Кузьмич, человек хороший. Актер Виктор Бычков - о театре и своей главной роли
Амплуа Виктора Бычкова, которого все знают в основном по роли егеря Кузьмича из «Особенностей национальной охоты», - человек из народа. Поэтому Виктор БЫЧКОВ и журналистка Елена БОБРОВА поговорили, что называется, «за жизнь». И выяснили, почему паренек с рабочей окраины однажды подался в театр.
Кадр из фильма "Особенности национальной охоты"
- «Особенности национальной охоты» и ваш Кузьмич появились в 1995 году. Для актеров, как и для людей многих профессий, время было трудное. У вас тогда не возникало желания искать другую дорогу?
- Нет. В голодные 1990-е годы люди со студии шли продавать книги, недвижимость, еще бог знает куда. Но я представил себе картину: вот живет птичка, сидит она на ветке, песенку поет, червячков, гусениц ест. И вдруг исчезли и червячки, и гусеницы. Сидит птичка голодная, песенки не поет. А внизу под деревом крокодил, который ест все, но ведь никто не скажет птичке: «Стань крокодилом - еда внизу!». Она остается птичкой, и придет время, когда появятся и червячки, и гусеницы. Я дождался того дня, когда Александр Рогожкин предложил мне роль Кузьмича.
- Кузьмич - это хорошо, но не страдаете «комплексом одной роли»?
- Нет, ведь в Кузьмиче с его тоской, перемешанной с безудержным весельем, выразился я сам того времени. Потом, в кино ведь существуют законы, верные, как «золотое сечение». Один из них: какого бы хорошего артиста вы ни назвали, с ходу вспомните лишь картины три с его участием. В случае с гениальным актером эта цифра увеличится до пяти. И это притом что в его фильмографии может быть аж две сотни картин. Скажем, Харрисон Форд в первую очередь ассоциируется с Индианой Джонсом, «Звездными войнами» и «Бегущим по лезвию».
- Об избирательности народной памяти. Все любят фильм ленинградского кинорежиссера Виктора Титова про тетку из Бразилии, где много диких обезьян. Но мало кто помнит его экранизацию горьковской «Жизни Клима Самгина», в которой у вас небольшая, но яркая роль.
- Да, я играл человека, которого называли «недофилософ». У него была идея, что Россию спасет мед и что его надо постоянно есть... Кстати, Титов мне рассказывал, что он провел ночь в квартире Горького. У режиссеров часто возникает желание переночевать в месте обитания их героя. Вот Леонид Менакер, говорят, спал в квартире Пушкина на его диване, в кожу которого впиталась кровь поэта. Леонид Исаакович рассказывал, что он слышал, как кто-то ходил по квартире... А Виктор Титов вспоминал, что его поразило бюро, за которым Горький писал в последние годы жизни. Он писал стоя из-за болезни легких - когда он наклонялся, у него шла кровь.
- Я все жду, когда у кого-нибудь возникнет желание сделать биографический фильм про Горького - вот уж где фактура!
- Еще в юности я зачитывался его циклом рассказов «По Руси». Или помните песню «Город на Каме, где, мы не знаем сами!..», которую распевали юные герои в повести «Детство». Но потом он заигрался с властью. Он «забронзовел», и из его литературы ушел свет. Казалось бы, в рассказах «По Руси» - страшная страхотень, а все равно там был свет в конце тоннеля. А когда он вернулся с Капри, ничего подобного он написать уже не мог.
- Трудно, находясь рядом с власть имущими, не «забронзоветь».
- Должна быть возможность в какой-то момент упасть со своего возвышения и покраснеть от стыда. Только этот момент раскаяния не дает «забронзоветь». Это не должно происходить постоянно, но хотя бы раз в десять лет.
- Что скажете про вхождение артистов в политику?
- Актер должен быть вне какой-то политической борьбы. А те переживания, которые он испытывает, могут лишь подспудно помогать ему играть на сцене или на съемочной площадке. Мне кажется, когда актер широко заявляет: «Я поддерживаю такое-то направление, такую-то партию», - он тем самым отталкивает тех, кто придерживается других взглядов. В результате люди могут пройти мимо Шекспира, Чехова, Гоголя...
- Поговорим о театре, который был в вашей жизни. Правда, недолго. Мне говорили в Театре Ленсовета, что вы как-то очень необычно дебютировали на этой сцене.
- Я вышел в сапогах Алексея Петренко. Еще когда я учился на первом курсе театрального института, меня срочно вводили на роль Человека из хора, и костюмеры все никак не могли подобрать мне обувь. Уже перед самым выходом на сцену нашлись сапоги 46-го размера, на голенищах которых было написано «Петренко». Мне почему-то казалось, что только я появлюсь в этих сапогах, как сразу же раздадутся аплодисменты. Какие только коленца не выделывали мои ноги в «сапогах Петренко». Конечно, никаких аплодисментов я не дождался, зрители и не заметили ничего особенного ни во мне, ни в моей обуви. И все же, я считаю, мне здорово повезло с дебютом.
- Почему парень с рабочей окраины, который крутил баранку грузовика и хотел быть гинекологом, в итоге подался в театральный институт?
- А я с детства хотел быть актером. В театр попал еще школьником - удалось проникнуть незаметной тенью в Театр Комедии, тогда он еще не носил имя Акимова. И вот так, «зайцем», я пересмотрел все спектакли.
- Опять же - почему? Не с классом, не с мамой, а сам?
- Не знаю... Может, это случилось потому, что, когда я был совсем маленьким, моей маме ее начальница подарила телевизор КВН, помните, с огромной линзой. Телевизор включили, я увидел страшного бородатого дядьку, поющего арию, и от страха описался. Наверное, я вынужден был пойти в театр, чтобы изживать страх. Шучу, конечно. На самом деле я и правда не могу сказать, почему меня туда тянуло. Мне всегда нравилось, когда на сцене создают мир, в котором зритель растворяется. Никогда не искал правды на сцене. Там тоже была реальность, но другая - интересная, сказочная. Я уже тогда понимал: в жизни нет правды, она - на сцене. И мое место там.
- Сейчас все стремятся к документальности на сцене или вообще выносят спектакли за пределы театрального пространства.
- Но это не новость. Я так прошел весь Кировский завод. Там есть закрытые цеха, которые живут своей жизнью, и, кочуя по цехам со спектаклем, который мы показывали рабочим во время их обеда, можно было не выбираться с завода по полгода. А как-то на гастролях эстрадного театра, в котором проработал восемь месяцев, я играл в коровнике для пары сотен коров.
- Коров?!
- Да нет, конечно, на самом деле для доярок. И мы за три дня тогда сыграли 90 спектаклей!
- И кому такой театр нужен?
- А почему нет? Во время войны были же фронтовые бригады. Читал одну военную запись: прилетел летчик, у которого за день было три вылета, он не спал, прыгал с одной машины на другую. Он мечтает добраться до кровати, но замечает, что вокруг никого нет. «Где все?» - «На концерте, артисты приехали». И этот летчик пошел на концерт.
...Я играл и для слепых. Правда, об этом я узнал уже когда спектакль начался - вышел со сцены переодеться и вдруг понял, что иду через комнату, полную людей, внимательно вслушивающихся в происходящее действие. Оказалось, это было Всесоюзное общество слепых... В Финляндии я играл и для собаки-поводыря. Никогда не забуду, как внимательно она на меня смотрела.
- Напрашивается тривиальный вопрос: «Что же такое для вас театр?».
- Еще студентом в Учебном театре я играл Хомутова, одного из персонажей пьесы Вампилова «Двадцать минут с ангелом». По сюжету он дает на опохмел двум пьяницам 200 рублей. По тогдашним временам это были большие деньги, две зарплаты. Вместо благодарности они начинают волноваться: «Ты шпион, покупаешь нас?!». И он объясняет: «В этом городе жила моя мать, пять лет я хотел послать ей деньги и не сделал этого. А когда приехал к ней, выяснил, что она умерла. И, возвращаясь с кладбища, я решил первому, кому нужны деньги, их отдать». И вот я говорю этот монолог Хомутова и вдруг понимаю: время остановилось, я могу управлять им, растягивать его, сжимать, могу говорить зрителям «дышите - не дышите». Я ощущал, что в буквальном смысле владею залом. И мне стало страшно - ведь я же не бог.
Понимаете, композитор придумывает музыку, писатель - слова. Художник берет холст, кисть и рисует картину. Так в своем творчестве они познают себя. А у актера говорение слов своего героя - единственный способ познания себя.
Каждый выход на сцену - это как работа на копях царя Соломона, их надо постоянно разрабатывать. Но если актер этого не делает, то он просто выходит на сцену и валяет дурака. Таких актеров большинство. И их можно только пожалеть, другой профессии у них нет...
- Я бы, скорее, пожалела зрителей, которые раз в год наконец собираются в театр и получают такую фальшивку.
- Зрителя актер должен любить. Любого. Однажды в Алма-Ате мы, три актера из «Национальных особенностей», давали концерт. И вдруг пошли записки: «Вы - уроды. На этой сцене (театра им. Лермонтова. - Прим. ред.) Алле Пугачевой не дали выступать, а тут вы со своими миниатюрами. Пошли вон!». Мои коллеги решили не обращать внимание, но я так не могу. Я вышел и рассказал, что такое театр. И на следующий день те, кто писал эти записки, аплодировали нам. Мы их переубедили.
Люди бывают разные, и воздействовать на них надо по-разному. Зритель чувствует, когда актер его искренне любит, а не окатывает презрением. И тут я бы поспорил с Георгием Александровичем Товстоноговым, который уверял: «Хороший человек - не профессия». На мой взгляд, хороший человек - это больше, чем профессия, это разговор с будущим.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 165 (6518) от 05.09.2019 под заголовком «Кузьмич, человек хороший».
Комментарии