Милость к падшим. Меняет ли тюрьма преступников?
В конце концов они возвращаются — те, кто обрек людей на боль и слезы, обкрадывал и обманывал, брал взятки и торговал наркотиками. Те, кого суды временно изолировали от общества. Какими они вернутся к нам? Стоит ли нам их бояться и что сделать, чтобы они снова не встали на преступный путь и не вернулись за решетку? Наш сегодняшний собеседник — декан юридического факультета Санкт-Петербургского государственного экономического университета Надежда КРАЙНОВА — занимается этой темой много лет и является одним из признанных специалистов по ресоциализации осужденных, вышедших на свободу.
ФОТО pixabay
— Давайте, Надежда Александровна, для начала определимся с целями наказания. Как их формулирует наш закон?
— Здесь, казалось бы, сомнений нет — статья 43 УК РФ определяет четко: «Наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений». Но, как показывает мой многолетний опыт общения с людьми, которые провели за решеткой не один год, исправить никого из них невозможно. Имеет смысл говорить об их возвращении в социум с минимальным риском для них самих и окружающих. Поэтому я пришла к выводу, что понятие «исправление» в упомянутой статье УК было бы лучше заменить на слово «ресоциализация».
Полагаю, что таковую нужно внести в Уголовный кодекс как функцию уголовно-правового воздействия. При этом она должна быть применена абсолютно ко всем осужденным, а не только к тем, кто приговорен к лишению свободы.
Оговорюсь, что некоторые мои коллеги со мной не согласны — они считают, что, хотя исправление и невозможно, эту цель все равно необходимо ставить как идеальную, к которой нужно стремиться. Есть и те, кто, наоборот, считает, что таких людей просто не надо возвращать в социум, к ним необходимо применять другие формы изоляции.
— По поводу условий содержания заключенных, как известно, также есть разные точки зрения. Одни требуют ужесточения («чтобы они прочувствовали свою вину!»), другие — за «гостиничный комфорт», как во многих европейских тюрьмах. Где тут золотая середина?
— Разумеется, я против того, чтобы места заключения превращались в «санатории». Надо сопоставлять условия содержания с теми, в которых живут обычные люди. Если за решеткой будет лучше, чем на воле, то у многих появится соблазн совершать преступления, чтобы туда вернуться.
Преступник, безусловно, должен чувствовать, что он наказан. Но только изоляцией и суровыми условиями жизни, а не унижением и не подавлением его человеческого достоинства. Более того — отношение государства к нему важно не только для него самого, но и для нас всех, законопослушных граждан. Нельзя вбрасывать в общество идею жестокости, беспощадно ломающей чью‑то жизнь и не дающей человеку шанса на выживание в нормальных условиях после освобождения.
Я также против смертной казни, которая многим кажется радикальным решением всех проблем с преступностью. И не потому, что мне жалко преступников — некоторые из них по большому счету такую меру заслужили. Мне прежде всего жалко нас — в этом случае власть демонстрировала бы нам свою слабость, неумение решить проблему иным путем. Фактически это не победа над преступником, а признание своего поражения. Лишить человека жизни гораздо проще, чем обеспечить ему возможность нормально жить — работать, заводить семью…
— А что, наши осужденные, покидая места лишения свободы, так уж всегда к этому готовы?
— К сожалению, нет. Колония их к этому не готовит. Хотя понимание проблемы в нашей уголовно-исполнительной системе есть, и сейчас она сильно реформируется. Принята соответствующая концепция развития до 2030 года. Она довольно прогрессивна, предполагает большую открытость, ориентацию на идеи ресоциализации. С 2000‑го, когда я защищала свою кандидатскую диссертацию и активно работала в колониях, там многое изменилось. Созданы, например, школы по подготовке осужденных к освобождению. Но сами сотрудники, которые там преподают, признаются, что обучение носит характер, весьма оторванный от реальной жизни. К тому же результаты этих занятий никто не проверяет. Что остается в головах у обучающихся, неизвестно. И как они свои знания применят после выхода на свободу, по сути, никому не интересно.
Да, в колониях есть психологи, но их крайне мало — на каждого из них, как и в 2000 году, в соответствии с действующей нормой, приходится 300 осужденных. При этом, как признают сами работники психологических служб, фактически они отвечают лишь за то, чтобы заключенные не совершили побег или суицид. Ни на что другое у них нет ни времени, ни сил.
— У вас есть конкретные предложения?
— Есть. Хотя многие мои коллеги в связи с этим обвиняют меня в идеализме. Я очень сильно рассчитываю на роль общественных институтов. Вот конкретный пример: с тех пор как уголовно-исполнительная система стала активно взаимодействовать с религиозными организациями, разрешила на территории пенитенциарных учреждений строить храмы и отправлять религиозные обряды, уровень преступности там значительно снизился. Особенно среди несовершеннолетних — их неустоявшаяся психика явно лучше реагирует на проповеди церковных пастырей. Как рассказывали мне сотрудники колоний, даже мероприятия благотворительных фондов, проводимые на территории этих учреждений, уже настраивают ребят на положительный лад. И здесь огромный профилактический ресурс, ведь большинство преступников начали свою «карьеру» именно в несовершеннолетнем возрасте! Как правило, это дети из неблагополучной социальной среды, недополучившие родительской любви и заботы.
К сожалению, в гораздо меньшей степени можно рассчитывать на ресоциализацию тех, кто оказался в заключении по «наркотическим» статьям. Чаще всего это люди, попавшиеся по глупости, прельстившись на большие деньги. Но сроки по этим статьям огромные, человек находится в шоке, и доброе слово до него просто не доходит.
— А как вы себе представляете большую открытость, которую предполагает упомянутая вами концепция развития ФСИН? Экскурсии в колонии в целях профилактики преступности?
— Экскурсии — это хорошая идея. Один из моих итальянских коллег, преподаватель университета, обязательно водит своих студентов в места заключения, показывает условия жизни там. Но сейчас необязательно куда‑то ходить реально — есть Интернет, при желании все можно показать на определенных сайтах. Разумеется, это не значит, что заключенным будет обеспечен свободный выход в Сеть — этим должны заниматься сотрудники исправительно-трудовых учреждений.
Сегодня же каждая колония — это «крепость», живущая по своим внутренним законам. Но общество должно понимать, что там происходит. Тогда нам будет легче выстраивать отношения с бывшими заключенными. А им — встраиваться в наш мир. Таким образом, в процесс ресоциализации будут включены не только государственные институты, но и мы, законопослушные граждане.
— Давайте все‑таки начнем с государства. Оно‑то как этим занимается?
— По большому счету — недостаточно. Для этого должна быть организована так называемая служба пробации. Ее создание сейчас активно обсуждается, есть даже проект федерального закона. Но до реального воплощения этой идеи в жизнь еще очень далеко. Таким образом, система наказаний на сегодняшний момент по‑настоящему реализует лишь одну функцию — изоляцию осужденного от общества.
— А ведь судимость предполагает еще некоторое поражение в правах — например, запрет на педагогическую деятельность, службу в силовых или правоохранительных структурах и т. д. Это усложняет ресоциализацию?
— Возможно. Но общество должно думать не только о правах человека, покинувшего места заключения, но и о собственной безопасности. Необходим некий баланс ограничений и свобод. Более того, по моему мнению, ресоциализацию нужно распространить и на потерпевших от преступлений. Их права были нарушены, они могли потерять здоровье или имущество. Кто компенсирует им это все? Осужденный со своей мизерной зарплаты, которую он получает (если получает!) в колонии? Разумеется, нет. Считаю, что государство должно взять эти расходы на себя. В том числе при необходимости обеспечить и охрану потерпевших — ведь им могут поступать новые угрозы. Бывает, что преступники, выйдя на свободу, находят таких людей и они снова становятся жертвами…
— В связи с этим встает вопрос о рецидивной преступности. Можете ли вы что‑то сказать о ее состоянии на сегодняшний день?
— По официальным данным МВД РФ, рецидив сегодня составляет около 50 %. То есть каждый второй покинувший места лишения свободы снова совершает преступление. Но и эти данные уже не отражают реальную ситуацию. В связи с реализацией политики «экономии репрессий» у нас введена новая мера уголовно-правового характера — судебный штраф. Он может быть назначен за преступления небольшой и средней тяжести, но в отличие от обычного штрафа не предполагает судимости. Таким образом, подвергнутый этому наказанию не попадает в статистику рецидивной преступности. В целом же таковая у нас растет. А с учетом активного выполнения задачи разгрузки исправительно-трудовых учреждений можно предположить, что в недалеком будущем там окажутся только ранее судимые.
— Что ж, возможно, здесь есть рациональное зерно: раз тюрьма человека не исправляет, пусть «впервые оступившийся» перековывается на воле…
— С одной стороны, это хорошо — человек живет в нормальных условиях, а не за решеткой. Но по отношению к обществу это выглядит не совсем справедливо — в обыденном сознании наказание, не связанное с лишением свободы, наказанием не является. Хотя все прекрасно понимают: тюрьма — это крайняя мера, когда человек действительно представляет опасность. И здесь мы — в общемировом тренде: если раньше Россия по численности заключенных на 100 тысяч населения входила в пятерку лидеров (которую традиционно возглавляют США), то в последние годы она откатилась на 30‑е место.
— Теперь бы еще, перефразируя известного сатирика, отстать поколичеству преступников…
— Давайте вспомним советские времена. Уровень преступности был значительно ниже, чем сейчас, — дети играли во дворе без присмотра взрослых, ночью можно было спокойно гулять по улицам. Конечно, здесь влияли многие факторы, но один из весьма существенных — профилактика рецидивной преступности. На предприятиях существовали специальные квоты по приему на работу для бывших осужденных. Исполкомы районных советов ставили их на учет и оказывали помощь. Реально работали домкомы, товарищеские суды при ЖЭКах, которые тоже вели работу с данным контингентом. В девяностые годы эту практику похоронили, но сейчас, судя по всему, придется к ней возвращаться.
Активно способствовала профилактике преступности служба участковых инспекторов милиции. Но сейчас этих стражей порядка, ставших полицейскими, практически не видно. Более того, изменилось само отношение к «дяде Степе». Раньше его воспринимали как человека, который в трудной ситуации поможет. Сегодня — либо боятся, либо игнорируют. А системы профилактики как таковой просто нет.
Между тем проблема, что называется, вопиет. Вот, к примеру, люди, осужденные за сексуальные преступления. Они практически неизлечимы — рецидивность 99 %. Далеко не все из них получают пожизненные сроки — большинство рано или поздно выходят на свободу. Как оградить окружающих от них? В США, например, их персональные данные заносят в специальный реестр, который находится в открытом доступе.
— Не самый лучший вариант… Ведь это только провоцирует таких людей на новые преступления.
— Возможно. Но что у нас? Уголовно-исполнительная инспекция с минимальным штатом сотрудников, получающих к тому же весьма небольшие зарплаты. У них нет ни возможности, ни мотивации для полноценного контроля даже за самым проблемным контингентом. Уже не говоря об отбывших срок по менее тяжким статьям, освобожденным по УДО или отбывающим наказания, не связанные с лишением свободы. Эту структуру надо совершенно точно переформатировать. Да, существует уже упомянутый мною законопроект о службе пробации. Но там совмещены понятия контроля и социальной помощи. А это, на мой взгляд, совсем не одно и то же. Контроль — это все‑таки сфера деятельности правоохранительных органов, а не гражданских организаций. И он должен быть жестким, постоянным, а не «когда придется» или «до первого случая».
— Ежеминутный контроль невозможен. А что должны чувствовать люди, рядом с которыми живет сексуальный маньяк, даже отбывший законный срок? Их жизнь превращается в ад…
— Согласна. Но сейчас, к сожалению, все подопечные уголовно-исполнительных инспекций находятся в равном положении — нет разделения на «не опасных» и «опасных». Между тем за последними кроме полицейского необходимо и постоянное медицинское наблюдение. Если врачи придут к выводу, что такой человек реально представляет угрозу для окружающих, надо подумать о применении к нему каких‑то форм изоляции. Возможно, необходимо создать что‑то вроде лечебно-трудовых профилакториев, существовавших в советские времена. Да, они потребуют бюджетных расходов, но, думаю, законопослушные граждане возмущаться не будут — ведь это вложения в их безопасность.
— Интересно, есть ли где‑то примеры реального решения таких проблем?
— Есть, например, хороший опыт Казахстана. Там работает служба пробации, налажен контроль за выходящими на свободу. Другой пример — Япония, страна с одним из самых низких в мире уровней преступности. Там колоссальную роль играет общественное мнение. Некоторые виды преступлений вызывают тотальное отторжение. От того, кто их совершил, отворачиваются все — родные, коллеги, друзья. Он становится изгоем, ему остается только сделать харакири. И это мощный сдерживающий фактор. Но если речь идет о преступлениях, к которым общество относится более лояльно, то тут наоборот — человека поддержат, не дадут ему пропасть.
Но копировать чужие модели бесполезно — так или иначе они базируются на укладе конкретного общества, своей национальной традиции. Нужно нарабатывать собственную практику, основанную на нашей, российской, идентичности. В свое время мы похоронили понятие «государственная идеология». А зря. Ведь помимо пропагандистской риторики она содержала нравственные ориентиры, на которых воспитывались целые поколения.
Да, нашему народу свойственно как чувство справедливости, так и сочувствия, «милости к падшим». Осталось только формализовать эти внутренние посылы, облечь их в политическую волю, реализовать в виде законов и конкретных структур. Не сомневаюсь, что рано или поздно это будет сделано.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 226 (7310) от 01.12.2022 под заголовком «Милость к падшим».
Комментарии