Тайну личной жизни никто не отменял
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
Гость редакции — директор Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга Людмила НИКОЛАЕВА.
«Сплоченные войной» — так называется межрегиональный электронный проект, который совместно ведут Петербург и Ярославская область. Его цель — создать максимально полные списки ленинградцев, эвакуированных из города в дни блокады, а также тех, кто вернулся домой после освобождения, и тех, кто решил связать свою судьбу с ярославской землей. Общая работа позволит собрать воедино документальные свидетельства, раскрыть судьбы людей. Одним из участников проекта стал госархив литературы и искусства, ведь через эвакуацию пришлось пройти многим культурным учреждениям нашего города, испытав при этом и горечь потерь, и тяготы смертельно опасного пути на Большую землю…
— Ваше участие в проекте наверняка связано с приближающимся 80‑летием полного освобождения Ленинграда от блокады?
— Да, безусловно. В нашем архиве немало фондов деятелей культуры и искусства, работавших в блокадном Ленинграде. Художников, писателей, искусствоведов, журналистов… Некоторые материалы поступили к нам еще два десятка лет назад, порой они еще не разобраны и не описаны, а значит, недоступны исследователям. Сейчас мы как раз этим и занимаемся, и едва ли не каждый документ приносит нам новое знание.
Вот, например, мы изучили материалы, связанные с военной судьбой кукольного театра Евгения Сергеевича Деммени. Одна часть труппы осталась в Ленинграде, а другая, во главе с самим Деммени, была отправлена в эвакуацию в Ташкент. Но туда она так и не доехала. Сначала оказалась в Иванове. Четыре месяца сотрудники театра жили в этом городе в надежде на то, что им построят сцену. Но она так и не была возведена, поэтому труппу отправили из Иванова в Вологду, где она выступала до 1944 года, а затем вернулась в Ленинград…
Пожалуй, едва ли не главное открытие последних лет — блокадные записи Ольги Николаевны Родштейн, попавшие к нам в составе фонда Даниила Александровича Гранина. Она работала в Доме книги в отделе иностранной литературы, в совершенстве знала три иностранных языка. Обладая острым умом, давала в своих записях достаточно яркие характеристики людям, которые приходили к ней за книгами. С этого, собственно говоря, начинаются ее записи, которые она сама назвала «Дневник прилавка».
После того как в 1942 году Дом книги был закрыт, Ольге Родштейн удалось устроиться в Дом радио. Затем она трудилась в Публичной библиотеке, где стала первым специалистом, занимавшимся сбором документов о Великой Отечественной войне.
Нам никак не удавалось найти ее родственников. И вот удивительное совпадение: в тот день, когда мы в архиве открыли выставку, посвященную этому дневнику, мне на электронную почту пришло сообщение от внучки Ольги Родштейн — Марии Владимировны Зеленовой, живущей в Москве. Она побывала у нас, оказалась очень интересным человеком: кандидат филологических наук, преподает в одном из столичных вузов. Очень хорошо помнит свою бабушку, поэтому смогла нам рассказать много интересных деталей и подробностей…
Назову еще одну фамилию — Вера Милютина. В грядущем январе мы надеемся участвовать в выставке в Государственном Эрмитаже, на которую предоставим подлинники ее работ. Милютина в феврале 1942 года была включена в группу из пяти художников, которым поручили зафиксировать «ранения» Эрмитажа. До лета 1942‑го она работала над серией рисунков «Эрмитаж в дни блокады». Их создание — настоящий подвиг: Вера Милютина была истощена до предела, еле держалась на ногах, но несмотря ни на что пешком ходила в Эрмитаж с Выборгской стороны…
Кроме того, мы завершим описание фонда Елены Оскаровны Марттилы и постараемся открыть выставку ее работ. Она окончила школу за два дня до начала войны, поступила в художественное училище. И всю блокаду рисовала то, что видела вокруг. Она просто не могла этого не делать… Елены Оскаровны не стало в середине прошлого года: до столетия ей оставалось всего несколько месяцев.
Увы, ее работы поступали к нам в несколько этапов и не были систематизированы. Потребовалась кропотливая работа, чтобы определить, какие полотна относятся к довоенному периоду, какие — к военному, а какие — к послевоенному. Все это нужно систематизировать, чтобы потом исследователи могли этим пользоваться.
Кстати, наш архив уже много лет помогает, учит коллег работать с документами личного происхождения. На наши семинары каждый год приезжают представители более двух десятков учреждений из самых разных регионов России. Тема близка многим, ведь, как правило, материалы, которые нам передают, систематизированы только в редчайших случаях. Обычно в коробках, ящиках, папках некий хаос… И мы разработали схему, как все это, условно говоря, разложить по полочкам, понять, что к чему.
— Архив готов принимать любые материалы частных лиц или все‑таки есть ограничения?
— Конечно, есть. К нам поступает очень много просьб взять документы на государственное хранение — как правило, от родственников людей, которые ушли из жизни. Мы в обязательном порядке проводим экспертизу ценности того, что нам предлагают. Какие‑то бумаги, которые, на наш взгляд, не представляют исторической ценности, могут быть возвращены дарителям.
Разумеется, как следует из названия архива, мы принимаем документы людей, оставивших след в культуре нашего города. Но грани нередко бывают достаточно условными. Несколько лет назад к нам поступил личный архив архитектора Александра Николаевича Васильева, который всю жизнь строил гидроэлектростанции. И при этом, будучи выпускником Академии художеств, запечатлевал весь процесс в своих рисунках. В нашем архиве более пятисот его работ, подчеркну — художественных!
Сначала он изображал ту территорию, где предполагалось строительство, затем — его начало, а позже — окончательный результат. Таким образом — а работал он от Камчатки до Прибалтики и Северного Кавказа — у нас теперь хранятся пейзажные работы, запечатлевшие весь Советский Союз. Александра Васильева не стало несколько лет назад, он продолжал трудиться до последних дней жизни.
— То есть в архиве есть документы не «по профилю», связанные с людьми не из мира искусства и литературы?
— Трудно сказать насчет «профиля». Сейчас мы проводим научное описание поступившего к нам фонда Тамары Николаевны Москвиной — знаменитой фигуристки, тренера по фигурному катанию. Казалось бы, не совсем по профилю… Но кто скажет, что ее творчество — не искусство?
Мы готовы принимать «непрофильные» документы, но в очень редких случаях. Когда человек чем‑то знаменит и наследники настаивают, чтобы документы хранились именно у нас. К примеру, не так давно к нам поступил фонд известного врача Федора Григорьевича Углова. Те, кто отвечал за судьбу его документов, из всех городских архивов выбрали наш и не хотели менять своего решения.
Так что отступления от каких‑то жестких правил возможны, и нередко они только на пользу. Хронологические рамки нашего архива были прописаны при его организации еще более полувека назад: согласно им, мы должны хранить исключительно документы, созданные после 1917 года. Но это вовсе не означает, что у нас нет более давних материалов. Они могут попасть к нам из семейных бумаг. Вот почему самый древний документ, хранящийся в нашем архиве, датирован 1649 годом. Это польская грамота из фонда уже упомянутой выше художницы Веры Милютиной и ее мужа композитора Александра Розанова о выделении земель кому‑то из их предков.
В нынешнем году мы активно участвовали в мероприятиях, посвященных 200‑летию со дня рождения Александра Островского. Конечно, материалов самого драматурга у нас нет, но немало театральных художников работали впоследствии с его произведениями. И у нас хранятся их работы. Например, Сергея Сергеевича Сережина, трудившегося на Дальнем Востоке.
Так что нам было что сказать на архивных чтениях, посвященных Островскому. На эти чтения приехали коллеги со всей России. И темы, которые они раскрывали на основе своих архивных собраний, были совершенно разными. Практически в каждой — что‑то особенное. Сотрудник из Великого Новгорода рассказал о самодеятельном театре в деревне Медведь Новгородской области, который уже 125 лет, вплоть до наших дней, играет пьесы Островского. Руководитель архивной службы Калмыкии поделилась подробностями первой постановки пьесы «Гроза» на сцене Калмыцкого драматического театра. А представитель архивного ведомства из Архангельска, опираясь на театральные афиши, поведал о том, какое место занимали произведения Островского в репертуаре провинциальных театров конца XIX — начала XX века.
Сейчас Театральная библиотека обратилась к нам с предложением: она собирается посвятить следующий год Шекспиру. Конечно, у нас документов Шекспира нет, но есть материалы киностудии «Ленфильм», в том числе совершенно восхитительные альбомы рабочих моментов и отбора актеров на роли в «Гамлете» и «Короле Лире». По восемь альбомов для каждого фильма… Кого отбирал режиссер Григорий Михайлович Козинцев, по какому принципу? Исследовать этот вопрос очень интересно.
У нас есть фонд Козинцева, полученный от его жены. И я очень горжусь оказанным нам доверием: последние поступления были от сына режиссера, Александра Григорьевича Козинцева, который передал документы, связывающие его с родителями. Это письма, рисунки и записочки, которые они писали ему, когда уезжали в командировки.
— В одной из публикаций, посвященных вашему архиву, встретил информацию о том, что многие документы, относящиеся к творчеству Михаила Зощенко, были найдены практически на помойке и ваши сотрудники их спасли. Что это за детективная история?
— Вы знаете, подобных детективных историй у нас немало. Многим читателям наверняка хорошо известно имя Ростислава Широких — легендарного диктора Ленинградского радио и телевидения, народного артиста РСФСР. Его голос звучал по радио практически в каждой ленинградской квартире: Ростислав Александрович был ведущим выпусков «Последних известий», концертов, публицистических программ, много лет вел теле- и радиотрансляции с праздничных парадов и демонстраций на Дворцовой площади.
Кстати, он был участником Великой Отечественной войны, мичманом Ладожской военной флотилии, участвовал в обеспечении работы Дороги жизни. И, наверное, неслучайно особую известность приобрел как многолетний ведущий церемонии возложения венков и цветов на Пискаревском мемориальном кладбище в День Победы, во время которой проникновенно читал стихи Ольги Берггольц, Александра Твардовского, Михаила Дудина, Сергея Орлова, Юрия Воронова…
Наш архив несколько раз обращался к Ростиславу Александровичу, чтобы он передал нам свои материалы. Но получал отказ: мол, еще не время. В 1993 году артиста не стало. А когда в 2005‑м его квартиру стали освобождать те, кому она досталась, все его бумаги были просто вынесены на помойку. И сердобольные соседи, увидев это, сразу же позвонили в Дом радио. А его сотрудники в свою очередь обратились к нам. Мы срочно приехали и спасли документы от гибели.
Точно такая же история с архивом певицы Ольги Олеговны Вардашевой. Мы к ней обращались, она отказывала нам до последнего, плохо себя чувствовала и пыталась отложить все «на потом». В январе нынешнего года ее не стало, и через некоторое время соседка буквально спасла ее документы, обнаружив среди бумаг наше письмо.
К сожалению, когда мы обращаемся к людям с предложением передать их материалы в архив, они реагируют по‑разному. Некоторые относятся с пониманием, другие просто считают себя оскорбленными: что, мне уже совсем пора на покой, раз документы забирают в архив?!
Очень серьезный аргумент, который мы высказываем: гарантию сохранения документов может дать только государственный архив. Здесь исторические материалы будут действительно храниться вечно. И это вовсе не громкие слова. Даже если документы поступают к нам не в очень хорошем состоянии, они будут отреставрированы за государственный счет с применением специального оборудования…
— Людмила Игоревна, вопрос, который всегда интересует читателей: с любым ли из хранящихся у вас материалов можно ознакомиться или все‑таки есть какие‑то закрытые темы?
— Закрытых нет, но есть конфиденциальные. Так, в личных фондах может находиться информация, которая способна опорочить кого‑то как личность и как профессионала. Она может содержаться, например, в приватной переписке. Такие документы мы не выдаем. Тайну личной жизни никто не отменял.
Если в документе, который запрашивает читатель, содержатся какие‑то части текстов, которые, на наш взгляд, не должны стать достоянием широкой публики, мы их специальным образом купируем. Будет неправильно, если мы их обнародуем, потому что это нанесет ущерб репутации как тех людей, к которым эта информация относится, так и их потомков.
— То есть архив осуществляет своего рода «нравственную цензуру»?
— Совершенно верно. Да, бывают недовольство, жалобы от посетителей архива, что им не все предоставляют: мол, что‑то от них скрывают. Но мы здесь занимаем очень жесткую позицию. И, прежде чем выдать читателю материалы из фондов личного происхождения, всегда проверяем, не содержится ли там подобная «деликатная» информация.
Проверять нам приходится, к сожалению, выдаваемые документы еще и потому, что некоторые читатели нас подводят. Особое беспокойство вызывают «личные» документы 1920‑х и 1930‑х годов, где нередко сами листы в деле не сброшюрованы, не прошиты, а лежат россыпью. А это всегда большая опасность их утраты.
Поэтому архивное дело должно быть проверено не только перед выдачей, но и после того, как читатель с ним ознакомился. Да, иногда это вызывает раздражение посетителей: неужели вы нам не доверяете? Нет, ничего личного, просто архивная предосторожность. Мы беседуем, пытаемся объяснить свою позицию. И чаще всего взаимопонимание удается найти. Все‑таки, повторюсь, наша миссия — хранить вечно.
Комментарии