Звучание научного оркестра
Артем ТОТОЛЯН. Фото из личного архива академика
В российской науке наш собеседник может считаться долгожителем. Микробиологией он увлекся, еще учась в Ереванском мединституте, начав изучать азы науки с ухода за лабораторными животными. После окончания вуза его, сына «врага народа», в аспирантуру не приняли, и он поехал заведовать бактериологической лабораторией далеко в горах Армении.
С конца 50-х годов прошлого века его судьба тесно связана с ленинградским, а ныне петербургским Институтом экспериментальной медицины, где он создал отдел молекулярной микробиологии. Больше четверти века Артем Акопович был экспертом Всемирной организации здравоохранения по патогенным стрептококкам и стрептококковым заболеваниям. А в свои 90 лет он очень переживает об одном - о судьбе российской науки.
- Сегодня наших ученых предпочитают оценивать не по совокупности научных достижений, а по количеству опубликованных статей, и при этом едва ли учитывают их уровень и актуальность, - рассуждает Артем Акопович. - А вот мой учитель академик Владимир Иоффе любил вспоминать, что Мария Склодовская-Кюри, открывшая со своим мужем явление радиоактивности, опубликовала немного статей, но при этом дважды была удостоена Нобелевской премии.
- Не жалеете сегодня, что бросили практическую работу и «ушли в науку»? Ведь в Армении вам удалось создать лучшую в республике баклабораторию?
- А разве удивительно, что наша лаборатория хорошо работала? Мы жили в большой стране: необходимые препараты, так называемые диагностикумы, я выписывал из ленинградского НИИ вакцин и сывороток, из Одессы мне присылали тест-системы для проверки чувствительности бактерий к антибиотикам, из Тбилиси мы получали бактериофаги, с помощью которых удавалось определять бактерии, вызывающие дизентерию.
Она была тогда чрезвычайно распространена: в том районе из двадцати восьми деревень лишь в восемнадцати были источники питьевой воды, в остальных же - для своих нужд люди использовали талые воды с гор, зараженные разными возбудителями. Например, когда мне из одного села присылали на анализ кровь больного, я, как правило, был уверен в диагнозе - «бруцеллез».
- И в итоге вы решили построить в этих деревнях... водопровод?
- Не я один. Нас тринадцать человек с курса приехали работать в этот район, и мы вместе с гидрогеологами создали проект по строительству водопровода.
- И это после того, как вас не приняли сначала в МГУ на факультет журналистики, а потом - в аспирантуру в Ереване? Неожиданный, кстати, переход от одной профессии к другой...
- Когда мне в Москве отказали в приеме, я растерялся, а вернувшийся из лагеря отец настоял на поступлении в медицинский: мол, в заключении только врачи работали по своей специальности. Помню, удивился: почему он думает, что и меня в лагерь могут отправить? А он ответил: «Я тоже туда не собирался»...
А когда начал учиться, а потом работать, к любому делу относился честно и добросовестно - меня так родители научили. Мне еще повезло, что отец, работавший на лесоповале, вернулся домой. Вот отец моей жены, сын классика армянской поэзии Ованеса Туманяна, был расстрелян, а мама провела много лет в небезызвестном АЛЖИРе - Акмолинском лагере жен изменников Родины.
К тому же, когда наступила оттепель, у всех было страстное желание добиться чего-то значительного, мы воспринимали мир с открытой душой. Собственно, и сегодня так же к жизни относимся.
- А мир между тем стал прагматичным. То же требование от ученых так называемой публикационной активности романтичным совсем не назовешь...
- В мире сегодня, и в России в том числе, создано немало изданий, которые на платной основе напечатают вашу якобы новую научную статью. Но на вопрос о том, как написанное повлияет на изучение конкретных проблем, решаемых сегодня или завтра, «публикационная активность» практически не отвечает.
Так называемый индекс Хирша, количественный показатель этой активности, не должен иметь абсолютного значения, он может быть лишь дополнительным критерием «второго плана».
Как-то Ивана Петровича Павлова попросили написать отчет о своей научной деятельности, и его ответ был коротким, но емким: «Открыл условный рефлекс».
- Ему можно было - он же первый наш нобелевский лауреат по физиологии и медицине, не считая Мечникова, жившего в Париже...
- Дело даже не в этом - на основе его открытия родилась новая ветвь в науке о высшей нервной деятельности, и исследования в этой области идут по сей день.
Помню, в 60-е годы прошлого века директор ИЭМа академик Дмитрий Бирюков поручил двум ведущим сотрудникам освоить и внедрить в физиологические исследования метод измерения биопотенциалов, идущих от отдельных клеток или группы клеток, сказав при этом: «Я вас освобождаю на два года от написания статей, но с одним условием: вы освоите необходимую нам микроэлектродную технику». И люди сделали это: с помощью умельцев из экспериментальных мастерских института был создан комплекс аппаратуры взамен недосягаемых тогда зарубежных аналогов.
Задание было выполнено, хотя сотрудники в эти годы никак не проявили себя на поприще «публикационной активности».
- Получается, создавать свою науку и технику в те годы «помогал» железный занавес?
- Получается так. Важно понимать, что Институт экспериментальной медицины был первым в России многопрофильным научно-исследовательским учреждением, до этого в стране существовали только образовательные медицинские институты. ИЭМ формировал научные школы по разным направлениям фундаментальной медицины, при этом исследования всегда проводились комплексно с участием ученых из смежных отделов. В итоге «созревающие» внутри института направления «отпочковывались» в самостоятельные научные учреждения.
Например, отдел бактериологии положил начало НИИ микробиологии им. С. Н. Виноградского в Москве; сывороточно-вакцинный отдел вырос в самостоятельный НИИ вакцин и сывороток; отдел вирусологии дал жизнь НИИ гриппа. Ученые ИЭМа способствовали созданию НИИ рентгенорадиологии; «раковая» лаборатория обогатила Институт онкологии имени Петрова.
- А 30 лет назад тогдашний директор института Наталья Бехтерева вышла со своим отделом и создала Институт мозга человека?
- Это был единственный болезненный для ИЭМа «развод» - произошел он неожиданно для сотрудников, и в новую структуру было передано много нашего оборудования, только что построенный корпус, и тесно работавшие с отделом нейрофизиологии ученые оказались перед нелегким выбором: остаться в ИЭМе или уйти в новый НИИ...
Ситуация была непростая, но мы выстояли, несмотря на то что начались те самые лихие 1990-е. Кроме почти полного отсутствия финансирования пришла еще одна беда - пресловутая «утечка мозгов». Недавно президент РАН Александр Сергеев озвучил такие данные: в 1990-е и в начале 2000-х из России выехали 40 тысяч профессоров. Только профессоров! По-вашему, это не потеря интеллектуального потенциала страны?
И, чтобы сохранить своих талантливых ребят, мы активно вели совместные проекты с европейскими, американскими, китайскими университетами, активно отправляли их туда на стажировки, а на гранты, которые получали от западных коллег, закупали необходимые реактивы и продолжали работать здесь.
Еще в 1974-м я получил приглашение стать членом объединения ученых, изучающих стрептококки: Ленсфильдовский симпозиум раз в три года собирает под эгидой ВОЗ в разных точках планеты исследователей, чтобы обсудить последние открытия, успехи и неудачи в этой области, и я был членом научного комитета от России. В 1990-м на форуме в Италии комитет решил, что 12-й симпозиум должен пройти в Ленинграде, и я не смог объяснить коллегам, что в России для проведения подобных мероприятий настали, мягко говоря, не лучшие времена - от подобной чести отказываться не принято.
Как вы помните, в 1991-м городу вернули прежнее имя, а к 1993-му, когда планировался симпозиум, все вообще стало очень непросто. Каждый шаг оргкомитета вызывал вопросы: как собирать взносы с иностранных участников, где искать спонсоров мероприятия, кто поможет разместить гостей (это несколько сотен известных ученых!), чем их кормить? Все давалось с трудом. В итоге расчетный счет открыли в Дании - помог городской комитет по здравоохранению, который взялся курировать все финансовые вопросы, а арендовать конференц-зал и номера для проживания в хорошей гостинице мне помогли друзья из Армении: они прислали ящик отменного коньяка.
- Без друзей никуда, даже в международном сотрудничестве!
- На симпозиум приехали 300 делегатов из 37 стран мира. И по сей день именно этот симпозиум считается лучшим форумом по насыщенности научной программы и уровню организации - великолепный Петербург предстал перед гостями во всем имперском величии. На следующей встрече, которая состоялась в Париже в Пастеровском институте, мне выпала честь быть президентом симпозиума, а сегодня в Ленсфильдовских симпозиумах принимают участие уже мои ученики.
- Удалось удержать молодежь?
- Думаю, сработало. Из моего отдела молекулярной микробиологии уехал только один сотрудник, зато имена члена-корреспондента РАН Александра Суворова и профессора РАН Александра Дмитриева сегодня хорошо известны в науке. Они, как и другие сотрудники отдела, активно работают во многих международных исследованиях, а это прежде всего дает ученому понимание, где он находится сам, в какой точке научного поиска.
Общение с коллегами в науке незаменимо: хороший коллектив исследователей - словно оркестр, который работает с разными дирижерами, и каждый из них привносит в исполнение (читай, в научный эксперимент) свои интонации, свое звучание.
- Большая часть вашей научной жизни была посвящена стрептококкам. Можете сказать об этом, как когда-то Павлов про условные рефлексы?
- Не думаю. Хотя было несколько удачных находок: еще в аспирантуре я первым описал стрептококковые фаги (вирусы, убивающие бактерию), и это позже привело к изучению генетики этих бактерий, чем и занялся отдел молекулярной микробиологии.
Сегодня мы можем гордиться как работами по обнаружению и изучению плазмид (молекул ДНК вне хромосом) у стрептококков, так и участием в международных проектах по составлению генетического картирования этой бактерии, по исследованию взаимодействия ее генов, контролирующих вирулентные свойства (проще говоря, способность заражать).
Переживаю, что до сих пор в широкую практику так и не внедрено наше исследование роли стрептококков группы Б в патологии беременности и нарушении развития плода. Дело в том, что эти микробы мирно живут в прямой кишке человека, но достаточно им оказаться вне своей обычной среды, попасть в половые органы, как инфекция становится патогенной.
Я ездил по стране, выступал перед врачами, объясняя им, как опасен этот микроб, который передается половым путем, и как просто его удалить с помощью обычной гигиены. Но инертность была потрясающая. Как-то во время доклада мне из зала выкрикнули: «Вы ошибаетесь, стрептококки этой группы к патологии беременных не имеют никакого отношения». И мне в качестве аргумента пришлось привести в пример не только наши работы, но и действующие научные программы в здравоохранении США, Англии и Израиля.
- Нет пророка в своем Отечестве?
- Со стрептококком группы Б нам тогда помогли ученые из НИИ имени Отта: академик Эдуард Карпович Айламазян и его ученики показали, что если у беременной в родовых путях обнаруживался этот микроб, то зачастую малыш рождался с низким весом, малым ростом, повреждением покровов, а в ряде случаев наступали преждевременные роды. Кстати, к этой проблеме и по сей день, если я не ошибаюсь, всерьез относятся только в нашем НИИ имени Отта, да, по-видимому, в акушерско-гинекологическом центре имени академика Кулакова в Москве. Хотя все вроде элементарно просто - для определения носительства данной инфекции мы даже разработали простой экспресс-метод.
- Отчего врачи столь консервативны, по-вашему?
- Таковы особенности профессии, видимо. К тому же мало что заставляет их идти в ногу со временем - только их личные амбиции. К тому же клинические рекомендации, по которым работают практические врачи, не всегда содержат полные научные данные.
Могу привести другой пример инертности при взаимодействии науки и практики. Совместно с коллегами из Университета Лунда в Швеции нами была сформулирована и экспериментально доказана новая версия развития постинфекционного гломерулонефрита. Как известно, это заболевание почек, возникающее как осложнение стрептококковой инфекции (например, ангины). Мы показали, что фактором, запускающим процесс поражения почек, может быть феномен так называемого неиммунного связывания патогенными стрептококками клеток нашей иммунной системы (иммуноглобулинов). В результате наш организм собственные клетки принимает за чужеродный микроб, развивается аутоиммунный процесс, который и приводит к поражению почечных клубочков (гломерул).
Результаты наших исследований изложены в двух десятках статей и монографии, где мы доказываем, что необходимы новые подходы в профилактике и лечении данной патологии. Наша точка зрения с известной долей критики, но всерьез рассматривается за рубежом и не вызывает никакого интереса у отечественных клиницистов.
- Получается, наша фундаментальная наука так и живет параллельно с клинической медициной?
- К сожалению, часто случается так. Хотя персонифицированной медицины, о которой сегодня не говорит разве что ленивый, без фундаментальной науки быть не может. Именно она открывает новые закономерности, позволяющие создавать оригинальные лекарства и технологии лечения.
Кроме того, любой научный результат - это, как правило, итог многолетнего труда больших коллективов исследователей. И, согласитесь, неразумно этих же ученых заставлять еще и внедрять свои открытия в клиническую практику. Хотя сегодня они вынуждены делать и это - каждому же хочется стать свидетелем того, что его работа принесла кому-то реальную пользу!
Вот в феврале прошлого года сотрудники отдела микробиологии доложили коллегам, что создали отечественную вакцину против пневмококка и стрептококка группы Б и даже запатентовали препарат во многих странах, в том числе в США. Наши ученые сами провели экспериментальные исследования, а для двух «вакцинных кандидатов», то есть препаратов, находящихся в стадии разработки, выполнили и доклинические испытания на животных. И доказали - наша вакцина уникальна.
Сегодня на рынке есть два типа зарубежных пневмококковых вакцин, но они обе полисахаридные: на них формируется слабый иммунный ответ, зато в организме могут появиться возбудители, не чувствительные к вводимым компонентам, отчего и приходится постоянно повышать валентность вакцины (9-, 13-, 28-валентная). Наши микробиологи создали вакцину на основе белковых антигенов стрептококков: эти белки находятся на поверхности практически всех микробных штаммов, а значит, нет никакой необходимости повышать валентность препарата. К тому же иммунный ответ формируется очень хороший.
Но никто из российских фармпроизводителей выпускать созданный учеными препарат не торопится...
Так и будут жить параллельно медицинская наука и клиническая практика, пока все будут озабочены лишь подсчетом «публикационной активности». Хотя, казалось бы, все просто: ученые должны делать открытия, Академия наук - давать им экспертную оценку, а Министерство здравоохранения - внедрять новые технологии в практику.
Комментарии