Экспозиция как спектакль
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
Гость редакции — музейный сценограф Никита САЗОНОВ
Создать музей с нуля? Нашего собеседника, которого в прежние времена назвали бы оформителем экспозиции, эта задача нисколько не пугает. В его активе — более пятидесяти музейных и выставочных проектов, осуществленных чуть более чем за десять лет. Практически на пустом месте возник замечательный музей в Кобоне на берегу Ладожского озера, посвященный истории этой деревни, людям и событиям, с ней связанным. Также с нуля был создан Музей Суворова в Новой Ладоге, который сегодня стал одной из точек притяжения в этом городе.
Впрочем, география проектов Никиты Сазонова давно уже вышла за пределы Петербурга и Ленинградской области, поэтому застать его в городе порой весьма непросто: едва ли не каждый месяц он отправляется в очередную творческую командировку. А нам лишь остается узнавать о появлении в том или ином регионе музеев, созданных его руками…
— Никита Андреевич, какие экспозиции вам ближе: классические, условно говоря, с витринами под стеклом, или суперсовременные, интерактивные, наполненные всевозможными цифровыми технологиями?
— Ни те, ни другие. Попытаюсь объяснить почему. Что касается классического музея: современному человеку в нем, говоря попросту, скучно. Ему хочется, чтобы его развлекали. Но это вообще особенность нашего времени, мы все сейчас так или иначе испытываем в этом острую потребность.
Предыдущие поколения зрителей шли в музей прежде всего за знанием и трепетом соприкосновения с подлинной историей. Зачастую людям хватало простой этикетки или развернутой аннотации. Сегодня дело обстоит совсем по-другому. В музей нынче идут не столько за знаниями, сколько ради чувств, эмоций, ощущений.
Но я не стал бы говорить о каком‑то падении культурного уровня или вкусов публики. Вообще не хочу давать оценку, просто скажу: многое действительно изменилось. Лавина развлекательной информации, когда фактически происходит битва за зрительское время, выработала в нас новые привычки и превратила в потребителей культуры. Таково состояние нынешнего общества. Мне трудно его анализировать, поскольку невозможно оценить поток, в котором ты сам находишься и движешься с его же скоростью…
В то же время, когда экспозиция практически целиком построена на современных «развлекающих» технологиях, она превращается в подобие аттракциона. Или компьютерной игры. Вопрос: пройдет тридцать лет, и какой музей победит — тот, что сегодня кажется архаичным, или супернавороченный?
Мне кажется, тот, что сегодня кажется нам архаичным. Потому что за считанные годы технологии стремительно уходят вперед. Идеи, которые нам сегодня представляются новаторскими, достаточно быстро устаревают. И спустя лет десять архаичным будет выглядеть именно такой навороченный музей.
Да и вообще, на мой взгляд, нельзя превращать историю в аттракцион. Хотя сейчас именно увеселительный компонент становится очень важным, притягательным. Существует даже целое направление показа событий войны — например, с помощью шлема виртуальной реальности…
Но, когда подобные формы становятся основными, за ними утрачивается главное содержание музея — предмет. Он фиксирует, подтверждает происходившие события, и это очень важно, потому что, если говорить о давней истории, то одних воспоминаний и свидетельств очевидцев зачастую недостаточно. Да, сегодня мы являемся современниками людей, которые были свидетелями и непосредственными участниками событий ХХ века. Но вот, скажем, от того, что произошло гораздо раньше, остались только предметы, которые зафиксировали подлинность происходившего.
Музейный предмет может быть очень разным — физическим объектом и нематериальным литературным наследием, какими‑нибудь песнями, сказаниями или былинами. Главное, что он подлинный. И убирая или заменяя его, мы превращаем саму идею музея в ничто, поскольку именно предмет является ключом к рассказу о событиях прошлого.
— Так какой же, на ваш взгляд, должна быть современная музейная экспозиция?
— Новые технологии — это не только мультимедиа. К ним, как ни странно это звучит на первый взгляд, относятся драматургия и режиссура экспозиции.
Речь о том, что проектировщик намечает внутри музейного пространства «тропинку», по которой ведет зрителя. На ней расставлены эмоциональные точки, в которых посетитель получает определенную информацию, знания, ощущения, эмоции, испытывает переживания. Зрителя либо вовлекают в процесс, либо дают ему отстраниться, а в какой‑то момент должна произойти кульминация. Тогда человеку будет интересно, понятно, и самое главное — мы сможем его увлечь и обратить его внимание на тот или иной экспонат.
Ведь он‑то, предмет, фактически остается неизменным, просто изменяется его восприятие зрителем. Возьмем, к примеру, макет какой‑нибудь битвы в хорошо известном Музее артиллерии. Раньше нам было совершенно достаточно, чтобы на условном поле боя были расставлены маленькие фигурки, к ним прикреплены номера, а рядом дано объяснение. Сейчас же…
— …большинство людей скажут: скучно, неинтересно!
— Разумеется. И музейщики начинают что‑то изобретать, как бы дополняя реальность. Можно над макетом сделать проекцию, которая показывает, как менялось поле боя. Рядом расставить большие экраны, на которых будут показано, как выглядело оружие, как летели пули и снаряды…
То есть происходит следующее: исторический предмет становится похожим на матрешку: его «оборачивают» в новые слои. В данном случае — информационные. А в основе — стремление с помощью современных технологий привлечь внимание к тому предмету, который и раньше точно так же лежал в витрине…
Возвращаясь к драматургии: она сегодня весьма неплохо работает на очень многих экспозициях, когда они по сути превращаются в ожившие спектакли. Достойный пример — художественная панорама «Дорогами войны», которая была создана командой «Невского баталиста». Там в основу положили историю одного героя, которая понятна и легко считывается зрителем.
Привлечение драматургов к созданию экспозиций раньше было крайне редким. А сегодня именно они стали главными проектировщиками экспозиций, без них зачастую не обойтись: им ставят задачу написать, придумать сценарий повествования, за которым люди придут в музей.
— Условно говоря, как в исторический театр?
— Точно! Потому что публике, как я уже говорил, нужно развлечение. И мы вынуждены следовать ее желаниям, в каком‑то смысле подстраиваться, чтобы человек через наши всевозможные «фокусы» все‑таки соприкоснулся с предметом. А через него — с реальной историей.
Какие «фокусы» я имею в виду? Свет, цвет, звук… Всем этим занимается художник, но сейчас есть термин, который начинают использовать все чаще: музейный сценограф. Это специалист, который умеет создавать яркие и привлекательные образы, погружая в них зрителя. Одним словом, рождая мир экспозиции как некий спектакль.
Я сам нередко называю себя музейный сценографом, хотя по профессии театральный художник, оканчивал Академию художеств — мастерскую под руководством знаменитого петербургского художника и писателя Эдуарда Степановича Кочергина. Потом работал (и делаю это до сих пор) по своей профессии как художник-сценограф, а через детские проекты увлекся еще и музейным делом.
…Что касается света. Современная экспозиция использует драматическое освещение, то есть предмет подсвечивают определенным образом. В музее «Дом китобоя», посвященном послевоенному Калининграду, именно свет направляет внимание зрителя, как бы выхватывая предметы в витринах во время аудиоэкскурсии.
Очень важный момент — инфографика. Это то, с чем мы сталкиваемся каждый день в метро или в торговых центрах. Иногда она нам удобна, иногда путает. В музее действуют такие те же принципы инфографики, когда вперед выносят активные, большие заголовки, под ними располагается дополнительная информация.
Звуковое наполнение… Это может быть музыкальное произведение, специально написанное для экспозиции: композитор тоже становится сегодня весьма востребован в музее. В Музее Суворова в Новой Ладоге именно звуковое оформление пространства, в том числе солдатские песни, погружает посетителей в историческую среду.
— И все это только для того, чтобы привлечь внимание зрителя к предмету?
— И именно в этом разница между классическим музеем XIX века и современным. Если сказать проще, то XIX век — это зритель и витрина, а наш век — это, условно говоря, зритель в витрине.
Мы с вами вообще одно из последних поколений, заставшее аналоговый мир. Молодое поколение уже с самого рождения существует в цифровом пространстве. Меняется не только сознание, происходят изменения в концентрации внимания, тактильных навыках, мелкой моторике. Перестают работать аналоговые технологии привлечения внимания к предмету. Требуются новые подходы, которые будут увлекать зрителя.
Теперь относительно того, что нравится делать мне и почему. Для того, чем я занимаюсь, я даже придумал термин — лоутек. Как противоположность хайтеку — высокой технологии. Лоутек — это насыщение экспозиции механическим интерактивом, когда с помощью рук можно совершать действия, которые помогают лучше понять информацию. Манипуляции могут быть достаточно простыми, но они отлично работают. И совершенно не требуют цифровых технологий. Все гораздо проще.
Простейший пример: экспозиция, которую наша команда создала в прошлом году в Туле — «Десять тысяч лет до Тульского кремля». В витрины мы поместили подлинные артефакты, связанные с каменным веком, а рядом — предметы, с помощью которых можно сконструировать точно такие же орудия труда, какими пользовался доисторический человек. Элементы ножа, рукоятка, кожаные ремни… Только для удобства мы их чуть‑чуть укрупнили. Рядом схема сборки. И в этот момент посетитель начинает размышлять, как и что лучше приделать друг к другу, чтобы крепче держалось. И тогда назначение предмета становится намного понятнее.
— Одним словом, совершенно не обязательно насыщать новый музей цифровыми технологиями?
— В принципе можно обходиться и без них. Хотя, нравится нам это или нет, но мы стоим на пороге скачка в виртуальную среду. Это произойдет и с музейным пространством. Каким оно будет, как изменится ценность экспоната, нам предстоит узнать в ближайшее время…
Не могу сказать, что грядущая трансформация меня особенно радует, но противостоять ей мы бессильны. Вообще уход в виртуальность сыграл с нашей жизнью злую шутку: нам теперь не хватает ярких эмоций, ощущений, подлинности. Музей — как раз одна из точек, которая может дать ощущение реальности.
Я уже сказал о том, как с помощью предметного ряда можно погрузиться в древнее прошлое. А бывает так, что музей становится точкой конструирования будущего. Сейчас мы работаем в очень интересном городе Ленинградской области — Сланцах. Яркий пример моногорода, связанного с развитием технологий. Когда требовалось добывать полезные ископаемые, рядом с месторождениями появлялись жилые районы, и даже не совсем понятно, что это было: города при заводах или заводы при городах. Но вы прекрасно понимаете: когда прекращает работать градообразующее предприятие, что происходит с таким городом? Он теряет смысл своего существования.
Сланцы оказались как раз в такой ситуации, и экспозиция, которую мы там проектируем, как раз об этом — о поиске нового смысла. И это совершенно новая задача музея, которой раньше просто не существовало.
Именно так произошло и в Кобоне. История следующая: музей был создан там после войны, посвящен Дороге жизни, которая проходила через деревню. Располагался он в здании школы, в очень красивом месте возле перекрестья Новоладожского канала и реки Кобонки. Но случилось так, что музей сгорел. И практически все, что в нем было, погибло.
Поэтому задача, поступившая нашей команде, звучала следующим образом: «Существует здание, есть история, но нет ни одного предмета. Музей надо создавать с нуля». И мы сразу предположили, что возрожденный музей должен стать центром сбора информации о поселке. В общем, так и получилось.
Мы начали с Дороги жизни. Если представить себе две воронки песочных часов, то одна — это Ленинград, другая — вся страна, а тонкая перемычка между ними — это и есть Кобона. Через нее, как через своего рода портал, прошло огромное количество людей.
Но ведь для каждого эвакуирующегося Дорога жизни начиналась от дверей собственного дома. И мы стали искать воспоминания: кто и как добирался до вокзала, потом ехал по железной дороге, а затем — по льду или по воде. Результатом стало создание аудиоспектакля, который посетитель имеет возможность послушать в одном из залов музея, сидя в кузове легендарной полуторки.
Спектакль длится около получаса. При этом человек окружен подлинными предметами эпохи. Наверное, после этого никто не остается равнодушным, потому что через личное восприятие происходит самое главное — путешествие во времени. Рождается осознание того, что мы все являемся чьими‑то продолжениями…
Музей стал аккумулировать воспоминания, предметы, которые приносят люди, и я очень надеюсь, что через некоторое время от него будут начинаться «тропинки памяти», которые поведут по всей Кобоне. В поселке осталось не меньше десятка старых домов, которые являются «очевидцами» событий блокадного времени. Через каждый во время блокады прошли сотни, тысячи эвакуированных ленинградцев. По сути дела, каждый такой дом имеет право быть музейным объектом.
— Уж не хотите ли вы сделать всю Кобону музеем?
— Ни в коем случае, совершенно нет такой задачи, но выстроить экскурсию с рассказами людей и воспоминаниями было бы очень интересно…
Кстати, в процессе создания экспозиции был один достаточно необычный момент, когда мы приступили к созданию той ее части, что посвящена поэту Александру Прокофьеву — уроженцу Кобоны. Трудность состояла в том, что сегодня его стихи практически никому не известны. Как рассказать о поэте, произведений которого никто не помнит? И здесь нам помог случай.
Оказалось, что в Кобоне живет его дальний родственник. Когда мы с ним поговорили, поняли: если для широкого круга Прокофьев — действительно забытый поэт, то для жителей Кобоны, которые, безусловно, гордятся своим выбившимся в люди земляком, его имя — еще и память о деревенских конфликтах, которые тянутся аж с дореволюционных времен. И это поразительно!
В итоге мы наполнили музей голосами жителей деревни, которые рассказывают о своем земляке. О его отношениях с односельчанами, о том, как он приезжал на родину, уже будучи известным литератором. И все это вместе создает такое информационное поле, что даже человек, который ничего не знал о Прокофьеве, запомнит его имя и проникнется к нему уважением.
Комментарии