Проповедь позитивного или формула успеха?
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
Гость редакции — почетный профессор СПбГУ Геннадий ЖИРКОВ
Сегодня День российской печати, а наш собеседник — один из ведущих в стране историков журналистики. Он преподает уже почти шестьдесят лет, четверть века заведовал кафедрой истории журналистики в СПбГУ. В начале 1990‑х годов фактически заново разработал курс по истории российской журналистики XX века, включивший в себя разделы о периодике белого движения и русского зарубежья, независимой прессе периода нэпа. Стал автором 35 монографий и учебных пособий, в том числе «Одухотворенного слова», посвященного журналистике Великой Отечественной войны. Исследовал историю цензуры. Несмотря на свои 86 лет, продолжает преподавать.
— Геннадий Васильевич, взаимоотношения цензуры и СМИ, необходимость или неприемлемость цензуры — тема практически вечная. Вы исследовали цензуру как историк, каково ваше видение этой темы?
— На мой взгляд, цензура не всегда зло. И вообще часто звучащий вопрос о том, нужна она или нет, некорректен. Цензурный режим существует независимо от нас с вами, хотим мы того или нет. Как атрибут государства цензура сохранится, пока существуют ее объективные и субъективные истоки. Всегда есть тайны, которые закрыты для общего «потребления». Например, военные, государственные, дипломатические, медицинские…
Да и политическая цензура существует в любом обществе, даже в том, которое называет себя самым свободным. Государство так изначально устроено, что стремится минимизировать информацию, способную нанести ему ущерб.
Другое дело, что цензура должна быть просвещенной. В дореволюционной России цензорами, как известно, были многие писатели. Иван Гончаров, Федор Тютчев, который занимал пост председателя Комитета иностранной цензуры. Это были цензоры-просветители, а не преследователи.
Самым тяжелым периодом цензуры обычно называют эпоху Николая I. Даже используют термин «террор». На самом деле это не так. На мой взгляд, Николай I — оклеветанный государственный правитель. История не так проста, как ее иногда представляют и выносят на страницы учебников и книг. Да, Николай I вникал во все, во что можно и нельзя, он так понимал свою власть.
— Он мог быть и жестким…
— Конечно. После того как в его руки попала поэма Александра Полежаева «Сашка», содержавшая критику порядков в Московском университете и описание нравов университетского студенчества, автора привезли ночью к царю, находившемуся тогда в Кремле перед коронацией, и тот заставил читать поэму «Сашка» вслух при министре народного просвещения. После чего Полежаева по личному указанию Николая I отправили на Кавказ…
Конечно, сегодня нельзя говорить о том, что современным СМИ нужна цензура в дореволюционном или советском формате. Необходимо установление партнерских отношений власти, капитала, журналистов и аудитории. В результате их общественного договора возможна та степень свободы слова, которая будет учитывать общие интересы и сведет число конфликтных ситуаций к возможному минимуму. Это и будет, условно говоря, необходимый нам цензурный режим.
Но даже не цензуру я хотел бы противопоставить падению нравственности, а прежде всего ответственность журналиста за свое слово.
В связи с этим хочу напомнить про опыт Петра Великого, который был создателем нового информационного пространства России. Ведь с чем он столкнулся в самом начале своего государственного пути? Россия воспринималась в Европе негативно и предвзято, как страна варваров. Петру надо было представить Россию в новом, позитивном, имидже. Именно это, собственно говоря, и подтолкнуло Петра к тому, чтобы перейти к изданию периодической печати.
— Прежде всего «Ведомостей», первый номер которых вышел в январе 1703 года…
— Эта принятая дата не совсем точна. Петр отдал два распоряжения в середине декабря 1702 года о необходимости выпуска газеты «Ведомости», и тогда же появились два номера, известных как пробные. И одновременно вышел номер «летучего листка» — «Юрнала о взятии Нотебурга». И вот это издание по сути дела и есть первое печатное издание в России.
В попытке создать новое информационное пространство Петр встретил сопротивление со стороны Русской православной церкви. Ведь именно ей принадлежало прежде монопольное право на информационное пространство. Основой была духовная публицистика, фактически она заложила многие традиции, которые до сих пор сохраняют смысл. В первую очень — проповедь позитивного поведения человека. Жития святых — не что иное, как пример достойного поведения.
Петр отодвинул церковь от информационного процесса, сделав его светским, но ключевая позиция — проповедь позитивного поведения — в нем осталась.
Забегая вперед: в советский период богоборческая власть в полной мере использовала эту традицию. Недаром основным героем не только журналистики, но и литературы, искусства был человек труда, вопросы социалистического соревнования, движения за коммунистический труд, кодекс строителя коммунизма. Я условно называю эту функцию журналистики «моделирующей». Она особенно ярко проявила себя в годы Великой Отечественной войны.
— Сегодня многие с ностальгией вспоминают советское время, советскую журналистику, а постсоветскую, перестроечного времени нередко критикуют…
— На мой взгляд, в начале 1990‑х годов наша страна испытала колоссальное внешнее воздействие. И это очень сильно отразилось на нашей журналистике, которая впервые оказалась на «диком» информационном рынке и усвоила западные стандарты, которые мы прежде нещадно (и справедливо!) критиковали. Речь о том, что фактически к нам во время перестройки пришла желтая пресса со всеми ее особенностями, и последствия мы наблюдаем по сей день.
Она была построена на принципах послевоенного германского журналиста Акселя Шпрингера, превратившего издание бульварной прессы в точную науку. За сорок лет успешной издательской деятельности он буквально завалил европейские газетные рынки десятками изданий, общий недельный тираж которых временами превосходил двадцать миллионов экземпляров.
Высшим достижением в понимании Шпрингера был кричащий заголовок на первой полосе. Он не видел ни малейшей разницы между простым преувеличением и откровенной выдумкой. Формула успеха, которую вывел Шпрингер, гласила: «Чужая постель, чужие деньги, чужая смерть». Основное содержание — сенсации, сплетни, скандалы из личной жизни известных людей. Основные темы — ужасы, мистика, убийства, культ денег. Характерные черты — обилие иллюстраций, систематическое использование обнаженной женской натуры…
Эти принципы западной журналистики были восприняты у нас как руководство к действию. Сегодняшняя журналистика в целом слишком часто несет негативные модели поведения человека. Если говорить научными словами: произошел разрыв с отечественной традицией позитивного моделирования.
Хрестоматийно известны слова историка Василия Ключевского о том, что история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Мы в современных условиях как раз проходим незнание уроков.
И это очень тревожит, ведь ответственность журналистики весьма высока. Медиапространство и медиасреда влияют на поведение человека, продвинутые ученые уже ставят вопрос о «поведенческой политике», не случайно пять лет назад Нобелевская премия по экономике была присуждена американцу Ричарду Талеру, изучающему, как поведение и психология отражаются на принятии экономических решений… Понимаете, как далеко нас может увести разговор о влиянии современной журналистики на общество?
— Вы говорите о коммерциализации СМИ, но ведь это явление совсем не новое: вспомним хотя бы пресловутого Фаддея Булгарина…
— Вы правы, в информационном процессе ничего не исчезло и не исчезает. Еще в первой трети XIX века сложилась так называемое торговое направление российской словесности, или «литературная промышленность». Рынок есть рынок.
Недаром публицист «Русского слова» Николай Соколов в ту пору отмечал: «Нельзя без гнева и отвращения говорить о современной журналистике, которую насквозь прососала преступная продажность. За все определяется плата, все оценено, отторговано по правилу спроса и предложения».
— Не отделаться от ощущения, что история ходит по кругу…
— Да, и даже Интернет, ставший сегодня, на мой взгляд, итогом развития информационного процесса, вобрал в себя многие негативные черты медиарынка.
— Вы верите в будущее бумажной прессы?
— Верю. Считаю, что бумажная газета сохранится. Книга ведь в традиционном виде сохранилась и пользуется популярностью, несмотря на развитие всевозможных гаджетов. И газета, я уверен, как вид информации сохранится, поскольку дает возможность получать профессиональную аналитическую информацию. Кому будет нужна газета? Прежде всего — думающему человеку, который заинтересован во встрече с умным, размышляющим журналистом.
Не воспримите, пожалуйста, мои слова как лесть, но «Санкт-Петербургские ведомости» сохраняют традиции качественной петербургской журналистики. А они одновременно связаны и с одноименной дореволюционной газетой, и с «Ленинградской правдой». И мне приятно, что посчастливилось иметь к ней самое непосредственное отношение. Ведь преподавать я начал в 1964 году, одновременно сотрудничая в «Ленинградской правде», именно через нее пришел и в историю журналистики.
— Как это произошло?
— Когда надо было готовить дипломную работу, выбрал тему — «Ленинградская правда» во время блокады. Сюжет был мне особенно близок, мне в детстве довелось пережить первую блокадную зиму. В 1942 году нас эвакуировали через Ладогу. Спасибо маме — мы все уцелели…
В 1960‑х годах в «Ленправде» еще трудились люди, которые работали в ней во время блокады. Довелось общаться с очеркистом Михаилом Жестевым. Правда, в газете он тогда уже не работал, но в блокадную пору был с ней связан.
И с тех пор многие годы я, если хотите, «пропагандирую» (не люблю это слово, но тем не менее) блокадный опыт «Ленправды», считаю его особой страницей нашей публицистики, которая играла очень большую роль. Как бы патетически ни звучало, но это стойкость духа, благородство, мужество.
Комментарии