Анастасия Долгошева

Гость редакции 26 августа 2018

К 71-летию мастера: архивное интервью с Алексеем Георгиевичем Баиндурашвили

ФОТО Сергея Грицкова

Сегодня, 26 августа, исполняется 71 год директору НИДОИ им. Г. И. Турнера Алексею Баиндурашвили. В честь дня рождения профессионала своего дела «Санкт-Петербургские ведомости» публикуют архивное интервью.

Однажды мы пригласили Алексея Георгиевича к нам в редакцию.

Фото: Игорь Высощук

Приятных поводов встретиться с профессором Баиндурашвили несколько: в прошлом году он удостоился международной премии Андрея Первозванного; в этом году исполняется 75 лет Детскому ортопедическому институту им. Г. И. Турнера, который возглавляет Алексей Георгиевич.

Поводов непраздничных встретиться с врачом и побеседовать тоже довольно: травмы — тема, увы, актуальная всегда.

— Алексей Георгиевич, мы вас пригласили в редакцию и, естественно, от чего-то отвлекли. От чего?

— Ну отвлекли — это громко сказано... Правда, я был сейчас в Детском ожоговом центре, смотрел детей, и мне хотелось бы там еще задержаться. Но раз мы договорились...

— Вот есть дело, работа, а есть мнение общества об этом деле. Общественное мнение не мешает работе врача?

— Врач — профессия общественная, результаты его труда видны, особенно это касается хирургов: если человек выздоровеет — складывается общественное мнение, что этот специалист хорошо оперирует. Пациенты и составляют общественное мнение о врачах...

— ...не только пациенты, но и средства массовой информации. И в последнее время это мнение не слишком уважительное.

— Конечно, меня это не устраивает. Есть вещи, которые должны сначала обсуждаться коллегиально профессионалами, а потом уже становиться достоянием гласности. А сейчас чаще так: непрофессионал что-то услышал и вынес на судилище общества.

Хирург — живой человек. Это я не к тому веду, что «живой — значит имеет право на ошибку». Нет! Если хотите знать мое мнение — хирург не имеет права на ошибку. Но есть неординарные ситуации: когда, спасая жизнь человеку, у него отнимают ногу. И о враче можно сказать: «жизнь спас», а можно — «ногу отнял». Общество вряд ли будет разбираться, что того человека переехал «КамАЗ» и доктору сложно было не то что ногу — жизнь спасти. Есть профессиональные комиссии, которые расследуют ошибки врачей и очень сурово за них карают. А если ты, не будучи профессионалом, судишь, это по меньшей мере нетактично.

...Но прессу есть за что благодарить: так, как помогают врачам средства массовой информации, никто еще не помогал. Вы рассказываете о людях, которым сейчас нужна срочная помощь, публикуете счета банков, на которые можно перечислить средства, — и люди отзываются... Совместными усилиями мы спасаем жизнь человеку. Что может быть лучше?

Вот вам пример. От несчастных случаев два ребенка — одному 14 лет, другому 5 месяцев — получили тяжелейшие ожоги. Сейчас за их жизнь борется ожоговое отделение, институт имени Турнера, да весь город. В Донецке специально синтезировали эквивалент дермы, туда выехал наш научный сотрудник и в контейнере доставил вещество сюда. В Институте цитологии ученые синтезировали для обожженных детей специальные блоки. В Институте онкологии поступили аналогичным образом. В Австрии фирма LОНМАNN & RAUSCHER сделала специальный перевязочный материал, и все это прилетело в Петербург, и появилась надежда спасти двух детей, которые только-только начинают входить в жизнь. Безусловно, фантастическая круглосуточная, тяжелая, ювелирная работа врачей является гарантом победы над бедой и несчастьем этих детей.

Вот за то, что эта история стала известна, большое спасибо прессе. Чтобы наш призыв о помощи дошел до кого-то, надо, чтобы средства массовой информации донесли этот призыв.

Фото: Игорь Высощук

— Это два человека, а у нас столько больных...

— А вот если «столько больных» — нужна система, чтобы такие операции были нормой, а не подвигом. Появился тяжелый больной — допустим, онкогема-тологический, — вы нажали кнопку, и система, механизм начал работать.

Уже сейчас есть так называемая система телемедицины, с помощью которой можно быстро связаться с любым ученым, с любым хирургом, который входит в эту систему, и посоветоваться с ним.

— В Петербурге — да. А что происходит в периферийном городе?

— Если мы говорим о дорогостоящем лечении, то есть система квот, по которой лечение оплачивается государством. РЖД обеспечивает бесплатную дорогу, и человека из, допустим, Сыктывкара привозят в высокотехнологичный центр, где ему окажут бесплатную помощь. По мере того как станет накапливаться финансовая составляющая, квоты будут расширяться.

Сейчас медицина идет к тому, что где бы человек ни получил тяжелые повреждения или тяжело заболел, ему окажут одинаково квалифицированную медицинскую помощь.

— И все-таки как лучше: делать операции централизованно или организовывать операционные отделения на местах? То есть приводить хирурга в операционную или операционную привозить к хирургу?

— Вообще-то лучше то, что выгодно больному. Нужно, чтобы и на периферии были небольшие специализированные отделения, где оказывают хирургическую помощь. Сейчас мы отправляем своих специалистов в небольшие города. И они там не только оперируют — они привозят к нам больных, которых там оперировать невозможно: например, когда нужно пересадить суставы.

Мне кажется, что в каждом федеральном округе должен быть свой центр. И помощь должны оказывать именно там — кроме случаев, когда нужно содействие врачей других специальностей. Вот мы реконструировали ребенку грудную клетку: оперировали торакальный хирург; специалист, который занимается микрохирургией; ортопед; пластический хирург. Такое сотрудничество легче организовать, конечно, в одном центре...

У меня сейчас в портфеле служебная записка начальнику федерального агентства «Росздрава»: мы предлагаем наш опыт распространить на весь Северо-Запад. Чиновники, кстати, слушают врачей хорошо. И нам, а точнее детям, многие помогают — банкиры, «Российские железные дороги», ряд фирм — «КНАУФ», «Императорский Фарфоровый завод», «Балтика», гостиница «Прибалтийская», «ТрансСистемаСервис» и другие.

Дальше. Уже решен вопрос об опорных пунктах, филиалах института в Калининграде, Владимире и других городах. Система будет работать так: в центры приезжают хирурги по какой-то определенной специализации, оперируют больных и одновременно дают мастер-класс хирургам местного центра. Потом выезжает врач, который занимается другой патологией, и опять: операция и обучение. И так далее, постепенно по всем направлениям.

— Сколько нужно времени, чтобы система стала работать?

— Лет пять — семь. Нужно ведь еще обучить кадры. Девиз «Кадры решают все» здесь целиком подходит. Врач должен знать, куда направить больного, должен уметь правильно распорядиться квотами. Сейчас медицинские центры получают хорошее оборудование, но оно может простаивать, потому что туда вовремя не направили больных, это уже управление, тоже очень больной вопрос.

...Мы задумали международный проект под названием «Интердерма»: с помощью клеточных технологий создавать повязки не химической структуры, а биологической. То есть в повязки внедрить живые клетки, которые будут «садиться» на ожоговые раны. Я верю в чудеса, верю в этот эффект из сказки про Конька-Горбунка: нырнул в котел — и вынырнул молодым и красивым. Настанет время, когда травмы и ожоги будут «управляться» с помощью нейроконструктивной терапии, с помощью пептидов, эндогенных белковых препаратов, которые действуют на центральную нервную систему, и заживление идет быстрее. Почему йоги ходят по раскаленным углям и не обжигаются? Потому что их организм получает соответствующее внушение.

— Алексей Георгиевич, сейчас в институте, наверное, полно детей с «сезонными» травмами: поскользнулся, неудачно на «ватрушке» с горы съехал...

— Самое травмогенное время впереди. Весна. Есть закон: за все надо платить. И за то, что весной мы оживляемся, расцветаем, тоже приходится расплачиваться. Свежестью повеяло, окно на шестом этаже открыли, а ребенок пятилетний потянулся ловить тополиный пух и выпал из окна. 80% травм происходит именно из-за безнадзорности! Обязательно нужны специально оборудованные площадки, где детям можно было бы «побеситься» и, главное, где они оставались бы под присмотром.

— При торговых центрах уже давно делают такие «детские комнаты». Правда, не знаем, есть ли у них лицензия и насколько они безопасны?

— Думаю, там есть лицензирование. Но главное — там взрослый человек наблюдает за детьми. Это лучше, чем посадить ребенка в продуктовую коляску и катать его по магазину. Отвлечешься — и дите сообразит, как вскрыть какой-нибудь пакет. Или как я недавно видел: ребенок, оставшись один, достал из покупок шоколадку и начал грызть прямо с упаковкой.

— А вы что?

— Забрал растерзанный шоколад, говорю: «Тебе это нельзя». Он начал плакать и возмущаться. Я дал ему маленькую конфету и как добропорядочный гражданин перепоручил работнице торгового центра.

...Нужно понять, что ребенок — существо, которое требует к себе максимум внимания. Если вы собираетесь отойти хотя бы ненадолго, надо создать вокруг него оазис безопасности, из которого он в ваше отсутствие не выберется. И главное — надо объяснять: это колется, это режется. И, естественно, самому знать, как за детьми ухаживать. Вы в курсе, как обычно делают ребенку ингаляцию?

— В курсе: в кастрюле воду вскипятили, полотенце на голову...

— Вот-вот. И очаровательная девочка все это опрокидывает на промежность. Представляете себе эти рубцы?.. Так вот нужно объяснить папе с мамой, что есть специальные безопасные ингаляторы. И что лучше никак не делать ингаляцию, чем с кастрюлькой.

— Извините, а ваши собственные дети получали травмы?

— Да. И я знаю, что дважды был мой недосмотр. Я бы даже сказал — преступная небрежность.

— Вы ежедневно видите патологию — врожденную и приобретенную. Даже страшно спросить: травм сейчас больше?

— Вы знаете, травма у детей стала какой-то... старческой. Переломы, которые бывают обычно у великовозрастных людей. Удивительно: троллейбус попал в ямку — и у ребенка перелом позвоночника. Причину видят и в экологии, и в плохом питании, но мне кажется, дело в чем-то другом.

Или остеопороз: он все чаще встречается в детском возрасте.

Травматизм, конечно, вырос (ведь и парк машин увеличился, и новшества вроде петард появились), хотя я бы не сказал, что он перешагнул некий критический порог. Но точно могу сказать, что травмы стали более жестокими. Уже и девочки друг другу наносят тяжелые травмы в драках... У нас появился диагноз «синдром избитого ребенка», представляете себе?! Официальный диагноз. Впервые его ввели австралийцы лет 25 тому назад.

Но вы знаете, профилактика травматизма — настолько многофакторное дело, что даже социальной рекламой, выплатами и прочими действиями мы детский травматизм не искореним, а лишь стабилизируем.

Сейчас в Петербурге (кстати, впервые в Европе!) проведена огромная работа по снижению инвалидности от падения с высоты, то есть по работе с детьми, которые получили перелом позвоночника. Создана мобильная бригада вертебрологов — врачей, которые занимаются патологиями позвоночника. Если где-то ребенок получил травму, бригада выезжает в ту больницу, куда его доставили, и оперирует.

Этим мы в разы снизили инвалидность детства! Потому что если затронут спинной мозг, то без нашей помощи — все, человек парализован ниже зоны повреждения. Металлическая конструкция, которая вживляется в позвонки, стоит от 110 до 180 тысяч рублей. И это одна конструкция. А иногда в год нужно 30 — 35. Без государственной поддержки не обойтись; мы вышли на вице-губернатора, на губернатора, и открылось финансирование. И теперь та проблема, считайте, снята.

...А врожденная патология даже не думает стабилизироваться. Но, возможно, просто потому, что улучшилась диагностика, появилась новая медицинская аппаратура, которая позволяет видеть то, что раньше невозможно было даже представить себе и обнаружить.

Мы сейчас хотим разработать для города целевую программу «Здоровый зародыш, здоровый плод, здоровый ребенок»: с помощью лучевой диагностики можно смотреть, есть ли у будущей мамы внутриутробная патология (аппараты сейчас есть такие, что можно даже улыбку не рожденного еще малыша увидеть), и если есть, врач специально наблюдает женщину и, когда ребенок рождается, быстро устраняет патологию. Недавно оперировали семидневную девочку: гигантская опухоль на голове, просто вторая голова. Прооперировали — и все благополучно, девочка очаровательная. Так что с улучшением диагностики и профессионализма врачей пациентов у нас только прибавится.

— И сможет ли ваш институт охватить всех на Северо-Западе?

— Подобного института в Европе больше нет. По уникальности я его обычно сравниваю с Мариинским театром или Эрмитажем. У нас лечат всю существующую в России патологию: сколиоз, работают с кистью (а это может быть как деформация, так и полное отсутствие кисти); со стопой (от косолапости до случаев, когда стопа развернута вообще в другую сторону); с недоразвитием голени, костной патологией, опухолями, ревматизмом у детей с поражением опорно-двигательного аппарата, последствиями травм, ожогов, детским церебральным параличом (сейчас с помощью нейрохирургии мы оперируем этих детей); врожденным вывихом бедра (самое распространенное заболевание в ортопедическом секторе).

Сейчас при институте достраивается новый клинический корпус, мощный хирургический центр на 200 коек. Плюс 450 коек в институте — итого 650 коек, то есть это уже большой центр.

Конечно, сразу всех нуждающихся не охватить. Есть система — так называемый лист ожидания: одного больного оперируют, через полторы недели его переводят в реабилитационный центр, а тем временем вызов посылают следующему больному, не только по Северо-Западу, по всей России. И времени мы не теряем: один ребенок еще не выписан, а лист другому уже послан.

— Вы перечисляли проекты — такое ощущение, что мы по уровню технологий не отстаем ни на шаг от Европы...

— Ну, может быть, на полшага отстаем просто потому, что нельзя объять необъятное. Но мы действительно используем передовые технологии. Производитель — и местный и иностранный, у них нормальная конкуренция.

У нас относительно недавно, года три назад, произошел прорыв: в ожоговом центре теперь для каждой раны есть выбор перевязочных материалов. Это была мечта врачей, которые лечат термические травмы! Мы внедрили метод раннего хирургического лечения ожогов, и у нас в прошлом году погиб только один ребенок; и то его травмы были несовместимы с жизнью. Хотя и это ужасно, ужасно. Главное в ожогах — снижение смертности. А потом мы уже воссоздаем человека. Нам уже удалось снизить общую летальность, теперь снижаем инвалидность.

И мы все время хотим чего-то нового, хотя хирурги очень консервативны. Сейчас делаем проект — оперируем детей, у которых отсутствует кисть: будем пересаживать чужеродную кисть. Кстати, институт Турнера — «чемпион мира» по пересадке пальцев с ноги на руку, больше нас не делает никто. Знаете девиз ортопеда? «Из дефекта делать эффект». Мы из ничего делаем кисть, вполне функциональную — можно рисовать, да хоть в носу ковырять... Есть мальчик, который сейчас играет на скрипке благодаря нам: у него была врожденная патология кисти.

— И какие ощущения, когда видите, что подняли человека на ноги или когда он рукой владеет?

— Ну вы представьте себе: человека доставили из-под машины, собрали, он встал — и сейчас студент 1-го курса мединститута. Человек, которого я прооперировал, он мой человек. Я не могу сказать, что он ходит по земле «благодаря мне», потому что хирургия — это коллективное дело. Так что он ходит по земле благодаря нам: хирургу, операционной сестре, санитарке, реаниматологу, терапевту.

— И благодарность пациентов безгранична...

— Один цыган, у которого ребенка вылечили, хотел прислать нам лошадь. Хорошо хоть заранее сообщил — я, конечно, отказался: куда нам лошадь? Самое важное для меня — в 1-й больнице выставка, панно такое: фото детей, которые не имели возможности ничего взять в руки, а теперь некоторые даже художниками становятся.

— У тех, кто прошел через травму, наверное, больше желания себя реализовать.

— Если ребенок проходит через тяжелую травму — он очень взрослеет. Был такой американский хирург Куртис Артс. Когда он спустя четверть века увидел тех, кого в детском возрасте оперировал, он сказал: «Удельный вес гениальных людей среди моих пациентов гораздо больше, чем среди обычных людей». Американцы любят такие красивые гипертрофированные высказывания (впрочем, как и мы), но тут я с ним полностью согласен. Вы представьте себе: ребенка облили бензином и подожгли! А он вынес, пережил это — да он уже гениальный человек!

— Как становятся хирургом? Это не семейное?

— К медицине у меня имела отношение только бабушка; мать преподавала немецкий и литературу, отец был историком.

А как становятся хирургом — расскажу. Я был в шестом классе, шел фильм «Альба Регия», советско-венгерский: в Венгрии — нацисты, нашу разведчицу (ее играла Татьяна Самойлова) прятал хирург-венгр. Один человек из СС узнал об этом, и хирург, конечно, был обречен. Но именно этот эсэсовец попал под бомбежку, и именно его пришлось оперировать тому хирургу. И вот: он может достать осколок из сердца так, что нацист умрет, но он сделал сложную операцию, и тот выжил. Хотя хирург понимал, что подписывал себе приговор. Это меня тогда поразило. И я решил стать хирургом.

— Мы вначале вас спросили: откуда вы к нам; теперь спрашиваем, куда вы после нас поедете?

— Поеду регулировать строительно-монтажные дела нового клинического корпуса.

Алексей Георгиевич не раз становился гостем нашей редакции. Подробнее об успешной деятельности директора НИДОИ им. Г. И. Турнера можно узнать в публикациях «Легче стать врачом, чем быть им» и «Золотые руки доктора Баиндурашвили».

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 47 (3839) от 16.03.2007 года под заголовком «Эффект Конька-Горбунка».