Диалог с памятью предков
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
Гость редакции — главный художник Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи Евгений Емельянов
Ключевое место в новой музейной экспозиции «Русь между Востоком и Западом» (6+) занимают живописные работы нашего собеседника. Доминантой выглядит недавно законченное им полотно, посвященное битве со шведами в 1240 году. Как известно, русская дружина разгромила тогда неприятельский отряд, высадившийся на берегу Невы, и заставила оставшихся в живых спасаться бегством. На полотне новгородский князь Александр Ярославич, юный, горячий, но вместе с тем не по годам мудрый и выдержанный, побеждает в поединке шведского ярла Биргера, и вместе с князем яростно сражается его дружина…
— Евгений Юрьевич, чем вас так привлекает фигура Александра Невского?
— Мне бесконечно дороги герои русской истории. Очень близок образ Дмитрия Донского, я посвятил ему немало работ. Не меньший трепет я испытываю, обращаясь к сюжетам, связанным с героической обороной Севастополя во время Крымской войны. Мне кажется, что его защитники проявили ту самую непоколебимую силу русского духа, которую никак не могут объяснить враги…
Но Александр Невский для меня — совершенно особая фигура. Здесь, на невских берегах, он сражался со шведами, здесь хранятся его мощи, а сам он — небесный покровитель нашего города. И всего русского воинства.
Как говорил Леонардо да Винчи, «великая любовь есть дочь великого познания». Когда во что‑то погружаешься, предмет своего изучения начинаешь любить еще больше… Возможно, если бы я так же глубоко в свое время окунулся в жизнь и подвиги Александра Васильевича Суворова, а я им тоже восхищаюсь, то, наверное, мое творчество было бы посвящено его походам…
Вообще Древняя Русь меня привлекала с детства. Может быть, потому, что мама познакомила меня с былинами и образы витязей запали мне в душу. А еще никогда не забуду потрясающую книгу «Русские богатыри» с иллюстрациями удивительно талантливого художника Николая Михайловича Кочергина. Какая мощь, красота, величие!.. Ничего общего с современными «мультяшными» образами.
Когда я поступил в Академию художеств, первая композиция, которую нам поручил замечательный учитель Александр Константинович Крылов, академик, руководитель мастерской церковно-исторической живописи, была посвящена Невской битве. Была поставлена задача — досконально, насколько возможно, изучить то время. Заниматься в библиотеках, музеях, архивах — собирать материал, делать зарисовки элементов материальной культуры. Для того чтобы почувствовать историческую эпоху, художнику необходима некая насмотренность…
Именно тогда мое детское увлечение было подхвачено историческим погружением. С тех пор, уже тридцать лет, образ Александра Невского неотступно со мной. На первом курсе было наработано огромное количество материала, который стал базой, которая во многом помогает мне и сегодня… Так, одну из работ, которая была создана еще в академии, я использовал, уже работая в музее, для оформления его центрального входа…
Ждет своего часа полотно для диорамы, посвященной Ледовому побоищу 1242 года: для нее строят специальное сооружение близ города Гдова, возле Чудского озера, недалеко от непосредственного места битвы. А пока все желающие могут увидеть эту работу в кронштадтском парке «Патриот».
И вот что еще важно. Изучая житие Александра Невского, я понял, что в нем описаны подвиги конкретных людей, которые были его соратниками. Их было шестеро — шестеро храбрецов, которые вместе с полководцем участвовали в Невской битве.
— Этих людей художники никогда не изображали?
— Практически никогда. Между тем сохранились их имена и даже краткие намеки на возрастные и портретные характеристики. Это большая редкость, поскольку обычно до нас доходят имена только военачальников.
Судьбы совершенно удивительные! Легендарный воевода Гаврила Олексич погиб спустя год, предположительно, при штурме крепости Копорье.
В Невской битве он, «увидев королевича, влекомого под руки, въехал до самого корабля по сходням, по которым бежали с королевичем», поднялся на борт, был сброшен вниз, но потом снова вступил в бой.
Сбыслав Якунович, будущий новгородский посадник, вооруженный только одним топором, бросился в самый центр вражеского войска, за ним устремился ловчий Александра — Яков Полочанин, вооруженный длинным мечом. Отрок Савва проник в центр шведского лагеря, «ворвался в большой королевский златоверхий шатер и подсек столб шатерный». Потеряв опору, шатер свалился на землю.
Новгородец Миша со своей дружиной сражался в пешем строю и потопил три вражеских корабля. Шестой упомянутый воин — это Ратмир, слуга князя Александра. Он сражался пешим против нескольких шведов, был ранен и погиб.
Вдохновившись их подвигами, я создал галерею героев Невской битвы, хотя отдаю себе отчет, что это художественные образы и они, конечно, ни в коей мере не претендуют на документальное портретное сходство.
«Прототипом» Саввы стал разведчик Иван Романов, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза. Он подходил по возрасту, и мне очень понравилось его открытое, светлое, почти мальчишеское лицо. Для создания портрета Якова Полочанина позировал мой товарищ-реставратор с очень колоритной внешностью. А некоторые образы родились абсолютно «из головы».
И чем больше я погружаюсь в историю, тем больше понимаю людей, которые сражались рука об руку с Александром. Да, соглашусь с историками, Невская битва не была грандиозным сражением, которым его нередко описывают. Это было достаточно локальное боестолкновение, однако оно тем не менее оказало огромное влияние на дальнейшие события на Новгородской земле.
Шведы ведь пришли не просто пограбить. Есть четкие свидетельства, что в их войске находились епископы, которые пытались принести в православную страну христианство западного образца. И когда Александр Невский сумел их остановить, это имело колоссальное значение для нашей истории…
Все эти мысли я стараюсь выразить в своих работах. И очень признателен музею, что здесь у меня есть возможность развиваться в профессии, а это для меня, как для художника исторического жанра, имеет важнейшее значение.
Вообще, честно говоря, оканчивая Академию художеств, работать в музее я не собирался. Я много занимался книжной графикой, иллюстрировал книги и учебники по истории. Пробовал свои силы в иконописи.
Мне посчастливилось принять участие в возрождении утраченных фрагментов росписи Благовещенской церкви на Васильевском острове. По сути, там приходилось создавать почти все заново, поскольку от оригинала мало что осталось. Создавал также образы для храма Воскресения Словущего в Суворовском военном училище на Московском проспекте. Было и еще несколько храмов в городе и области, для которых я писал образы. Но основной для меня стала все‑таки историческая живопись. Если ты влюблен в историю, то все силы уходят именно в это направление.
Что же касается Музея артиллерии… С годами я понял, что ничего случайного в жизни не бывает. Хотя сюда меня, конечно, привели обстоятельства.
— И какие же?
— Вакантное место предложили моему товарищу, очень хорошему художнику, но он посчитал, что оно не совсем его, и порекомендовал меня. Прежде, к своему стыду, я бывал в Музее артиллерии всего несколько раз и все как‑то мимоходом. Запомнилось огромное количество пушек, танков, ракет. Поскольку меня больше интересовали древние эпохи, мне казалось, что это все от меня достаточно далеко. Когда же я прошел по музею всерьез, вдумчиво, то понял и почувствовал, какое это колоссальное собрание, кладезь истории…
Уже почти двадцать лет как я здесь главный художник. Ни разу не пожалел. В Музее артиллерии мне посчастливилось найти единомышленников, сообщество людей, увлеченных историей, буквально живущих ее событиями.
Моим консультантом стал старший научный сотрудник Александр Николаевич Кайгородцев, потрясающий специалист, и я очень горжусь дружбой с ним. Историческая живопись — это ведь очень кропотливая научная работа. Мало владеть профессиональными азами, которые дает Академия художеств. Требуется доскональное, глубочайшее знание эпохи в мельчайших ее деталях, знание костюма, оружия. Изучение всего этого занимает огромное количество времени, и если не увлечен, не заинтересован — просто не сможешь этим заниматься.
У меня сердце колотилось, когда я брал в руки шпагу Елизаветы Петровны, награды Дениса Давыдова…
Любой художник живет, работает на эмоциях, на внутренних ощущениях. И я тоже постоянно получаю колоссальный импульс от соприкосновения с непосредственными свидетельствами прошлого.
— И все‑таки чем занимается главный художник в музее, особенно теперь, когда в экспозициях живопись все больше уступает место мультимедийным средствам?
— Художник в музее нужен для того, чтобы все новые экспозиции, выставочные проекты, сувенирная продукция, публикации имели единое художественное оформление. В этом смысле музейный художник определяет образ музея — от стиля оформления этикеток до представления той или иной темы.
Надо ведь не просто показать предмет, а поместить его в некую среду так, чтобы он воспринимался наиболее выигрышно. Ту же винтовку можно просто положить в витрину, а можно подобрать ей исторический фон, на котором она будет восприниматься совершенно иначе. Подача музейного предмета — это отдельное искусство, и этим в том числе занимается музейный художник.
Что же касается мультимедиа… Поймите меня правильно, я вовсе не противник новых подходов, но уверен, что современные технологии не способны заменить живописные полотна. Потому что картина — это глубинный диалог со зрителем, в котором художник делится своими самыми сокровенными ощущениями и переживаниями. Для понимающего и думающего человека живописное полотно всегда имеет несколько уровней восприятия.
— Музей артиллерии — и в этом, наверное, его достоинство — в своей экспозиции весьма традиционен. Некоторые залы сегодня выглядят примерно так же, как и несколько десятилетий назад…
— На самом деле, если внимательно присматриваться, залы, конечно же, меняются. Но сама атмосфера — и тут вы совершенно правы! — остается неизменной. Я уверен, что при наличии новых тенденций в музейном деле необходимо сохранять и старые экспозиционные подходы.
Если мы представляем предметы дореволюционной эпохи, то, конечно, логично, чтобы в нее зрителя погружала сама атмосфера. Мне, например, совершенно не нравится — а сейчас нередко такое бывает, — когда ту же войну 1812 года показывают с использованием современных экспозиционных конструкций в стиле хайтек. И когда мы оформляли пространство, посвященное Кутузову, для меня было логично и принципиально включить в его оформление элементы ампира, поскольку они соответствуют тому времени, в котором жил полководец.
В этом смысле залы, которые рассказывают о первых столетиях истории русского оружия, сохранены в той стилистике, которую заложил еще во второй половине XIX века основатель музея Николай Ефимович Бранденбург. Витрины в русском стиле, особое освещение… И это вовсе не «пыль веков», когда экспонаты, условно говоря, покрыты паутиной, а четко выверенный подход. Очень легко эту атмосферу разрушить, сделать все по‑современному, но при этом, как мне кажется, будет утрачено уникальное ощущение историчности…
— Батальная живопись для вас не единственная тема?
— Да, есть и другие, которые меня не отпускают. В первую очередь — моя малая родина. Я родом из Чебоксар, но город не дает такого ощущения, как деревня. Каждое лето я приезжал к бабушке и дедушке в село Тогаево в Поволжье, и это были самые счастливые дни моего детства. Я и сейчас приезжаю туда с такой же радостью, для меня это место силы. Меня крестили в детстве в нашей сельской церкви Михаила Архангела. До революции село так и называлось — Архангельским.
Для меня очень важно, что дом моего прадеда живой, мы приезжаем и останавливаемся в нем с семьей каждое лето. Из этого дома когда‑то ушел на фронт мой дед Петр Никифорович Виноградов. Он служил в войсках связи, освобождал Польшу, участвовал в штурме Берлина. Сохранилась военная фотография, с которой я написал его портрет «Весна в Берлине». На ней он в потрепанной гимнастерке, ватных штанах…
На портрете я изобразил его с наградами, которые у него украли, когда он возвращался с фронта. Три медали — «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и «За победу над Германией». Где‑то на вокзале ему надо было отлучиться за билетом, и он попросил попутчика, с которым ехал в одном вагоне, посторожить его вещи. А когда вернулся — ни вещей, ни товарища…
Другой дед, по линии отца, Валентин Емельянович Емельянов, участвовал в Курской битве. Он рассказывал мне, как целился из бронебойного ружья в немецкий танк, но тот очень быстро развернулся и навел на него дуло, и ему пришлось срочно сползать в канаву и менять позицию, потому что в этом поединке он бы вряд ли сумел выжить.
В начале 1944 года он был сильно контужен в боях под Ленинградом. В деревне Красовицы — теперь это Новгородская область — стоит памятник, на котором фамилия моего деда указана среди погибших. Дело в том, что его посчитали убитым и внесли в списки безвозвратных потерь. А родным пришла похоронка, которая до сих пор хранится в нашем семейном архиве… Но дед выжил, попал в Кронштадт, прошел Балтийский флот, потом Тихоокеанский.
Валентин Емельянович дожил до девяноста шести лет… Мы с ним очень много общались. У него было шестеро детей, много внуков. Все они приезжали к дедушке летом на день рождения. В яблоневом саду ставили столы, дедушка сидел в тельняшке и фуражке морского офицера. Мы с ним вместе пели песни, одна из его самых любимых была «Заветный камень» — о Севастополе…
Что же касается родного села, то там просто очень красиво — настоящий рай для художников… Когда я выставляю работы, изображающие родные места, то испытываю душевный трепет. В этом году я привозил картины на выставку в Мариинский Посад — маленький городок на Волге, недалеко от Тогаева. Для кого‑то это были просто яркие пейзажи. Но для меня и моих земляков — очень личное.
Поэтому когда кто‑то просит меня продать картины с тогаевскими видами, я отвечаю отказом. Не потому, что мне их жалко. Просто для меня это то же самое, что продать фотографию предков или какие‑то предметы, связанные с моими родными и близкими. Подарить могу, продать — нет. Для меня эти живописные произведения — как диалог с самыми дорогими людьми, с собственным детством, с памятью предков…
Комментарии