Начинать утро с новости
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
Гость редакции — корреспондент петербургского РИЦ ТАСС Олег СЕРДОБОЛЬСКИЙ
Наш собеседник — настоящая легенда петербургской журналистики. Его стаж в петербургском ТАСС — без малого шесть десятков лет. Именно в его материалах, появлявшихся на информационных лентах агентства, впервые были названы имена Валерия Гергиева, Сергея Лейферкуса, Бориса Тищенко, Дианы Вишневой… Ему довелось беседовать с Дмитрием Шостаковичем, Евгением Мравинским, Георгием Товстоноговым, Аркадием Райкиным, Георгием Свиридовым… Среди его наград — и государственные, и профессиональные. Весной нынешнего года Союз журналистов России чествовал нашего собеседника на церемонии «Золотое перо России», отметив его в престижной номинации «Легенда российской журналистики».
— Олег Михайлович, в своем ответном слове на церемонии вы сказали, что в нашей профессии очень интересно жить долго, но это возможно только по взаимной любви. А вы ведь журналистскую профессию выбрали еще в седьмом классе?
— Все началось со стенгазет… Я любил их делать в школьные годы, когда жил с родителями на Чукотке. Однажды в наш поселок Эгвекинот, расположенный среди сопок, на берегу залива Креста, приехал из Анадыря спецкор газеты «Советская Чукотка». Заглянул в нашу школу, прочитал в стенгазете мое стихотворение «Северное сияние» и захотел со мной познакомиться. Сказал: «Хочешь быть нашим собкором?». Так я начал готовить заметки в окружную газету и даже получил редакционное удостоверение внештатного корреспондента.
И когда в 1961 году я окончил школу, «Советская Чукотка» дала мне рекомендацию для поступления на журфак. Город я выбрал сам — Ленинград, где жили мои бабушка и дедушка. В Петрограде они встретились, поженились. В этом городе родилась моя мама.
Перед Великой Отечественной войной она окончила в Ленинграде Педагогический институт имени Герцена, попала по распределению во Владивосток, где познакомилась с моим будущим отцом. И я родился там в мае 1944 года, почти за год до конца войны. Своего угла у нас не было, жили у родственников, пока старшая сестра отца, жившая на Крайнем Севере, не посоветовала: «Приезжайте на Чукотку, здесь есть работа, есть где жить». Так мы и сделали. И я рад, что так получилось, поскольку на Севере была очень интересная жизнь.
— Но судьбу связали с Ленинградом?
— Здесь я живу уже более шестидесяти лет. Но помню этот город еще по первым школьным годам. Учился здесь во втором и третьем классах, жил у бабушки с дедушкой на улице Воинова, нынешней Шпалерной. В Ленинграде меня принимали в пионеры, здесь я пережил смерть Сталина.
У бабушки с дедушкой была 12‑метровая комната в коммуналке. Конечно, нам было очень тесно. Но в те времена многие так жили. И если вы спросите, какое мое самое любимое место в нашем городе, я не задумываясь отвечу: родная улица Воинова…
Мне кажется, любовь к городу мне досталась по наследству. Мама, живя на Чукотке, очень скучала по Ленинграду. Мечтала там жить и «воевала» с папой, для которого родным был Владивосток. В конце концов она победила, и папа потом хорошо прижился в Ленинграде…
Я себя ощущаю ленинградцем еще и потому, что это связано с семейной памятью: именно в квартире на улице Воинова бабушка с дедушкой пережили блокаду. В семье о блокаде не говорили: бабушка оберегала меня от своих страшных воспоминаний. Но последствия пережитого я наблюдал практически каждый день: бабушка никогда не выбрасывала картофельные очистки. В моем стихотворении «Эхо блокады» есть об этом такие строчки: «Жирели собаки и кошки, // И было неведомо мне, // Зачем кожуру от картошки // Сушила она на окне».
Это семейное воспоминание теперь уже принадлежит не только мне, но и моим дочкам и внучкам…
— Итак, Ленинград, журфак, ТАСС…
— В ТАСС, который стал моей судьбой, я попал случайно. После окончания университетского журфака в 1966 году я видел себя очеркистом, фельетонистом, собирался работать в карельской газете «Комсомолец», где проходил две летние практики и куда меня обещали взять на работу. Но перед самым распределением мне сообщили, что на эту должность принят другой корреспондент.
Я был очень растерян, потому что не представлял себе, где буду работать. Выручил случай: моему сокурснику Юре Шнитникову предложили вакансию корреспондента в ТАСС, а у него уже была договоренность с архангельской газетой. И Юра предложил пойти в ТАСС мне.
Признаться, в агентстве долго размышляли по поводу моей кандидатуры: им требовался опытный сотрудник — со стажем, с членством в партии. И это был прецедент для ТАСС, по крайней мере для его Ленинградского отделения, что они приняли в штат 21‑летнего выпускника. Таким прозорливым оказался Василий Игнатьевич Николаев, мой первый директор, который решил рискнуть.
Мне сначала поручили новости, связанные с предприятиями пищевой промышленности и металлургии. Не могу сказать, что это давалось мне легко: вся информация была очень строгой, с формулировками партийного характера. Но с первых же шагов мне показалось, что в этой суровой, твердой и точной работе можно найти какие‑то «проталинки», то есть делать информацию, больше связанную с человеческой жизнью, с судьбами людей, а это меня всегда интересовало.
Самой памятной из первых месяцев работы оказалась поездка в Сланцевский район. Там, в маленькой деревеньке Монастырек, я познакомился с деревенским хором — бабушками, которые чудесно пели старинные песни, в том числе и обрядовые свадебные. И даже выступали с этим репертуаром на комсомольских свадьбах. Я спросил у них: «А если надумаю жениться, приедете ко мне на свадьбу?». Они обещали. И наверняка приехали бы, если бы не моя долгая холостяцкая жизнь.
По итогам той поездки появилась заметка «Свадебное путешествие в Древнюю Русь». За эту информацию я получил свою первую «отметку»: в те времена за хорошие материалы присваивали два балла, и это означало, что работу заметили в Москве…
Работая, я старался найти свой, более мягкий стиль, авторскую интонацию в подаче информации. Да, тексты на партийную тему в изложении агентства зачастую выглядели «железобетонно». Но существовали и другие темы, дававшие возможность некоторых стилистических вольностей. Как раз Москва предложила тогда рубрику «ТАСС для субботнего вечера», для которой я каждую неделю с удовольствием что‑то отправлял. Такая информация «с душой» широко печаталась в газетах всей страны.
Вообще Ленинградское отделение по своему творческому потенциалу было в числе самых передовых. И часто, когда у Москвы появлялась какая‑то новая идея, следовал звонок в Питер: мол, ребята, помогайте.
Именно тогда, в 1970‑е годы, мы стали активно работать на зарубежные каналы, показывая советский образ жизни на событиях из нашей повседневности.
В таких сюжетах очень преуспевал мой учитель и старший товарищ Павел Булушев — фронтовик, участник обороны Ленинграда, оказавшийся репортером от бога. Кроме того, Павел Михайлович обладал и большим поэтическим даром: стихи он начал писать еще на фронте, а в зрелые годы вернулся к поэтическому слову и занял достойное место в ряду поэтов, пишущих на военную тему.
Дядя Паша, как я его называл, был довольно суровым редактором, не стеснялся крепких словечек, но я благодарен ему за эти уроки репортерского дела. Это была моя вторая школа после журфака, а может быть, и первая по значению. Однажды он меня отправил — это было в 1966 году — брать интервью у губернатора одной из зарубежных столиц, который приехал с визитом в Ленинград. Тот согласился уделить мне время по пути в аэропорт, уже перед самым вылетом.
Мы беседовали в машине. По совету моего куратора я сказал: «Господин губернатор, это мое первое международное интервью, поэтому, пожалуйста, будьте ко мне снисходительны». Моя начальная фраза оказалась важным камертоном, и мы с губернатором очень тепло поговорили. В общении с собеседником всегда помогает непринужденная человеческая интонация.
— С тех пор жанр интервью стал для вас ведущим?
— Это получилось совершенно естественно.
Ценность интервью в том, что ты оставляешь для истории живое свидетельство или размышление человека. А поскольку моими собеседниками были в том числе и великие люди, я понимал весомость каждого услышанного слова.
Именно поэтому одной из самых памятных для меня была встреча с дирижером Карлом Ильичом Элиасбергом. Она состоялась 24 марта 1974 года в его квартире на набережной реки Фонтанки.
К тому времени блокадная премьера Седьмой симфонии Шостаковича под управлением Элиасберга уже обросла героическими легендами и казалась весьма далеким событием. Поэтому Карл Ильич заранее представлялся мне пожилым человеком. А он оказался моложавым, подтянутым. И в квартире у него царил идеальный порядок…
В интервью Карл Ильич был очень точен, избегал эмоционально окрашенных слов вроде «очень», «замечательно», «потрясающе». Он рассказывал о том, как с фронта откомандировывали оркестрантов, как непросто шли репетиции, как драматические обстоятельства требовали от него военной жесткости в общении с коллегами. Он говорил оркестрантам: «Единственной уважительной причиной вашей неявки на репетицию может быть только смерть».
Абсолютно не было в Карле Ильиче какой‑то патетики, желания что‑то преувеличить. Он давал понять, что исполнение симфонии было его работой в особых обстоятельствах. Во время встречи я показал ему программку той самой премьеры 9 августа 1942 года. «Откуда она у вас?!» — изумился он. Долго ее изучал, прошелся по списку участников премьеры, нашел в нем опечатку, которая была в подлинной программке: артист Горелик был по ошибке назван Горелюком.
Я объяснил: это ксерокопия, выпущенная к 30‑летию первого исполнения Седьмой симфонии, в августе 1972 года. Тогда симфония вновь прозвучала на одной из летних площадок Ленинграда при участии почти всех оставшихся в живых ее блокадных исполнителей. «Мы с женой отдыхали тогда на юге, и мне почему‑то никто не сказал об этом», — посетовал Элиасберг. И по моей просьбе оставил на программке автограф…
Встреча с Карлом Ильичом навсегда осталась в моей памяти. А потом жанр интервью стал едва ли не главным в моей работе. И это было связано с моим «романом» с вашей газетой, «Санкт-Петербургскими ведомостями». Одиннадцать лет, с 1991 года, я вел в ней рубрику «Автограф в антракте», героями которой были артисты, писатели, композиторы, музыканты, певцы, художники, мастера балета, в общей сложности — более 270 человек.
Рубрика была во многом экспериментальная и представляла собой собрание баек, рассказанных людьми искусства от первого лица. Все вопросы, которые я задавал внутри этого общения, в итоговом тексте исчезали — и получался монолог, выстроенный как своего рода «газетный киносценарий».
— То есть вы как бы стояли за кадром?
— Да, именно так. От себя я давал три-четыре строчки, стараясь по возможности афористично представить своего героя. Встречи не всегда были простыми: творческие люди очень непредсказуемы, все зависит от того, с какой ноги они утром встали. Но работа шла интересно.
Каждый выпуск «Автографа» сопровождался авторским рисунком. Этот ход подсказал мне замечательный актер БДТ Евгений Алексеевич Лебедев, герой первого «Автографа». После его теперь уже легендарной роли в спектакле «Холстомер» у него появилась роспись с лошадиной головой. И я пытался потом добыть от каждого героя рисунок как подарок читателям. В моем архиве хранятся потрясающие автографы — Сергея Курехина, Теймураза Мурванидзе, Бруно Фрейдлиха, Игоря Горбачева, Натальи Макаровой…
Времена были непростые, начало 1990‑х годов. Когда я обратился к Владиславу Стржельчику с предложением поучаствовать в этом цикле, он возмутился: «Какие байки! Неужели вы не видите, что творится на улице!»… Я объяснял всем своим собеседникам, что эта рубрика как раз и родилась вопреки всему тому, что происходит вокруг. Это был замысел с зарядом оптимизма. И я очень благодарен газете за то, что она пошла на этот эксперимент, который, на мой взгляд и по отзывам коллег и читателей, оказался удачным. Потом из этого материала сложилась книга.
Рассказы моих героев охватывали жизнь города на протяжении примерно 80 лет, а цитаты из монологов вошли даже в некоторые театроведческие монографии, где затрагивалась тема «Художник и власть».
Стржельчик героем «Автографа в антракте», к сожалению, так и не стал. Несколько раз мы возвращались с ним к этой теме, но он по разным причинам откладывал встречу. В тот день, когда он объявил об учреждении в городе премии «Золотой софит», мы пересеклись с ним на ступеньках Дома актера. Владислав Игнатьевич положил руку мне на плечо и сказал: «Я ненадолго отлучусь в больницу, а потом мы с вами обязательно увидимся». Увы, это было последнее, что я услышал от него.
Всех своих собеседников я выбирал сам. Чувствовал, кто в этом жанре может интересно раскрыться, а кое‑кто уже был в числе моих давних хороших знакомых, например, композитор Андрей Петров. Он вообще считал, что его байки — лучшие во всем цикле.
— И это действительно так?
— Прелесть его баек, как и многих других, состояла в том, что они отражали свое время. Речь шла о его балете «Сотворение мира», тема которого в пору воинствующего атеизма вызывала много вопросов у министра культуры Фурцевой…
За всю свою жизнь я ни разу не пожалел, что выбрал журналистскую профессию. Благодаря ей я познакомился с очень интересными людьми, порой настоящими символами своей эпохи.
Тассовская работа не мешала мне писать книги. У меня вышли сборники стихов — для взрослых и для детей. Петербургские композиторы написали на мои стихи более двухсот песен, в основном для юной аудитории. Одна песня звучала даже на празднике «Алые паруса».
Каждый журналист выбирает в этой профессии какую‑то свою сферу, где он не просто корреспондент, но порой и участник событий. Есть даже какое‑то могущество в нашей профессии, если ты в ней точно себя ведешь. Однажды благодаря моей публикации одна очень серьезная бизнес-структура не отняла помещение у музыкальной школы в центре города. И это была победа журналистского слова.
Я и сейчас работаю с большим удовольствием, пишу новости каждый день, моя сфера — театр и музыка.
Считается, что репортерство — это дело молодых. Когда репортеру за сорок, во многих странах его, что называется, снимают с дистанции по возрасту… Когда мне предложили прочитать для студентов спецкурс о профессии, я назвал его «Репортерство — как образ жизни». И мне было интересно убедить в этом молодых коллег.
Наш выдающийся радиожурналист житель блокадного Ленинграда Матвей Львович Фролов работал репортером до 80 лет. Когда я рассказал о его профессиональном долголетии зарубежным коллегам, им стоило больших трудов мне поверить. А теперь вот мне самому исполнилось 80, и мне по‑прежнему интересно начинать утро со свежей новости.
Подготовил Сергей ГЛЕЗЕРОВ
Комментарии