Не бойтесь совершать ошибки. Преподаватель СПбГУ оставила пожелание студентам
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
Гаянэ ВАРТАНЯН, Санкт-Петербургский государственный университет
«Я впервые попала в колонию на практике на втором курсе. И, как шутят родные, больше из нее не выходила». Наша собеседница еще в Омском госуниверситете параллельно изучала психологию и уголовное право, сейчас она — кандидат психологических наук, научный сотрудник кафедры психологии здоровья и отклоняющегося поведения. За научные достижения удостоена премии правительства Санкт-Петербурга им. Е. Р. Дашковой для молодых ученых.
— Профессия психолога в обывательском представлении — вполне завидная: уютный кабинет, зажиточные клиенты…
— …а мой «кабинет» — в воспитательных колониях и следственном изоляторе. Профессия психолога действительно очень мифологизирована, у студентов подчас о ней слишком романтические представления. Но это отрасль науки со множеством областей, одна из них — судебная и криминальная.
В психологии есть такое понятие «психотерапевтический альянс» — слаженная работа специалиста и клиента, без этого ничего не получится. Мы — психологи, чьи клиенты не мотивированы с нами общаться. В пенитенциарной системе человек обычно сам к тебе не приходит: его «за ручку» приводит кто‑нибудь из сотрудников, просит посмотреть-поговорить.
— Почему вы выбрали именно это «неблагодарное» направление?
— В 15 лет я четко поняла, что хочу работать с подростками, совершившими преступление. Когда росла, был всплеск подростковой преступности, об этом много говорили, а во мне пробудился исследовательский интерес: в чем причина? Особенности воспитания? Ситуация? Гены? Можно ли предотвратить?
Но я не знала, как называется такая профессия. С одной стороны, что‑то медицинское, с другой — юридическое. Мама подсказала: может, психология? И я поступила в Омский государственный университет имени Ф. М. Достоевского, один из самых сильных в Сибири.
На втором курсе у меня была ознакомительная практика в колонии: нам, четырем практикантам, надо было выбрать для небольшого исследования в рамках практики группы подростков, совершивших то или иное преступление. Все отказались работать с подростками, совершившими преступления сексуального характера, — сейчас в психологии принято говорить «сексуализированного». А я взялась. И уже 11 лет этой темой занимаюсь.
Она трудна не только сама по себе, но и потому что табуирована, и это моя научно-практическая боль. Парадокс: все хотят, чтобы уровень преступности снизился, но табуирование, стигматизация просто замыкают этот круг насилия.
К примеру, в зарубежной и отечественной практике было принято всех, совершивших такого рода преступления, «смешивать в одну кучу». Делили только по возрастам. Но, когда я стала исследовать тему, оказалось (и это отражено в моей диссертации), что эти преступления различаются очень сильно: тем, как разворачивается психологический механизм преступного поведения, индивидуально-психологическими особенностями подростков.
Общая черта у ребят по большому счету одна: травматичный детский опыт. Да, из фильмов нам знакомо это клишированное представление: преступления совершают те, кто в детстве сам был потерпевшим. Так вот это не клише. Но главное: если преступления и их участники так различаются, то и терапия, и программа ресоциализации должны быть разными.
Ребята, кстати, откликаются, хоть и не сразу…
— Вряд ли многие студенты решаются углубиться в такие темы.
— Конечно, не всякий решится. Но студенты очень заинтересованы и мотивированы на получение новых знаний и навыков. В рамках нашей программы подготовки студенты могут пройти практику в специализированных учреждениях, то есть увидеть вживую, что там происходит, — это потрясающий опыт, который развенчивает многие мифы. И, таким образом, выбрать интересующие их темы для исследований в этой области, понять, насколько они сами готовы и хотели бы остаться в этой области в будущем уже в качестве профессионального психолога.
— Вы при такой «выгораемой» работе очень жизнерадостный человек. Как это удается?
— Прежде чем идти в любую сферу, нужно внутренне убедиться, что у тебя нет предубеждений и изначальных негативных установок. В нашей сфере мы всегда сталкиваемся с тяжелыми судьбами и травматичным опытом.
Думаю, определенную терапевтическую роль или даже роль щита играет наука. Четыре года плотно поработав в пенитенциарной системе, я поняла, что есть риск быстро выгореть. В то же время мне была интересна тема, я хотела в ней работать. И сфера образования, наука позволили совместить исследование и практику.
— Как вы в Петербурге оказались?
— На втором курсе ОмГУ я подумала: может, попробовать поучиться в другом вузе? По программе подходил СПбГУ, к тому же я была уверена, что мне нужно в Петербург, хотя никогда в этом городе не была. Но перевестись не получалось: не было бюджетных мест, я решила доучиться, а в СПбГУ поступила уже в аспирантуру, потом стала преподавать.
Сейчас немного завидую своим студентам: в омском вузе я параллельно училась на юридическом, потому что хотела понять, как работает пенитенциарная система, особенности уголовного судопроизводства и так далее. А в СПбГУ по шестилетней программе подготовки клинических психологов сейчас есть потрясающая специализация «Судебная и криминальная психология», в рамках которой студенты получают все необходимые юридические знания и навыки.
— У вас есть исследование, которое как раз укладывается в общественные представления о психологах: что‑то о распознавании лжи…
— Это был совместный проект с коллегами из Великобритании, участвовали также коллеги из Китая и Японии.
Мы выясняли, распознает ли человек, что ему говорят неправду, если саму речь он не понимает, а смысл ему доносит переводчик. Есть много исследований на тему распознавания сигналов обмана, но хотелось узнать, важен ли при этом культуральный аспект (поэтому команда была международной), влияет ли на распознавание сигналов обмана перевод, который по определению не буквальный, не дословный.
Если упустить подробности — то да, все это влияет. Есть общеизвестные «приметы» неправды: собеседник ерзает, смотрит в сторону, скрещивает руки-ноги, передает слишком много или слишком мало деталей. Эти «приметы» работают далеко не всегда. Но вы помните, что «если ерзает, значит, лжет», — и считаете, что вас обманывают, хотя вам могут говорить чистейшую правду.
— Сложно ли вам было перестроиться из студенчества в преподаватели и что бы вы пожелали будущим студентам?
— Поначалу перестраиваться было сложно: надо иначе себя держать, формируется другая часть профессиональной идентичности — идентичность преподавателя, появляется больше требований к себе. Самым сложным было то, что надо ставить оценки другому человеку.
А студентам я пожелала бы не бояться совершать ошибки. В последнее время очень нагнетается обстановка в связи с поступлением и выбором будущего. Но не знать, чем хочешь заниматься, — тоже нормально. Мне кажется, важно давать себе возможность расслабиться, отвлечься и стараться выбирать то, чем интересно заниматься конкретно сейчас. Даже если немного ошибетесь в выборе — все поправимо. Любое образование точно лишним не будет.
Комментарии