Владелец тайны верхних нот

ФОТО URA.RU/ТАSS

Гость редакции - народный артист Азербайджана Юсиф Эйвазов.

Одним из знаменательных событий фестиваля «Звезды белых ночей» в Мариинском театре стала опера «Пиковая дама» Чайковского, в которой перед петербургской публикой впервые предстали вместе на одной сцене меццо-сопрано Ольга Бородина, тенор Юсиф Эйвазов и сопрано Евгения Муравьева под управлением маэстро Валерия Гергиева. В партии Германа Эйвазов напоминал Владимира Атлантова тем, с какой свободой, бесстрашием и куражом брал все теноровые вершины. Певец рассказал «Санкт-Петербургским ведомостям» о том, какие чувства испытывает к этому герою, как перестать бояться верхних нот и как возвращается к жизни европейская оперная индустрия.

–  Партию Германа вы уже исполняли и в Большом театре, и в «Метрополитен-опера», но в Мариинском театре представили ее впервые. Насколько этот дебют отличался от всех предыдущих?

–  Выход на сцену Мариинского театра в партии Германа с Валерием Гергиевым за дирижерским пультом стал для меня особым дебютом, эта «Пиковая дама» запомнится надолго. Да, я пел Германа неоднократно, знаю партию очень хорошо, но именно сейчас для меня случился час икс. Все, что было до этого, оказалось репетиционным периодом, за время которого все, чему я научился, принес в Мариинский театр.

Эта партия принесла мне удачу в Америке. После того как я спел там десять спектаклей «Пиковой дамы» с Лиз Давидсен в партии Лизы, генеральный менеджер «Метрополитен-опера» Питер Гелб пригласил меня на беседу, во время которой сказал, что никогда не думал, что я на такое способен. И спросил, что бы еще я хотел у них спеть. Далеко не каждый артист может услышать от него такой вопрос. Я попросил возможности исполнить партию Рудольфа в «Богеме» Пуччини. Он сдержал слово, и в следующем сезоне у меня будет пять спектаклей «Богемы» в «Мет» в ноябре.

–  Есть тенора, которые боятся петь Германа, считая, что это разрушительно действует на их психику.

–  И правильно делают, что не берутся за нее. В партии Германа есть несколько больших сложностей. Первая –  очень низкая тесситура, это практически Отелло, только русского формата. В этой опере невероятно плотный оркестр. К тому же невозможно Германа только петь и не играть, это не Радамес в «Аиде», который может простоять где-то в углу, красиво спеть, и все будут в счастье. Для меня Герман стал любимым персонажем, а «Пиковая дама» –  любимой оперой. Когда меня приглашают петь Германа, бросаю все и соглашаюсь. Первое, что сказала мне жена (Анна Нетребко. –  Прим. ред.), когда я взял в руки партитуру: «А ты уверен, что должен это петь?! Эта партия подразумевает актерское мастерство, которого у тебя нет». Такую вот я получил «поддержку», после чего сразу отправился готовиться. Но уже после второго-третьего спектаклей Аня пришла посмотреть на меня, после чего сказала: «Никогда не думала, что ты можешь так». Этот персонаж раскрыл во мне многое, в том числе актерские способности.

–  Для вас Герман –  безумец, каким он сам себя называет в опере?

–  Я не считаю, что Герман был сумасшедшим, что с первого появления на сцене артист в этой роли должен психовать. Он прекрасно осознавал все, что делал, совершая продуманные, изощренные ходы. Лизу он не любил, на протяжении всей оперы толком не признался в любви. А на балу слова «Люблю, люблю тебя» произнесены в спешке, торопя ее поскорее дать ему какой-нибудь ключ, чтобы поскорее пробраться к старухе. Если бы Герман любил Лизу, сбежал бы с ней, но он остался, начав строить эгоистичные планы. Искал возможность каким-то образом раскрыть тайну карт, выиграть деньги.

–  Сложный тип, бесспорно, но написано немало исследований и о том, что главной, пусть и патологической, страстью Германа была старая графиня.

–  Такой взгляд на их отношения подошел бы, возможно, для режиссера Дмитрия Чернякова. Я в этом спектакле был счастлив от того, что впервые в жизни встретился на сцене с Ольгой Бородиной в партии Графини, с легендарной певицей.

Мы с ней никогда не пели, не встречались даже. У нас сразу наладился потрясающий контакт. Она –  профессионал высочайшего класса, но об этом даже нет необходимости говорить: ее заслуги хорошо известны миру. Мы с ней быстро нашли общий язык, поняв, как будут взаимодействовать наши персонажи. С ней было очень интересно работать, и надеюсь, что доведется поработать еще не раз и в этой опере в частности.

–  Если Герман у Графини выпытывает тайну трех карт, современные тенора должны выпытывать у вас тайну верхних нот. Почему все они их так боятся?

–  Это дело техники. Я не могу понять, почему нельзя хорошо петь эти ноты. Видимо, сытый голодного не поймет. Иначе не могу объяснить.

–  Это примерно как в анекдоте Руссо о Марии-Антуанетте, которая в ответ тем, кто доложил ей, что у крестьян нет хлеба, заявила: «Нет хлеба?! Пусть едят пирожные!»

–  Да, как-то так. Я в свое время сам сильно мучился. Но моя карьера началась потому, что я мог петь только верхние ноты и больше ничего –  ни грамотной фразировки, ни низкого регистра толком не было, голос пестрел в разных местах. В спектакли меня брали потому, что я мог гвоздить верхние ноты без проблем. Кастинг-директора ценили это, понимая, что этот тенор возьмет свои си-бемоли при любых обстоятельствах.

–  Но это главное для тенора.

–  Да. Мне кажется, этому состоянию надо научиться, это физические ощущения, мышечная память. Я пою верхние ноты в абсолютно здоровой манере, не крича, не надрываясь, четко знаю технически, где эти ноты должны быть, поэтому они там благополучно живут. Если техника здоровая, можно петь и в 70 лет, как пел Лучано Паваротти.

–  В вашей биографии упоминается мастер-класс Паваротти. Личный контакт у вас с ним был?

–  Нет. Я участвовал в массовых мастер-классах в Перудже. Дома у него я не был.

–  Было чему научиться на этих мастер-классах?

–  Нет. Он говорил очень образно, абстрактно. В свои 22 года мне многое было не понять. Это уже сейчас, спустя 20 лет, мне ясно, что он имел в виду. Как и Франко Корелли сказал когда-то мне: «Верхние ноты –  это прыжок в темноту»... Мне был 21 год, и мне показалось, что он слегка неадекватный. А сейчас, когда я пою верхние ноты и они звучат в глухом месте, понимаю, что Корелли имел в виду. «Глухое место» –  для меня, а для слушателей это резонатор. Корелли был уже старенький, но активно преподавал. Жил постоянно под транквилизаторами, которыми его пичкала жена, а он безропотно принимал. Встреча с ним была, скорее, из разряда «прикоснуться к легенде». Пару раз я взял у него уроки, которые стоили бешеных денег. Это было в Милане. Я общался также и с Лейлой Генчер, Джульеттой Симионато, Валентиной Кортези, Франко Бонисолли, Ренато Брузоном, с которым довелось даже однажды спеть концерт в какой-то итальянской деревушке. Я застал остатки того «Ла Скала» в 2001 году, когда еще Риккардо Мути был музыкальным руководителем, когда отмечали 100-летие со дня смерти Верди. Я тогда оказался в центре событий. Это были сильные впечатления.

–  В вашем голосе и чувствуется глубокая итальянская традиция, которая многими стремительно утрачивается. Публика теряет ориентиры, вкус, отучается разбираться.

–  Как сказала когда-то моя первая педагог, «ты должен поехать в Италию и пропитаться ею». Вероятно, за годы жизни в Италии так и получилось. Я пропитался энергетикой, языком, традицией, я дышал воздухом этой благословенной страны. Почти 20 лет я прожил в Милане, до своих 37 лет, как раз когда у певца все и формируется.

–  Как меняется ситуация в оперном мире?

–  Наши летние зарубежные фестивали вроде бы в силе, все начали подтверждать и следующий сезон. Открытие «Метрополитен» пока под вопросом, но мы все надеемся, что в сентябре этот театр наконец снова откроется. Но локдаун, конечно, нанес индустрии невосполнимый урон. Многие певцы уже не смогут вернуться в профессию, отправившись на заработки в совсем другие сферы ради выживания. Театры пока не понимают, как снова запустить махину, которая на протяжении полутора лет не работала. Открыть театр –  проблема и финансовая, и техническая, и логистическая. Сложности будут. Но люди театра настроены решительно. В Вене, например, Государственная опера работает уже полным ходом, жизнь возвращается.

–  О планах уже можете рассказать?

–  Да, у меня будет много интересного. На фестивале в Арена ди Верона я впервые исполню в один вечер «Паяцев» Леонкавалло и «Сельскую честь» Масканьи, чуть позже там запланировано три спектакля «Турандот» с Аней. Вернусь к партии Отелло, наконец, спустя семь лет в театре «Сан-Карло» в Неаполе на открытии сезона в ноябре. Там же у нас с Аней будет «Трубадур» Верди. С «Тоской» мы появимся и в Мадриде, и на Зальцбургском фестивале. В декабре спою «Бал-маскарад» Верди в Берлине впервые в «Дойче опер», а в марте вернусь в «Ла Скала» в «Адриане Лекуврер» Чилеа. И обязательно снова спою в Мариинском театре осенью в «Пиковой даме» Чайковского!