Блокадный конь Васька

После ранения в бою за Выборгом я месяц провел в госпитале, что находился на углу Невского и Садовой. А потом с группой выздоравливающих был отправлен для окончательной поправки здоровья «на природу» - Карельский перешеек, который всего месяц назад мы освободили от врага.

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Госпиталь располагался в трех километрах от станции Сосново в деревянных бараках. Рядом было большое живописное озеро. Надо сказать, мы здесь не бездельничали: каждому нашлась работа. Меня определили в кухонные водовозы. По утрам я запрягал коня в повозку, на которой стояли две бочки и лежал черпак, сделанный из ведра, и отправлялся на озеро. Воды требовалось много, и приходилось ее возить с утра до позднего вечера.

Работая на кухне, я познакомился с поварами. Все они были ленинградцами, блокадниками. Узнав, что и я прожил страшную зиму 1941/42 годов в городе, они прониклись ко мне сочувствием. А повар дядя Миша Костин оказался чуть ли не соседом. Я жил на Восковой улице в доме № 4, его дом был № 16. Когда я рассказал, что у меня в ту зиму умерли все близкие, отношения стали особыми. Можно сказать, что нас породнила блокада. Пожилые повара дядя Петя, дядя Миша и тетя Аня относились ко мне, как к сыну, а молодые девчата - как к брату.

Однажды с кладовщиком я поехал на станцию за продуктами. Пустая повозка на резиновом ходу была легкой, и я начал погонять коня Ваську, чтобы он бежал рысью.

- Зря стараешься, - сказал кладовщик. - Он у нас не бегает. Это сейчас Васька гладкий, а ты бы посмотрел на него зимой 1941-го - ходячий скелет, кожа да кости. Он ведь тоже пережил блокаду, наш госпиталь тогда находился в городе.

Я вспомнил ту ужасную зиму. Замерзшие трамваи, улицы, покрытые толстым слоем снега, узенькие тропочки, по которым бредут изможденные люди. Падают, не имея сил подняться вновь. Лестницы домов, с которых исчез запах жизни - нечего стало варить. Не было и противного всем надоевшего запаха кошек. Улетели голуби и воробьи, им тоже нечего стало есть. А тут удивительное чудо - лошадь, пережившая блокаду. И я другими глазами стал смотреть на Ваську.

Повара жалели коня, подкармливали. И я тоже теперь от них не отставал. Всегда держал в кармане лакомый кусочек. Увидев кого-нибудь из нас, Васька начинал мотать головой сверху вниз, как бы здороваясь, а потом, вытянув шею, шевелил губами, выпрашивая угощение. Ел все подряд, не разбирая. Однажды привезли хамсу - мелкую соленую рыбешку. Я взял несколько рыбок и протянул коню. Он съел и стал просить еще.

- За блокаду он привык есть и не такое, - стал рассказывать дядя Миша. - Мы в самое тяжелое время подкармливали коня чем могли и даже отдавали ему часть своего хлебного пайка, лишь бы он оставался жив и нам не пришлось возить на себе продукты и воду с Невы. Мы спасали его, он спасал нас, вот так и остались живы. Бывало, поедем за водой, не столько держим бочки, сколько хватаемся за них, чтобы не упасть. Васька идет, идет и встанет. Постоит и опять тащит сани до госпиталя, а мы помогаем ему, А то вдруг упадет на колени, ткнется носом в снег. Чудом поднимем его на ноги и идем дальше. И непонятно, кто кого поддерживает: то ли мы его, то ли он нас. Вот так и прожили ту зиму. А весной появилась зелень, стали сами косить для коня траву, и Васька начал поправляться. Теперь совсем гладкий, только не бегает.

Почти месяц пробыл я в этом госпитале. Перед отъездом попрощался с поварами, как с родными. Не забыл попрощаться и с конем-блокадником, угостил его хлебом и сахаром. Столько лет прошло, а Васька до сих пор живет в моей памяти. Вот только я даже сейчас никак не могу представить на заметенных снегом улицах блокадного Ленинграда живую лошадь.

Леонид СМИРНОВ, ветеран войны и труда