«Я просто осталась жить...». Дневник жительницы блокадного Ленинграда
Эти воспоминания Эсфирь Евсеевна КОЗЛОВА (БАРЕНБАУМ), инженер-гидролог, написала накануне нового, 1981-го, года, а позже прислала в редакцию газеты. Почти сорок лет они ждали своего часа в нашем военном архиве. Вот как автор объяснила, почему сочла необходимым рассказать о своем блокадном прошлом. «Я никого не спасла, не совершила ничего выдающегося, я просто осталась жить. Я написала это, чтобы сохранить память о тех, кто сумел все это перенести и остаться Человеком. Написала для тех, кто не верит, не может и не хочет понять, как мы, умирающие и голодные, смогли выстоять. И для тех, кто будет жить после нас, чтобы не иссякла память о ленинградцах блокадного города. Я написала для тех, кто все еще не понял, что такое война. Может быть, судьба подарила мне жизнь для того, чтобы я, как смогла, вспомнила о днях мужества, стойкости, ужаса и подвига блокады времен вражеского нашествия». Эсфирь Евсеевна Козлова ушла из жизни в 2008 году. Ее дневниковые воспоминания мы публикуем с некоторыми сокращениями.
ФОТО Всеволода ТАРАСЕВИЧА. Из архива редакции
22 июня 1941 года.
Теплый и солнечный день. Первокурсники геофака Ленинградского университета проходили в Саблино геодезическую практику. Четыре девчонки: Аля Шевелева, Гутя Степанова, Ира Рачкова и я заканчивали топографическую съемку местности. Прилегли в кустах, но вдруг появились солдаты. Сказали: «Маневры!». Пришлось уйти.
У входа на базу нас встретила плачем одна из практиканток. Война! Наши ребята тут же приняли решение записаться в добровольцы и уехали в Ленинград. Мы четверо остались. В Ленинграде нас никто не ждал - жили в общежитии.
23 июня.
Продолжается практика. Нас иногда принимают за шпионов. Какие-то женщины и ребята тащат в милицию. Могли бы побить, но все обошлось.
30 июня.
Практика завершена. На кафедре геодезии мы сдали зачеты, а потом проводили наших однокурсников на фронт.
3 июля.
Вот уже несколько дней, как идет эвакуация. На Московском вокзале на узлах и чемоданах сидят женщины, дети. Немцы бомбят железные дороги, и отправление поездов задерживается. Сидят понуро и молчаливо - только маленькие дети изредка плачут. Это первое тягостное впечатление от тех дней... В Ленинграде появились беженцы из пригородов и деревень, прибалтийских республик.
15 июля.
На оборонные работы в район Луги отправлен первый эшелон студентов. Мы уезжали на рытье окопов так же, как наши ребята на фронт. Мы ехали защищать свою счастливую жизнь. Тогда мы еще умели быть счастливыми.
В товарном эшелоне, укрытом для маскировки ветками деревьев, нас доставили в какую-то деревню, где расположился штаб войскового соединения. Дали в руки лопаты и велели рыть противотанковый ров. Он был очень длинный и глубокий.
Через два дня командование поинтересовалось: нет ли среди нас топографов или геодезистов? Мы, все те же четверо девчонок, вызвались произвести необходимую съемку. Для нас это было проще, чем работать лопатой. Мы еще не знали, что немецкие войска
12 июля вышли к реке Луге, а 9 июля пал Псков.
Мимо деревни, где мы стояли, гнали скот. Недоеные коровы громко мычали, падали на землю. Мы плакали от бессилия и жалости.
20 июля.
Уже слышны разрывы снарядов, видны всполохи огня. Было приказано всем идти к железной дороге. А мы спешили закончить съемку, и потому наша четверка уходила замыкающей. Когда пришли на станцию, оказалось, что штаб уже эвакуировался. Отдали нашу работу какому-то военному. Подумали: она уже, наверно, не имеет никакого значения.
Эшелоны должны были подать ночью, а она - светлая. Всем велели замаскироваться в кустах. Среди нас был молодой преподаватель математики в белых брюках - других не имел. Как он ни прятался, командир увидел и велел брюки снять. Хохот разрядил обстановку.
1 августа.
Начались занятия в Университете. Но какая учеба, если немцы стремятся к Ленинграду? Продолжается эвакуация, уезжают театры. А мы снова едем рыть окопы.
10 августа.
Мы в Пудости, финской деревне близ Гатчины. Трудимся вместе с преподавателями и профессорами. Вместе с нашей четверкой в брошенном доме живет Яунпутнин, высокий шумный блондин в тюбетейке, преподаватель географии зарубежных стран - полная противоположность профессору геоморфологу, фамилию которого я, к сожалению, забыла. Он объездил многие восточные страны, где даже сидел в тюрьмах. Невысокого роста, похожий на малайца, он даже здесь был в костюме и шляпе. Нас поражала его скромность, вежливость и предупредительность. Мы рыли окопы на равных.
14 августа.
Немцы заняли Кривой Рог. Я горько плакала: там осталась мама. Война не бывает без горя - утешение слабое.
24 августа.
«Даю уроки твердо и от ребят требую строго». Отрывки из блокадного дневника ленинградской учительницыМы уходим из Пудости - сюда приближается фронт. Уходим пешком по бесконечной дороге. Жарко. Пьем воду из луж, оставшихся после дождя. Наконец добрели до Красного Села, откуда еще ходили поезда.
4 сентября.
Начались обстрелы города, но мы ходим в Университет на лекции.
6 сентября.
К нам в общежитие пришел мой брат Оська Баренбаум, наш бессменный веселый тапер. В его импровизациях были фокстроты и танго: «Сыграй мне лунную рапсодию», «Саша, ты помнишь наши встречи». Тогда я впервые увидела своего брата в шинели. Она ему очень шла: он был молод, строен, красив.
Когда прозвучал сигнал тревоги, нам еще было весело. Смеясь, мы спустились в бомбоубежище. Но вот очень близко грохнуло. Дом содрогнулся, и наступила тишина. Кажется, пронесло. Прозвучал отбой, но выйти мы не смогли - не открывалась дверь. Стало жутковато, но за дверью раздался успокаивающий голос: «Ребята, не волнуйтесь, ложитесь спать - утром вы вас освободим». Улеглись на полу вповалку. В 5 утра нас выпустили...
Стены коридоров общежития перекосились и казалось, что они держаться только на шнурах электропроводки. В комнатах, которые выходили на проспект Добролюбова, вылетели окна и двери. Все было усыпано кусками стекол и штукатурки. Я свои вещи сдала в уцелевшую камеру хранения, а брат, которому скоро на фронт, прихватив свой фанерный чемодан, пошел вместе со мной к нашей тете Лене, что жила на Б. Подьяческой.
16 сентября.
Получила письмо от мамы. Жива! Эвакуировалась в Харьков, к сестре. Я счастлива. А мы снова роем окопы. Теперь - в районе Охты. Бомбят, но наши зенитчики отбивают атаки фашистов. При сигнале «Воздух» мы падаем на землю. Мы с подружкой легли голова к голове. Разорвался зенитный снаряд и один его раскаленный осколок врезался в землю между нашими головами - только уши обожгло. Чудо, что мы остались живы.
28 сентября.
Мы снова вернулись в Университет. Рыть больше негде и отступать некуда.
В коммунальной квартире у тети Лены две комнаты. Я сплю в маленькой с одним окном. В большой тетя с дядей Робертом и Оська. Ему 14 лет, и он рвется на фронт, а пока тушит зажигалки, которые падают во дворы и на крыши. (В армию он попадет в 16 лет. В 18 вернется без правой руки. Считай - повезло. Многие не вернулись совсем.)
Над моей кроватью висит небольшая копия «Джоконды». Перед сном я долго смотрю на это загадочное лицо. И все тяжелое и страшное куда-то уходит. Но потом картина пропадет. Меня это огорчит больше, чем пропажа моих вещей в общежитии.
В Университете открыли курсы медсестер. Преподавали нам профессора Первого медицинского института. Мы изучали анатомию и физиологию человека, терапию, хирургию, массаж...
16 октября.
Мой брат уходит на фронт. Я провожаю его до Дома Советов на Международном проспекте (ныне Московский. - Ред.). Прошу меня тоже взять на фронт. Отвечают, как обычно: детей на фронт не берут. Маленькая, худенькая, я действительно выгляжу, как ребенок.
Начался обстрел. Я с трудом добегаю до недостроенного дома и спускаюсь в его подвал - бомбоубежище. Оно - шикарное. Стены покрыты голубой краской, скамьи-лежанки, есть вентиляция. Выпустили нас отсюда нескоро. Я вышла на проспект и предо мной предстала страшная картина. Весь город в огненном пламени. Над ним стлались копоть и дым. Я бежала, а ноги меня не слушались. Боялась, что разбомбили дом, где меня приютили.
...Становится холодно и голодно. Продолжаю заниматься на курсах медсестер. Практику проходим в клинике им. Отта и в госпитале, что разместился на истфаке. Во время посещения операционной я упала в обморок. После этого заходила только на перевязки. Ранеными были в основном молодые ребята. Они стеснялись нас, а мы - их.
Иду однажды по Невскому - вдруг обстрел. Где-то рядом рванул снаряд. Слышу сзади разговор: «На передовой и то лучше. Там знаешь откуда выстрел ждать, а здесь кажется, что со всех сторон бьют окаянные». Здание на углу Фонтанки и Невского срезано по фасаду. На сохранившейся внутренней стене огромный портрет Ворошилова.
4 ноября.
Обстрелы не утихают. К празднику дополнительно выдали к нашему скудному студенческому пайку бутылку красного сухого вина, соленые помидоры и шоколад. Вино отдала дяде. Шоколад сначала положила в буфет, а потом не вытерпела и съела. Вдруг нас разбомбят, а он останется.
Мне достался билет на праздничный вечер в Театре музкомедии, который играл в здании Пушкинского театра. Ставили «Пигмалион». Когда началась тревога, всех попросили спуститься в бомбоубежище. И раз, и два, и три... Это надоело и артистам, и зрителям. Больше спектакль не прерывался. В антракте были танцы. Я танцевала с парнем, который случайно в этот день получил отпуск с фронта. А у нас тоже был фронт: ежедневно гибли люди.
6 ноября.
По радио выступил Сталин. Мы радовались, что он в Москве и будет парад.
15 ноября.
Одна из фугасных бомб разорвалась в Ботаническом саду и повредила оранжереи. Погибли редкие растения, пострадала самая высокая пальма..
17 ноября.
Погас свет и ленинградцы перешли на коптилки. Но они чадили и света давали мало. Стало плохо с водой, и мыться было холодно. Люди ходили с потемневшими лицами от голода, грязи и копоти.
25 ноября.
Снова и снова налетают черные стаи фашистских бомбардировщиков. В общежитие на 5-й линии Васильевского острова попала фугаска. Погибло более ста человек - в основном жители Колпино, перебравшиеся в Ленинград из прифронтовой полосы.
27 ноября.
Сегодня в городе разорвалось 312 снарядов. Я окончила курсы медсестер и с этой справкой отправилась в военкомат Петроградского района. Усталый человек с озабоченным лицом в накинутой на плечи шинели сказал: «Иди, девочка, к маме. Мы на фронт детей не посылаем». В свои 19 лет я действительно была похожа на четырнадцатилетнюю в детском бежевом пальто и в шапочке с помпончиком. Мне некуда было идти, и я просила взять меня хотя бы в госпиталь, но он отказал. Вероятно, он был неправ, но судьбе было угодно зачем-то беречь меня.
30 ноября.
Дядя Роберт устроил меня вахтером на завод «Вперед», где трудился сам. Мы ходили с ним на работу вместе от Большой Подьяческой через Театральную площадь и ледяную Неву. Недалеко от Смоленского кладбища находилась проходная завода. Люди к ней шли цепью, шаг в шаг с противогазами через плечо.
Тетя Лена подкармливала свою семью блинчиками из технического крахмала и студнем из столярного клея. Сваренный с лавровым листом и перцем он даже был вкусным. Немного перепадало и мне. И вдруг тетя сказала: «Уходи» - у нее больше для меня ничего не было.
Я надела на себя все свои одежки - несколько кофточек, куртку, два пальто и ушла к девочкам в общежитие, которое было разрушено наполовину. Девочки ходили в Университет не столько на занятия, сколько в столовую. Они там получали УДП - усиленное диетическое питание, которое, шутя, называли «умрем днем позже». Я питалась в рабочей столовой.
Голод делал человека безвольным - не хотелось двигаться. Но мы знали: не поднимешься - смерть. На Смоленском кладбище, мимо которого я шла, были вырыты траншеи для братских захоронений. Вокруг лежали трупы: завернутые в одеяла, спеленутые, как мумии фараонов, в костюмах и платьях, а то и голые. Наш город был фронт, а на фронте мертвых не боятся.
25 декабря.
Повысили хлебные нормы, но это еще не спасало от голода. Я ходила к родственникам, чтобы узнать: нет ли писем от мамы и брата. На набережной Макарова поскользнулась и не смогла встать. Заплакала от бессилия и страха - замерзну. Но провидение сжалилось надо мной. Сильные мужские руки подняли меня и поставили на ноги. Молодой военный спросил, дойду ли я сама. «Дойду», - сказала я и дошла.
31 декабря.
Нас четверо. Мы, одетые во все одежки, лежим на своих железных койках, стоящих вдоль стен огромной темной комнаты. Ждем, когда наступит новый год, и мы сможем съесть оставленный нами кусочек хлеба. А пока вспоминаем, как пили чай с «подушечками» и белой булкой с маслом или с горячим хлебом, выпеченным в булочной, что на ул. Горького. И как совсем недавно были расточительны, выбрасывая картофельные очистки. Мы загадали, что первое слово, услышанное нами за дверью, будет нашей судьбой. И оно прозвучало поутру: «Хлеб». Значит выживем.
12 января 1942 года.
Загорелся Гостиный двор. До войны мы любили слоняться по расположенным в нем маленьким магазинчикам. Денег на покупки у нас не было. Сейчас Гостиный - мертв.
13 января.
Объявили, что на продовольственные карточки будут выдавать 10 грамм мясопродуктов, крупы и муки по 200 грамм. Из этого можно что-то сварить, но кастрюли у нас нет. Отрезав от пайка 50 грамм хлеба, я пошла на Андреевский рынок, чтобы выменять его на кастрюлю. Мне и в голову не пришло, что кастрюль в каждом доме валяется множество.
На рынке женщина, изможденная до предела, ухватилась за меня двумя руками, умоляя отдать ей кроху хлеба. Она говорила, что живет близко, и я могу выбрать любую кастрюлю. Я взяла у нее литровую эмалированную кастрюльку и маленькую кружечку.
15 января.
На заводе, где я работаю на коммутаторе, перешла на казарменное положение. Спала в столовой на лавке, положив кулак под голову. Нет писем ни от мамы, ни от брата, который воюет на Пулковских высотах. Говорят, что много писем скопилось на Главпочтамте, потому что их некому разносить. Иду на Почтамт. Писем действительно много и даже одно адресовано Баренбаум Эсфири, но... не мне.
19 января.
В Университете началась сессия. Мне было все равно - я не занималась.
31 января.
Сегодня выдали по карточкам 350 гр. крупы, 200 гр. мяса и 300 гр. сахара. Я еще передвигаюсь, хотя чувствую, что слабею все больше.
11 февраля.
Объявили о большой прибавке хлеба. Я теперь буду получать 500 грамм. Даже неловко перед моими подружками-студентками. Мы переселились в общежитие филфака. В одной комнате двадцать человек с разных факультетов, все незнакомые. В комнате стояк, который отапливается дровами. Они лежат во дворе. Здесь я встретила Варю Короткову с геофака. Она работала на лесоповале и их там хорошо кормили. Она была здоровая и крепкая в отличие от нас - дистрофиков и потому чаще других пилила дрова.
19 февраля.
Работают бани. Мы с девчонками устроили культпоход в баню на 3-й линии Васильевского острова. Впервые за последние пять месяцев мы разделись донага - жалкое зрелище. В бане было не жарко и вода подавалась с перерывами. Но мы развеселились, когда в дверях появилась тощая мужская фигура с просьбой: «Помойте, бабоньки, сил нет». «Давай мочалку», - сказала одна из женщин и помыла по своей бабьей доброте.
1 марта.
Началась эвакуация Университета. Дорогие мои девочки, Аля и Гутя, уговаривали меня ехать вместе с ними. Я колебалась, потому что уже не училась. Зачем я поеду? Куда Университет, туда и ты, сказали девчата и не ошиблись. С завода меня отпустили без лишних слов.
3 марта.
Мы отправились на вокзал. Свой жалкий скарб я привязала к чудом уцелевшему стулу. Тащить его было очень трудно - вещи без конца падали на снег. От Финляндского вокзала «подкидыш» довез до станции Борисова Грива.
5 марта.
Нас посадили в грузовики. Едем по белой бескрайней равнине озера под завывание ветра и жгучий мороз, чуть прикрытые брезентом. Я замерзаю. Неужели все? Но мы прибыли, и чьи-то сильные руки сняли меня с машины. Нас накормили вкусным борщом, выдали солдатские сухари и разместили в церкви. В ней был жуткий холод и много народа. Некоторые не дожили до утра.
Когда мы уже ехали в эшелоне от Жихарево к Саратову, у станций вдоль железнодорожного полотна лежали трупы. Их не успевали убирать. Блокада догоняла нас и здесь.
Вместе с нами ехали и наши преподаватели: заведующий кафедрой гидрологии Лев Константинович Давыдов, геоморфолог Иван Иванович Бобков, гидролог Нина Георгиевна Конкина, метеоролог Берта Петровна Кароль и другие. В соседнем вагоне ехал джаз Скоморовского.
13 марта.
Прибыли в Саратов. Здесь светило солнце и была настоящая весна. Мы радовались, что не слышим свистящего звука летящих снарядов и разрывов бомб. Здесь мы будем учиться и ждать, когда можно будет вернуться в Ленинград. Это случится только в апреле 1944 года.
Лучшие очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» том I и том II. Они продаются в книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашем интернет-магазине.
Еще больше интересных очерков читайте на нашем канале в «Яндекс.Дзен».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 098 (6696) от 09.06.2020 под заголовком ««Я просто осталась жить...»».
Комментарии