Добрый человек на Литейном

Режиссер и драматург Борис ПАВЛОВИЧ. ФОТО Юрия БЕЛИНСКОГО/ТАСС

В театре «На Литейном» сыграли премьеру спектакля «Лавр» по одноименному роману петербургского писателя Евгения Водолазкина. В житии-пути врача-травника Арсения, ставшего святым отшельником Лавром, переплетаются русское Средневековье и современность, время и память, смерть и история. На постановку театр пригласил обладателя российской национальной театральной премии «Золотая маска»

Бориса Павловича, создателя таких инклюзивных проектов, как «Язык птиц» в БДТ, в котором наравне с профессиональными артистами участвовали и люди с аутизмом, «Не зря» на Новой сцене Александринского театра (с участием незрячих актеров), экспериментальные постановки в пространстве «Квартира». Накануне премьеры режиссер ответил на вопросы редакции.

- Борис, вы известны публике благодаря вашим социальным, инклюзивным проектам. Благодаря этим постановкам люди с инвалидностью, люди в сложной жизненной ситуации включились в театральный процесс. В каком-то смысле это подвижничество. То есть «Лавр» находится как раз в русле ваших поисков...

- На самом деле мне ближе как раз не главный герой, Арсений, врач, ставший монахом, а итальянец Амброджо, который хочет разобраться в том, как устроен мир, и предпринимает путешествие на Русь в поисках ответа на вопрос про конец света. То, чем я занимаюсь, связано не с намерением кому-то помочь, а с намерением разобраться, как эта странная штука, театр, работает. Что меняется в человеке, который находится на сцене, что меняется в человеке, который сидит в зале, что меняется в мире в связи с тем, что происходит в театре, и, наоборот, как меняется театр в зависимости от окружающего пейзажа. Как расшатывается прежде железобетонная граница между социальным и художественным, между документальным и игровым...

- А между профессиональным и любительским? В свое время страну захлестнула волна «народного» театрального движения как реакция на официоз. Это было мощно. В американских журналах периода холодной войны даже публиковали фотографии ленинградского театра-клуба «Суббота», который трактовался как демонстрация «досуга советской молодежи». Сегодня ведь ничего подобного нет.

- Может быть, в Петербурге и нет или почти нет, а в провинции это движение, которое, на мой взгляд, отличное средство для здоровья нации, расцветает пышным цветом. Энергия как раз на стороне «любительского» театра. Я когда работал в Кирове, одним из сильнейших впечатлений было как раз участие в жюри смотра народных театров. И, кстати, социальные проекты, которыми и я занимаюсь, - что это, как не возрождение на новом витке именно народного театра? Здесь же, в театре «На Литейном», мой друг и однокурсник Саша Савчук показывает спектакль «Инклюзиона» «Ночи Холстомера», в нем на сцену выходят незрячие пожилые люди, и таким образом вовлекаются сразу две уязвимые социальные группы. Это тоже народный театр, который отвечает вызовам нашего времени в отличие от многих федеральных театров, которым грозит закоснеть. Как всякой институции. Об этом, кстати, и «Лавр» - главный герой ведь не принадлежит какой-либо институции. Он лечит людей, но не врач. Арсений проходит некий духовный путь, но не становится священнослужителем. И это позволяет ему оставаться человеком, до последнего откликающимся на чью-то боль.

- Взявшись за «Лавра», театр «На Литейном» противопоставил себя нынешнему «футуристическому» тренду. Вокруг много говорят про будущее, а вы, наоборот, погружаетесь в русское Средневековье.

- Водолазкин как-то заметил, что хотел написать историю о добром человеке. А время, в которое происходит действие, средневековье - это пришло уже потом.

- Отличная возможность спрятаться за время, чтобы получить возможность говорить о том, что на современном материале звучит по меньшей мере наивно...

- Да, либо неубедительно, либо вызывающе. Мы слишком недоверчивы, подозрительны, не верим в добрые мотивы, нам кажется, что за ними скрываются пиар-манипуляции. И Водолазкин абсолютно прав - нужна большая дистанция, чтобы говорить о таких «неловких» вещах, как добро, милосердие, сострадание, жертвенность. Нам в процессе репетиций тоже приходилось пробираться к смыслам «Лавра», преодолевая собственную иронию.

И еще. Водолазкин в этой истории о добром человеке возвращает старую как мир вещь - он возвращает рассказ. В «Лавре» при очевидном главном герое есть еще один главный герой - это рассказчик. Его личность не прописана, но он совершенно очевидно присутствует в тексте, знает всю историю от и до, и у него к этой истории есть отношение...

- Вы говорите «возвращает». Разве рассказ умер?

- Да, этот жанр умирает. У немецкого философа Вальтера Беньямина есть замечательная статья про Лескова, где он говорит о нем, как о последнем рассказчике. Место рассказа заняла проза, которая герметична, самодостаточна. А рассказ - всегда обращение к кому-то, подспудное желание этому кому-то помочь. Беньямин говорит прямо: «Рассказ - способ дать совет. По сути, это прорабатывание жизненных сценариев. Приходит человек к другому: «Я тебе сейчас расскажу, что произошло». И в ответ ждет совета: что же делать дальше...

Мы разучились рассказывать истории и передоверили это психоанализу, сериалам. И вот Водолазкин как раз и говорит: «Сейчас я вам расскажу историю о добром человеке, которая нужна в первую очередь мне самому. Как вода, как хлеб. Как воздух. Может быть, это поможет мне вспомнить что-то, что я потерял с тех пор, когда был маленьким». И театр прекрасен именно тем, что это такое место, где люди по-прежнему рассказывают истории. Вернее, у него есть такая возможность, другое дело, что он редко ею пользуется. Чаще всего театр - это такой стеклянный аквариум, в котором авторы создают герметичные произведения, не зависящие от того, кто находится в зрительном зале. Актер в этой конструкции не носитель реальности, а художественный конструкт...

Вы знаете, что свет в зале выключили достаточно поздно, в конце XIX века, а до этого зрители тысячелетиями видели друг друга в зале? Выключил свет Вагнер. И вот вагнерианская опера - это как раз та ситуация, когда зритель должен, затаив дыхание, раствориться в гениальном произведении. У нас же разомкнутая история, обращенная к зрителю, и каждый актер становится рассказчиком. Поэтому у нас нет четкого распределения ролей. Нет и прописанной инсценировки. Драматург Элина Петрова, постоянно присутствуя на репетиции, выявляла то, что в тексте Водолазкина откликается в каждом конкретном артисте, и именно это вплетала в действие. Артисты инстинктивно реагируют на живую ситуацию, когда они сталкиваются с фактом реальной человеческой истории, то сразу же возникает резонанс. Наш «Лавр» - тот случай, когда у актера есть возможность рассказать о себе, рассказывая историю другого.

- Кстати, как реагирует на ваши эксперименты над текстом Евгений Германович Водолазкин?

- Мало того, что он прекрасный писатель, он еще и совершенно адекватный человек, который понимает: у театра свои законы и текст романа неизбежно должен претерпеть изменения.

- В вашем спектакле драматургическая партитура неотделима от музыкальной, которая замешана на этнике и - неожиданно - на дисгармонии. Композитор спектакля Роман Столяр в качестве референса называет авангардиста середины ХХ века Карлхайнца Штокхаузена. Почему?

- ХХ век научил нас настороженно относиться к красоте. «Триумф воли» немецкого режиссера Лени Риффеншталь, который она сняла в 1934 году по заказу Гитлера о съезде его партии, - красивый эстетичный фильм.

- Значит, неверна максима, что вне одухотворенной этики не рождается одухотворенная эстетика?

- Я вообще стараюсь быть осторожным с категоричными определениями. Так случилось, что под красотой, под тем, что заставляет затаить дыхание, нередко скрывается тоталитаризм. Поэтому мы не хотели сделать зрителю красиво. Ситуация растерянности и недоумения более продуктивна. Герой романа Водолазкина не случайно меняет имя, тело, ипостаси - потому что на пути познания самого себя ощущение растерянности и неуюта очень важно.

- Как у Венечки, героя писателя Венедикта Ерофеева: «Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян»... Так с какой мыслью, с каким ощущением должен выходить, по-вашему, зритель с «Лавра»?

- Сложно сказать. Я сам не могу себе ответить, с каким чувством я заканчивал чтение романа. Самое главное, что я получаю от сильных произведений искусства, - это осознание того, что моя уверенность «кажется, я понимаю, как устроен мир» в очередной раз опрокидывается. И становится понятно: все гораздо интереснее.

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 097 (6450) от 31.05.2019.