Нет повести печальнее на свете. В знаменитой легенде о Карле и Эмилии появились новые подробности
Эта история, связанная с северными окрестностями Петербурга, — популярная, но очень запутанная. Версий и домыслов вокруг нее — огромное множество.
ФОТО Pixabay
В различных источниках девушку неизменно называют Эмилией, ее фамилия звучит то Кирштейн, то Каретан (в немецком тексте Keritin). И происходила она из семьи то ли колониста из Гражданки, то ли немца-фабриканта, то ли булочника. Юношу, как правило, именуют Карлом, иногда — Луи. Фамилия его — Брудерер. Про него тоже говорят разное: по одной версии, он происходил из местных немцев-колонистов, по другой — служил у немца-фабриканта на фабрике и был его родственником.
Местом гибели Карла и Эмилии называют опять‑таки самые разные места: Сосновку у перекрестка с дорогой на колонию Гражданку (теперь это место напротив Института цитологии РАН на Тихорецком проспекте), опушку Беклешовского парка, Круглый пруд. В песнях немецких колонистов в первой же строке звучит «темный лес» у Гражданки.
Что касается даты происшествия, то сведения сходятся: оно произошло летом 1855 года. Вступить Карлу и Эмилии в брак запрещали то ли родители с обеих сторон, то ли родители девушки. В некоторых вариантах трагизм усиливался тем, что Карла должны были забрать на Крымскую войну.
Исчезнувшая Екатерина. У памятника императрице в сквере на Невском был «предшественник»Очень многое в этих сведениях вызывает сомнения. К примеру, среди людей, живших в немецкой колонии Гражданка, нет тех, кто носил бы фамилии Брудерер, Каретан и Кирштейн (или даже похожие на них). Что же касается Крымской войны, то до 1872 года немецких колонистов в русскую армию вообще не брали…
Однако есть свидетельства, против которых возразить трудно. Начнем с первого — дневника начальника штаба Корпуса жандармов и управляющего III отделением Леонтия Дубельта. В нем есть запись от 4 августа 1855 года, которая начинается следующими словами: «Мещанин Брудерер отлучился из своей квартиры с девушкой Кирштейн. Ему было 20, ей 16 лет…».
В метрической книге лютеранской церкви Св. Екатерины на Васильевском острове есть запись за 5 августа 1855 года об отпевании Эмилии Кирштейн (в метрике она значилась как Emilie Dorothea Caroline Kirschstein). Указано: «законная дочь (пропавшего без вести) Отто Кирштейна, торговца из Газенпота (ныне Айзпуте в Латвии)». Место рождения Эмилии — Петербург. Возраст — 16 лет 2 месяца. Брачный статус — незамужняя. Причина смерти — «застрелена». В последней графе, озаглавленной «общие комментарии», значится: «Несомненно, от руки ее возлюбленного… Фамилия его Брудерер, торговец. Их обоих нашли мертвыми в Лесном корпусе (то есть на территории Лесного института. — Ред.) 2 августа».
Что касается фамилии Брудерер, то в Петербурге она известна. Могилы некоторых представителей этой семьи до сих пор сохранились на Смоленском лютеранском кладбище. Матиас Брудерер в 1812 году покинул Швейцарию, появился в Петербурге, где в 1820 году принял российское подданство. Самым младшим сыном в этом семействе был Карл (1835 – 1855), который, вероятно, по молодости еще не был записан в купеческую гильдию и поэтому значился мещанином.
К 1855 году двое его старших братьев уже давно обзавелись семьями и жили отдельно: первый на Конюшенной улице, а второй — на Михайловской площади (ныне площадь Искусств). Третий брат, Яков Матвеевич, провизор дворцовой аптеки, жил с семьей на набережной Мойки, 20. Вероятно, младший брат Карл продолжал жить вместе с Яковом.
Эмилия, указанная в метрической книге дочерью умершего торговца из Газенпота, вероятнее всего, жила у петербургских родственников в доме на углу Невского проспекта и Конюшенной улицы, а сапожная мастерская ее дяди была на набережной Мойки, 28. Если эти сведения верны, то семьи Карла и Эмилии жили буквально в двух шагах друг от друга.
Родители Карла ко времени происшествия уже умерли (мать — в 1836 году, отец в 1840‑м), так что все детали про их запреты — художественные вольности.
Из церкви Святой Екатерины покойников отправляли на Смоленское лютеранское кладбище. Именно там, по всей видимости, и нашла свой последний приют Эмилия Кирштейн. Что же касается Карла Брудерера, то его должны были похоронить за оградой…
Однако самое интересное — бытование легенды. В конце XIX века в окрестностях Петербурга началась земельная лихорадка: цена участков росла как на дрожжах. Сюда потянулись люди, желавшие вложить капитал.
Небольшой участок у перекрестка нынешних улиц Гидротехников и Политехнической в 1880‑х годах приобрел купец Михаил Шадрин. На своем загородном участке он построил двухэтажный деревянный дом, а рядом — одноэтажный павильон, в котором, по свидетельству газеты «Новости дня», желающим подавали чай в самоваре. И самое главное: неподалеку от павильона был установлен ажурный металлический могильный крест с надписью по‑немецки. Через несколько лет она была продублирована на русском языке: «Тихо встань на этом месте // и вознеси молитву со слезой. // Ты во тьме, они во свете, // не тревожь чистой любви покой».
И крест, и скамьи рядом, и павильон были исписаны романтическими надписями и стихами, поминающими Карла и Эмилию. Со временем вокруг креста появилась сетчатая ограда.
Именно это место изображено на известной открытке начала ХХ века, причем подпись гласит: «Могила Карла и Эмилии». В то же время на картах того времени этот объект именуется памятником, а не могилой. И это не случайно: рискну высказать мнение, что захоронения здесь, по‑видимому, никогда не существовало. Был кенотаф, посвященный Карлу и Эмилии, причем установленный из весьма меркантильных целей — повысить узнаваемость и привлекательность места.
В начале ХХ века земли вокруг скупал известный торговец недвижимостью — почетный гражданин и купец 2‑й гильдии Матвей Сегаль. Здесь появился целый район под названием «места Сегаля», участки распродавали и сдавали внаем, а аллеи между ними получили название проспектов Сегаля, Шадрина, а также Карла и Эмилии.
В 1952 году проспект Карла и Эмилии переименовали в Тосненскую улицу, а потом она исчезла среди новой застройки, как и остальные проезды. Легенду стали забывать. И ее наверняка бы забыли, если бы о ней не вспомнил писатель Лев Успенский в своих «Записках старого петербуржца», вышедших в 1970 году. Именно благодаря ему эта история начала новую жизнь.
Читайте также:
Биржа на Кронверкском: в двадцатом веке самым большим спросом пользовалась женская прислуга
Воды не боится. В шляпных коробках носили не только головные уборы
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 45 (7867) от 14.03.2025 под заголовком «Нет повести печальнее на свете…».
Комментарии