Талантливый и обаятельный. Никита Михалков празднует 75-летие
ФОТО Сергея МАЛЬГАВКО/ТАСС
Мое отношение к Михалкову проделало столько и таких невообразимых кульбитов, каких, по идее, ни одна психика не выдержит. И, самое интересное, что почти столько же кульбитов проделало и отношение к нему общества.
Те, кто помнит его в дорежиссерскую пору, любили его как одного из самых талантливых и обаятельных актеров своего поколения. Речь не только про роль, сделавшую его звездой, в фильме «Я шагаю по Москве» Георгия Данелии, но и про серьезные высококлассные актерские работы в «Дворянском гнезде» Андрея Кончаловского и «Станционном смотрителе» Сергея Соловьева, в «Шуточке» Андрея Смирнова и «Перекличке» Даниила Храбровицкого, в «Не самом удачном дне» Юрия Егорова.
Хотя лучшие свои роли он сыграл потом – в «Сибириаде» у брата (работа, на мой взгляд, просто гениальная), в «Собаке Баскервилей» у Масленникова, в «Вокзале для двоих» и «Жестоком романсе» у Рязанова и, конечно, у самого себя – в «Своем среди чужих», «Неоконченной пьесе», «Утомленных солнцем».
Обаяние его в актерских работах с самого начала было просто неотразимо, а со временем в его актерстве помимо природного дарования проросло и огромное мастерство. Ведь то, что он сыграл в роли Лехи Устюжанина в «Сибириаде», – это такое количество нюансов, это такие радикальные и мгновенные смены состояний, иной раз вообще без переходов, внутри одного кадра! Я бы даже сказала – это смена сюжета внутри кадра, когда разом и про любовь, и про одиночество, и про веселье и отвагу, и про «гори оно все огнем»! Да хоть бы и обманщика Паратова вспомнить – как он «включается», когда прежде, чем Ларису обмануть, ему надо обмануть самого себя!
Уже став режиссером, он часто добивался от актеров желаемого, уча их играть «с голоса», и не случайно я слышала неповторимую михалковскую интонацию в речах Владимира Гостюхина в «Урге», хотя более непохожих актеров трудно себе представить.
Занявшись режиссурой, он сразу стал говорить о чем-то вполне конкретном, чуть ли не сиюминутном – с удовольствием, со вкусом, с огромным количеством подробностей, – но за этим «сиюминутным» всегда отчетливо просматривалось «вечное и бесконечное».
У него история про то, как большевикам надо было любой ценой доставить золото, превращалась вдруг в сюжет про то, как вчерашние товарищи расстреливают друг друга – и не потому, что подлецы и предатели, а потому, что идеи для них вдруг становятся важнее людей... А чеховский сюжет вдруг одной репликой разворачивался на 180 градусов: «Вся ваша красивая жизнь – на мои, кухаркиного сына, деньги!».
Когда-то он любил работать с подтекстами, и это буквально завораживало. А еще его кино всегда было полно потрясающих деталей. Ничего вроде без этих деталей в фильмах бы не изменилось. Изменилось бы только это ощущение подлинности. Это волшебное чувство чужой жизни, разворачивающейся прямо у тебя на глазах...
Он и в собственных ролях своих эти подробности всегда не просто любил, а прямо-таки культивировал.
А еще он в хорошо знакомых актерах умел открыть нечто, чего за ними сроду не водилось. Он всегда разрабатывал актера, как золотую жилу, и не жалел на это ни времени, ни сил. И при этом никогда не строил из себя такого «художника-художника», живущего в башне из слоновой кости. А, напротив, всегда был подчеркнуто витален и брутален. И это тоже было ощутимо во всех его фильмах и ролях.
Я помню времена, когда его любили все. Его любила и ласкала интеллигенция, его обожала широкая публика. И было за что. Каждый его фильм становился событием.
И «Свой среди чужих», и «Неоконченная пьеса», и «Пять вечеров», и «Обломов», и потрясающая «Родня», и даже «Без свидетелей», хотя мне в той картине как раз и почудился впервые какой-то внутренний перелом.
Его хвалили наперебой, каждому было ясно, что в кинематограф пришел крупный, яркий, самобытный художник. А потом, в статусе всеобщего любимца, он в 1986-м вышел на трибуну съезда кинематографистов и впервые публично плюнул против ветра, сказав, что сметать в мусор Бондарчука и Кулиджанова – это ребячество.
Ничего больше. Но что тут началось...
Я тогда своими глазами впервые увидела, как выглядит «террор среды». Не то чтобы раньше про этот террор не знала – он всегда был, но меня это не касалось, и мне казалось, что это правильно. А вот когда «смели в мусор» Никиту, когда его подвергли публичной обструкции и остракизму, практически в одну секунду выкинули из «приличного общества», – это ударило по сердцу, не скрою.
Я в ту пору была в стане тех, кто выкидывал – неважно, участвовала сама в этом или нет.
Там были все мои друзья, с ними и их делами было мое сердце, и я тогда приняла случившееся под лозунгом «Кто не с нами _ тот против нас». Впрочем, вру. Участвовала. Хоть и невольно.
Меня аккурат в ту пору разозлил фильм «Очи черные», и я разразилась яростной статьей. Ну вот не подумала про то, что бить наотмашь человека, по которому и без меня проехались катком, как-то не очень... Михалков надолго исчез с моего горизонта, и казалось, что исчез отовсюду. А потом появился вновь – с «Ургой».
До этого мы были знакомы, раскланивались, останавливались поболтать. На премьере в Ленинградском доме кино он прошел мимо, даже не кивнув. Но фильм мне так понравился, так задел меня, что я не обратила внимания на его холодность, схватила за руку и восторженно застрекотала. Он слушал, оттаивая, и вдруг сказал, усмехнувшись: «А вы что все думали, мне конец что ли?»...
А потом, в 1994-м, в Канне, после просмотра «Утомленных солнцем», когда зал полчаса хлопал ему стоя, Никита отказал в интервью всем (боясь сглазу) и дал интервью только мне (я тогда делала программу для питерского «5-го канала»), и после этого длинного интервью мы все дружно отправились на прием. И там все – русские и немцы, французы и итальянцы, в общем, все-все-все ликовали, поздравляли, рвали его на части, уверяя, что «Пальмовая ветвь» у него в кармане. И он был таким тогда молодым и счастливым, таким веселым и заводным, что буквально каждый отходил от него влюбленным.
Но в предпоследний день появился фильм Тарантино, и все рухнуло. И потом, почти год спустя, после присуждения ему «Оскара», этот удар он все равно из себя не избыл...
Я тогда жила во дворе петербургского кинотеатра «Аврора», дружила со всем коллективом кинотеатра и предложила девчонкам сделать такой «нон-стоп-показ» фильма, чтобы шел в течение года – хотя бы на одном сеансе. И потом была просто счастлива, что он авроровских «девчонок» полюбил, как родных, старался бывать у них при каждом удобном случае...
А после его выбрали председателем СК. И тогда снова все радовались. Перестали радоваться, когда его стали избирать на второй, третий и дальше уже не помню какой срок... Наверное, именно в ту пору он стал вокруг себя держать только людей, восхищающихся им круглосуточно, 365 дней в году. Возможно, так жить комфортнее, но, боюсь, для художника не полезно...
...Я знаю десятки людей, которым он очень помог. Тихо, без шума и пыли. Среди этих людей были и те, кто его терпеть не мог и не скрывал этого. Когда надо было помогать – он не выбирал людей по принципу личной преданности. И никогда им об этом потом не напоминал.
Он снимал прежде удивительные фильмы про частную жизнь, которые, однако, про нашу общую жизнь рассказывали невероятно много и очень глубоко. Потом в какой-то момент ему стало тесно в этих рамках частной жизни, ему захотелось снимать эпос. Но для эпоса нужна, видимо, какая-то иная внутренняя гармония. Хотя, при всем том, в его эпосе возникают сюжеты той самой свежей и волнующей «частной жизни», которыми он всегда был так силен. Просто потому, что для него человек – обычный, ничем особо не примечательный – всегда был невероятно интересным «объектом исследования».
И именно за это, а вовсе не за гигантский размах многофигурных фресок он всю свою жизнь так любим широкой зрительской аудиторией.
Он, на мой взгляд, совершил много странных, подчас необъяснимых поступков. Но я время от времени смотрю его программу «Бесогон», и чему бы она ни посвящалась, я всегда вычитываю в ней важный для меня подтекст. А именно: он ужасно любит Россию и страдает за нее.
Я не стану сейчас спорить на тему – все ли правильно для России, за что он борется, или неправильно. Просто лично для меня очень важно и ценно, что любит ее и дорожит ею. Что она никогда не была для него ни «рашкой», ни «совком». Хотя уж ему-то, родившемуся с «серебряной ложкой во рту», самое место, казалось бы, в стройных рядах номенклатурных детей и внуков, получивших от страны все и за это ее и ее народ вдруг отчаянно запрезиравших...
Без его фильмов я просто не мыслю своей картины киномира, и его дети сегодня тоже стали совершенно неотъемлемой, важной частью этого киномира. Я всегда помню его молодым, веселым, счастливым, победительным. Тем, кому для побед не нужен никакой и ничей «ресурс».
Кроме своего собственного. Личного.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 191 (6789) от 21.10.2020 под заголовком «Личный ресурс».
Комментарии