В Петербурге вышла в свет книга о психологических последствиях блокады Ленинграда
Момент, наступающий после катастрофы, когда все еще подчинено трагической памяти о прошлом, а будущее еле-еле просматривается, волновал многих философов и психологов. «Блокадные после» - как раз о таком времени. Так необычно называется книга, только что представленная широкой публике. Это едва ли не первая попытка дать психологическое и философское осмысление того, что происходило в Ленинграде после его освобождения от осады.
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
- Почему в названии слово «блокадные» во множественном числе? Потому что «после» у каждого пережившего блокаду либо вернувшегося в город после эвакуации было свое, - поясняет составитель сборника Полина Барскова.
Она филолог и писатель. Родилась в Ленинграде, двадцать лет назад уехала в США, там окончила аспирантуру, теперь профессор, преподает русскую литературу в маленьком колледже в городе Амхерсте (штат Массачусетс). Блокадой занимается давно, хотя, как сама признается, с семейной памятью это не связано. Просто «занимаюсь потому, что не могу не». Барскова - автор пяти книг о блокаде на русском и английском языках.
- Ленинград, перенесший блокаду, казался многим очевидцам другим, новым городом, а критические изменения, произошедшие в нем, требовали осмысления, - говорит составитель сборника. - Я обратилась к коллегам, занимающимся ленинградской культурой, они написали о своих персонажах, которые им интересны. Из этих текстов (дневников, писем, стихов, записных книжек) возникло пересечение личных ощущений, что блокада настолько изувечила тех, кто в нее попал, что выход из нее был бесконечно сложен... Об этом пишут не только интеллектуалы Евгений Шварц, Яков Друскин, Ольга Берггольц, Анна Ахматова, но и простая школьница Мила Анина...
«...Город начинал, только начинал оживать. Нас преследовало смутное ощущение, что он, подурневший, оглушенный, полуослепший, еще и отравлен... Чем? Трупами, что недавно валялись на улицах, на площадках лестниц? Горем?.. Родной город поглядывает на тебя хмуро. Он еще болен. Ему не до гостей... Город, глухонемой от контузии и полуслепой от фанер вместо стекол...» - вспоминал драматург Евгений Шварц о возвращении из эвакуации.
Директор Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме Нина Попова отмечает в своем очерке: поэтесса, вернувшаяся в Ленинград 1 июня 1944 года, была ошеломлена, даже оскорблена переменой, произошедшей с городом, и пыталась понять чувство отчужденности, невозможности осознать извне, что именно здесь произошло и привело к такому превращению. Ленинград был для нее как лес после опустошительного пожара...
Как замечает писатель Наталья Громова, автор еще одного очерка в сборнике, в дневниках Ольги Берггольц после блокады очень мало записей. Ее «после» не в последнюю очередь было материальным. По ее собственному признанию, это стремление обособиться от мира, не порывая связей с ним. «И опять бегала от себя целый день. Пошла в ателье, взяла малоудачную блузку. Пошла в комиссионки - любимейшее занятие, - захотела купить ту старинную вазочку для пепельницы, на которую пожадничала, а купила идиотскую саксонскую чашку...»
- В то время как официальный нарратив о блокаде описывал ее как событие без последствий, статистика за 1945 - 1946 годы, обычным ленинградцам недоступная, недвусмысленно показывала, что война исковеркала здоровье и судьбы почти 10% населения города, - отмечает исследователь Алексей Павловский.
Он анализирует воспоминания, сделанные в 1950 году 16-летней Милой Аниной (Людмилой Пожедаевой). Девушку поражало: почему у ее одноклассников, не почувствовавших на себе блокаду, последствия дистрофии, которыми она страдала, вызывают непонимание и даже издевательство? Мила была настолько худая, что ей приходилось подкладывать подушечку, чтобы не было больно сидеть. Одноклассницы дразнили ее «дохленькой», отбирали эту подушку, бросали по классу, и для девочки сразу же резко прошла граница между теми, кто «знал голод» и «не знал».
Однако настоящей причиной, по которой она написала свои воспоминания, стал случайно подслушанный разговор матери с родственницей сослуживца отца. Из него она узнала, что в блокаду не все голодали, как они. Что были те, кто был сыт, да еще и испытывал проблему с тем, как выбросить картофельные очистки. «Выкинуть боязно - разорвут ведь, удушат... Чего только не придумывали, как избавиться от отходов». И у Милы появляется совсем не детский вопрос: «Почему в стране, где все равны, как нас учат, горожане оказались настолько не равны». Недаром, когда отец вскоре обнаружил записки дочери, его первой мыслью было уничтожить их...
Кому-то может показаться, что негатив в книге превалирует, и, пожалуй, это мнение будет справедливым. Действительно, некий созидательный момент можно найти только в одном очерке: в нем рассказывается о восстановлении Ленинграда. Речь там идет о литографиях художника Анатолия Каплана: в них город тревожный, темный, но пытающийся прийти в себя. Над ним клубами вздымается дым: он идет от костров, на которых разогревают котлы с асфальтом для ремонта улиц и площадей.
Как признает Полина Барскова, книга не претендует на исчерпывающее освещение вопроса, многих важных сюжетов в ней действительно нет. Перед нами - лишь начало разговора о психологических последствиях тех тяжелейших испытаний, которые выпали городу в блокаду.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 035 (6633) от 27.02.2020 под заголовком «Город после беды».
Комментарии