, был настоящий пир.
Отец рассказал, как однажды ранним утром он случайно услышал по радио о моем первом награждении. Тогда почти ежедневно передавали такие списки. Диктор произнес: «За образцовое выполнение задания правительства наградить...». Сначала он даже не поверил, а затем, вспомнив, что я участвую в выполнении ответственного задания, поспешил на завод поделиться своей радостью.
Расходились мы под утро. Нужно было прощаться и улетать. Впереди были новые маршруты, проложенные между небом и водой...
А День Победы я с боевыми друзьями встретил в воздухе, над Северным морем. Наш экипаж на «Каталине» – самолете-амфибии — совершал очередной перелет из США на Родину. Позади Англия, скоро уже берега Германии, но в воздухе чисто, истребителей противника нет, да и куда им. Бои идут в фашистском логове – Берлине.
Полет проходит спокойно. Каждый член экипажа занят своим делом. Мы давно сработались, хлебнули лиха за время перелетов и с полуслова понимаем друг друга. Вот штурман Николай Половинко. Вместе с ним мы падали на обледенелом самолете в Северной Атлантике. Он, как всегда, спокоен, следит за курсом. Бортинженер Федор Зайченко наблюдает за работой моторов. Радист Гриша Гацан поддерживает связь с Москвой и аэродромом посадки. Как-то в Северной Африке он утер нос американцам, разобрав и починив за ночь радиостанцию, хотя предлагалось ждать, когда привезут новую из США.
Неожиданно Гриша Гацан влетает в пилотскую кабину и, перекрывая шум моторов, кричит: «Слушайте радио!». Надеваем наушники. Взволнованно и торжественно Левитан несколько раз повторяет сообщение о полной капитуляции фашистской Германии и нашей Победе. В эфире звучит музыка.
Конечно, мы предчувствовали скорое и долгожданное окончание войны, но чтобы именно сейчас наступил этот час Победы... Шок проходит, и мы ликуем, обнимаемся, обсуждаем свершившееся. Я, как командир, приказываю в честь Победы дать залп. В небо летят очереди из всего бортового оружия...
Флакон духов и фортепиано
Александр ДЕМИН, полковой инженер
Это произошло под городом Белым, что между Москвой и Смоленском. Мы – мой товарищ и я – проверяли землянки немцев, которые недавно были отброшены нашими войсками на запад.
В одной я увидел флакон духов фирмы «Брокар». Потянулся было к флакону, но мой товарищ схватил меня за руку и указал на проволоку, которая была привязана к духам. Это был «сюрприз» от немцев.
Мы осторожно освободили флакон от проволоки и, отойдя метров на пятьсот, подорвали землянку. Взрыв был очень сильный – комья земли взлетали на высоту более ста метров. А флакон я сохранил как фронтовой сувенир и позже привез с собой в Ленинград.
Еще одно воспоминание тех лет... Как-то придя на ужин в офицерскую столовую, а она тоже располагалась в землянке, я к своему удивлению увидел там пианино. К инструменту вскоре подошел офицер, и полилась мелодия. Он играл без нот и очень хорошо...
Поначалу как-то совсем не вязалось – война, фронтовая землянка, неожиданный концерт. Но через минуты пришло осознание: мы стали настолько сильнее врага, что позволяем себе вечером между боями играть в землянке на фортепиано и слушать музыку.
Встреча с отцом
Юрий ПРАСОЛОВ, Челябинск
...Не могу сдержаться. Волнение нарастает с каждой минутой, с каждым километром несущейся под колесами автобуса дороги. Я везу с собой венок, который положу к подножию памятника на братской могиле, где похоронен мой отец.
Вот и Ивангород. Не отрываю взгляда от окна. За ним мелькают дома, деревья с уже набухшими почками. Нет, они не знали моего отца – слишком молоды. И на месте этих домов тогда ничего не было, кроме обожженных развалин – здесь шли ожесточенные бои. О них я знаю из писем отца, написанных на листочках, то вырванных из блокнота, то с отпечатанным в уголке страницы снайпером и надписью «Бью врага без промаха». Сложенные треугольниками, потертые на сгибах так, что иных слов уже не разобрать, эти письма бережно хранятся вместе с вырезками из газет и воспоминаниями о моем отце тех, кто его знал.
Последний раз отец поцеловал меня перед уходом на фронт. Мне было тогда всего несколько месяцев. Солдата Ивана Прасолова провожали жена – моя мама Анна Павловна и шестеро моих братьев и сестра – мал мала меньше. Три долгих года воевал отец под Ленинградом. И, может, не раз проходил по этому шоссе, которое мчит меня к последнему его вечному пристанищу.
А он так верил, что вернется к семье, чтобы растить своих ребятишек! Он писал: «Обо мне не тревожьтесь, мне, как старому солдату, придется бить врага до последнего рыжего фашиста». Не ведал солдат Прасолов, что не доживет он всего десять месяцев до того дня, когда алое знамя Победы взовьется над скелетом Рейхстага. Но в победу он верил свято, всю войну сражаясь на передовой.
На кладбище встречаю пожилого мужчину, бережно ухаживающего за могилой, которую он обкладывает чуть зеленеющими кусками дерна.
– Страшные бои проходили здесь летом 1944 года, – говорит он. – Даже кладбищенская церквушка несколько раз переходила из рук в руки. И сейчас еще в земле попадаются осколки.
Он повел меня к братской могиле. Так вот где ты, отец... Наконец-то я пришел к тебе. Этой минуты я ждал много лет. Чувствую, как текут слезы. Вытираю лицо ладонью. Прислоняю к шершавому боку обелиска венок.
В памяти строки из отцовских писем. И особенно жестко сжала мне сердце совсем простая строка: «В этом письме пошлю Юрке сахару 10 граммов, гостинец...». А несколькими строчками выше такие откровенные, простые и мужественные слова: «Я жив и здоров, хотя опасность подстерегает ежедневно. Здесь не только каждый день, минута жизни дорога». И в эту минуту опасности ты, отец, думал не о себе, а о своей семье, обо мне...
Трудно, да и немыслимо, пожалуй, выразить всю мою благодарность тебе, отец. Я шепчу слова прощания и ухожу не оглядываясь.
Вернувшись домой, я навещу другой памятник на местном кладбище. На нем два выполненных на эмали портрета – моих матери и отца, а ниже табличка с надписью: «Здесь захоронена горсть земли с братской могилы, где вечным сном спит отдавший жизнь в борьбе с фашистами солдат Иван Петрович Прасолов».
Лучшие очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» том I и том II. Они продаются в книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашем интернет-магазине.
Еще больше интересных очерков читайте на нашем канале в «Яндекс.Дзен».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 80 (6918) от 06.05.2021 под заголовком «Долгий век большой Победы».
Комментарии