Срединный путь Александра Герцена. Предтеча революционеров или бунтарь?
21 января - неудобная годовщина: 150-летие со дня смерти Александра Ивановича Герцена, которому наше общественное сознание до сих пор не определило бесспорного места в отечественной истории. Для сограждан из еще не ставшего достоянием вечности советского времени Герцен - личность, ускоряющая ход общественного развития, предтеча революционеров, выведших Россию на путь социализма. В недавние девяностые годы знак его оценки сменился на противоположный - бунтарь, чей колокол будто бы призывал к разрушению доброй старой России...
Репродукция. Фото ТАСС
Молодежь из поколения зет - от 12 до 24 лет, живущая преходящим мгновением, не нуждается в героях позапрошлого века, а уж те имена, которых нет в школьной программе по литературе (а Герцен давно выведен из списка), знать и вовсе не нужно.
По необъяснимой иронии эпохи, те, кто что-то еще помнит о Герцене, входят в понятие о нем через назубок заученную ленинскую цитату: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли».
Никакой другой Герцен, кроме Герцена-революционера, Ленина не интересовал. Читающей России середины и конца XIX века за небольшим исключением Герцен не был известен: он навсегда покинул Россию в 1847 году, и его имя, как и зарубежные публикации, находилось в России под запретом до революционного 1905 года.
Сын богатого помещика, получивший блестящее образование в Московском университете на физико-математическом факультете, Герцен вовсе не готовился стать профессиональным революционером, как впоследствии народовольцы и Ленин. Да и мнение, будто именно восстание на Сенатской «разбудило Герцена» к служению общественной пользе, - на совести Ленина. Мятеж уже занимался в сердцах дворян-«тинейджеров», о чем свидетельствует признание друга Герцена - Огарева: «Везде шепталися. Тетради / Ходили в списках по рукам. / Мы, дети, с робостью во взгляде / Звенящий стих - свободы ради / Таясь, твердили по ночам. / Бунт, вспыхнув, замер...» («Памяти Рылеева»).
Узнав об исходе процесса над декабристами, Герцен не бросился «разворачивать революционную агитацию», не пропагандировал «Конституцию» Никиты Муравьева или «Русскую Правду» Пестеля. И без них он знал, что «каждый господский дом представлял собой полную школу рабства, разврата и тиранства». А в 1830 году, после июльской революции во Франции, окончившейся лионской резней (восстание ткачей), после польского восстания, прекращенного водворением порядка в Варшаве, в России и вовсе потеряли веру в политику. Стали с ужасом замечать убожество революционной идеи. Да и в самом Петербурге о декабристах спешили забыть; даже их родственники избегали упоминать о заключенных в крепость и отправленных в Сибирь, стесняясь своего родства с ними. Некрасовская поэма «Русские женщины» была написана совсем в другие времена, сорок лет спустя, когда помилованные Александром II декабристы возвращались в свои поместья. А у принявших памятную клятву на Воробьевых горах Герцена и Огарева было смутное чувство вины перед мужиками в батюшкиных имениях и лишь предчувствие борьбы с деспотизмом. И еще - память о том, что народ не пошел за декабристами, когда те вывели свои полки на площадь.
«Ты не можешь вообразить, какая деятельность опять у меня, - пишет Герцен Огареву, - так кровь и кипит: учиться, учиться и учиться, а потом писать». И позднее: «Науки пусть займут всю жизнь». Лишь на закате своих недолгих лет Герцен сформулирует:
«Мы от декабристов получили в наследство возбужденное чувство человеческого достоинства, стремление к независимости, ненависть к рабству». Ни слова о революционной агитации...
В феврале 1834 года соученики Герцена по университету замышляют издание журнала с необъятным размахом научных запросов. «Изучение слова и деяний человека еще недостаточно; человек - часть природы, он ее принадлежность, она его подчиняет своим законам; следственно, чтобы понять человека, надо понять природу». Программа кружка исходит от Герцена. И тут московские власти, следившие за собраниями юных выпускников и студентов университета, прекращают эти сходки; некоторых арестуют по обвинению в пении стихов, оскорбительных по отношению к особе императора... Герцену выпало отсидеть девять месяцев в московской тюрьме с последующим четырехлетним отбыванием срока ссылки в провинции - Пермь, Вятка, Владимир, Новгород. Так он постигал Россию и, главное, вошел в контакт с реальным русским народом.
В 1840-м Герцен дебютирует как прозаик. До выезда из России (1847 г.) он успевает выдвинуться в лицевой ряд писателей-реалистов, прежде всего повестями «Кто виноват», «Доктор Крупов» и рассказом «Сорока-воровка». Им восхищается сам «неистовый Виссарион» - Белинский. Но по возвращении в Москву в родительский особняк Герцен задумывается об отъезде за границу. Еще до ареста им был воспринят и преодолен социализм по Сен-Симону. В Вятке (1836 год) им прочитано знаменитое Письмо Чаадаева. Написаны два десятка статей, принесших автору титул создателя жанра «лирической публицистики». Но николаевская цензура последнего десятилетия (1845 - 1854) уже не оставляет поля для публичных дискуссий.
Отношения между властью и народом сформулированы Николаем I в одной фразе: «Мы существуем для упорядочения общественной свободы и для подавления злоупотреблений ею». Ком экономических и общегосударственных проблем нарастает; общество же вынужденно безмолвствует.
Герцен открывает в Лондоне «Вольную Русскую типографию», а в 1853-м налаживается выпуск журнала «Полярная звезда». Венцом издательской и политической деятельности Герцена стал журнал «Колокол», в котором центральное место заняло обсуждение условий отмены крепостного права в России. Как теперь представляется, главной заслугой Герцена оказалось создание сети корреспондентов - не террористов и диверсантов, а постоянных поставщиков сколько-нибудь достоверных сведений о состоянии хозяйственного и государственного организма в канун ожидаемой реформы. Хоть «Колокол» и находился на положении нелегально доставляемого в Россию журнала, его читали и государь Александр II, и круг его единомышленников в верховной власти.
Исключительное значение изданий Герцена и до нынешнего времени не полностью осознано. На все ошибки централизованного управления, что при Иване Грозном, что при Николае Первом, низы отвечали исключительно «силовыми действиями». Пугачевский бунт имел целью заменить на троне Екатерину II другим царем, но «хорошим» - будто бы чудесно спасшимся Петром III (во плоти Пугачева). «Самовластительный злодей! / Тебя, твой трон я ненавижу. / Твою погибель, смерть детей / С жестокой радостию вижу» (А. С. Пушкин) И - будто бы «разбуженный» Герценом Чернышевский - все о том же: «к топору зовите Русь!». О народовольцах, эсерах и большевиках и говорить нечего: переворот и - диктатура...
Герцен первым с аристократической методичностью продемонстрировал реальную возможность конструктивного оппонирования власти путем диалога. Известно, что в органе, принимавшем решение о земельной реформе и отмене крепостного права, Александр II был в удручающем меньшинстве, и не без влияния Герцена он решился на срединный вариант реформы.
В современном учебнике истории России для вузов читаем: «Реформа, вероятно, предотвратила массовые крестьянские восстания за «землю и волю», к чему призывали радикалы (Н. Чернышевский, П. Заичневский) и что привело бы к разрушению государства.
Поскольку реформа 1861 г. была результатом компромисса разнородных интересов трех субъектов - государства, частных владельцев и крестьян, то многие ее положения обречены на критику и явное неприятие. Однако средний путь, выбранный реформаторами, был близок к оптимальному...».
Не отвечает действительности и ленинское суждение, будто «революционную агитацию Герцена подхватили... революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Еще в 1930-е годы Сталин переквалифицировал народовольцев из героев в террористы. О неприятии Герценом агитации Чернышевского достаточно написано и в учебниках. Вообще «революционная молодежь» середины века так и не сумела найти с Герценом общий язык. Неприязненно относился Герцен к молодежи следующей генерации, составившей боевой отряд Сергея Нечаева, ставшего прототипом Петра Верховенского из романа Достоевского «Бесы». У молодых революционеров конца 1860-х все «освобождение народа» сводилось к одноразовому акту - убийству и перевороту; их печатный бюллетень так и назывался - «Народная расправа!».
Подвигом Герцена стал цикл из четырех писем Михаилу Бакунину «К старому товарищу». В этом послании он осудил свои революционные устремления.
«Я не верю в прежние революционные пути и стараюсь понять шаг людской в былом и настоящем, чтобы понять, как идти с ним в ногу, не отставая и не забегая в такую даль, которую люди не пойдут со мной, не могут идти» (из второго письма).
«Неужели цивилизация кнутом, освобождение гильотиной составляют вечную необходимость всякого шага вперед?» (там же).
«Всякая попытка обойти, перескочить сразу - от нетерпенья увлечь авторитетом или страстью приведет к страшнейшим столкновениям и, что еще хуже, к почти неминуемым поражениям» (там же).
Из письма третьего: «Народ - консерватор по инстинкту, и потому, что он не знает ничего другого, у него нет идеалов вне существующих условий. Его идеал - буржуазное довольство. Он держится за удручающий его быт. Он даже новое понимает только в старых одеждах».
Герцен не дожил до времени, когда Россия склонилась под ленинским догматом: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Предвидя силу обольщения догматами, провозглашаемыми в готовом виде, он писал: «Обойти процесс понимания так же невозможно, как обойти вопрос о силе. Навязываемое предрешение всего, что составляет вопрос, поступает очень бесцеремонно с освобожденным веществом...»
Высшая мудрость Герцена - в суждении: «Нельзя освобождать людей больше, чем они свободны внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы».
Революционный путь, следуя которым Россия в конечном итоге, по выражению А. И. Солженицына, «проиграла ХХ век», оказался негодным. Значит, и ленинская похвала Герцену за то, что тот «развернул революционную агитацию» и воспитал «молодых штурманов будущей бури», сегодня - будь она справедлива, обернулась бы не похвалой, а горьким упреком. Но она неверна. И в заключение вспомним не приводившиеся в советской прессе на протяжении целого столетия слова о значении Герцена, принадлежащие классику отечественной литературы и современнику как Герцена, так и Ленина:
«Читаю Герцена и очень восхищаюсь им и соболезную тому, что его сочинения запрещены; во-первых, это писатель как писатель художественный, если не выше, то уж равный нашим первым писателям, а во-вторых, если бы он вошел в духовную плоть и кровь молодых поколений с 30-х годов, то у нас не было бы революционных нигилистов. Доказывать несостоятельность революционных теорий - нужно только читать Герцена, как казнится всякое насилие самим делом, ради которого оно делается. Если бы не было запрещения Герцена, не было бы динамита, и убийств и виселиц, и всех расходов, усилий тайной полиции и всего того зла. Очень поучительно читать его теперь».
Это - Лев Николаевич Толстой.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 012 (6610) от 24.01.2020 под заголовком «Срединный путь Александра Герцена».
Комментарии