В театре «Санкт-Петербург-опера» поставили оперу «Электра»
В театре «Санкт-Петербург-опера» режиссер Юрий Александров поставил оперу «Электра» Рихарда Штрауса, собрав три состава исполнителей для воплощения одной из сложнейших оперных партитур.
ФОТО Марата ШАХМАМЕТЬЕВА/предоставлено пресс-службой театра «Санкт-Петербург-опера»
Никто не представлял, что в этом театре когда-нибудь отважатся на оперы Рихарда Штрауса. В немаленьком репертуаре «Санкт-Петербург-оперы» есть дежурный набор оперных блокбастеров, среди которых «Риголетто» и «Травиата» Верди, «Богема», «Тоска» и «Мадам Баттерфляй» Пуччини, «Дон Жуан» Моцарта и многое другое. Есть и менее ходовые названия, которых нет, скажем, в Мариинском театре, например, «Поругание Лукреции» Бриттена и «Похищение из сераля» Моцарта. Все зарубежные оперы идут на языке оригинала, но главным образом на итальянском и французском, если не считать затесавшегося зингшпиля «Похищение из сераля» на немецком.
Тем неожиданнее оказался резкий поворот главного режиссера театра, единственного постановщика всех идущих там спектаклей, в сторону немецкого оперного экспрессионизма начала ХХ века. Еще больше удивило количество составов на три эмоционально и технически сложные женские партии – Электры, Клитемнестры и Хризотемиды. «Электра» Штрауса с 2007 года благополучно идет в Мариинском театре в созданной по высоким мировым стандартам постановке Джонатана Кента. Идут там и «Женщина без тени», и «Ариадна на Наксосе», и «Саломея» этого же композитора. У Штрауса остается большой корпус неосвоенных опер, среди которых «Кавалер роз», «Молчаливая женщина», «Дафна», «Каприччио», «Арабелла» и «Елена Египетская».
Но Юрий Александров взялся именно за «Электру», не убоявшись неизбежных сравнений со спектаклем Мариинского театра. Сделал он это, судя по всему, из-за глубоко его волнующих тем, вскрытых здесь Штраусом и его либреттистом Гофмансталем. Идея мести дочери за предательски убитого отца, ее разрушительного желания самоуничтожения в этой опере идет рядом с идеей власти, потонувшей в крови, лжи, насилии. Так Штраус встречал наступивший ХХ век, открывший ящик Пандоры, из которого посыпались одна за другой страшные войны и катастрофы.
Любить эту оперу «всей душой» совсем не просто: ее музыка похожа на непрекращающееся извержение вулкана, пожар одного конфликта по цепочке рождает еще больший пожар другого. И динамика форте в ней преобладает, не позволяя слушателю перевести дыхание. Что и говорить, если самый ее зачин – лейтмотив убитого царя Агамемнона – напоминает по интервальному движению и ритму мотив гневной части Confutatis Maledictis («Посрамив нечестивых») из Реквиема Моцарта. По накалу эмоций эта страшная опера может сравниться с мало какой другой. Но ставят ее, конечно же, очень по-разному. В знаменитой постановке Патриса Шеро, облетевшей мир от Нью-Йорка до Хельсинки, сценография очень сдержанная, стены словно бы сдерживают адский огонь разрушительных настроений. А в спектакле Гарри Купфера в Венской опере художественное пространство сцены, напротив, изобиловало мозаикой ассоциативных образов, будоражащих воображение зрителей.
Юрий Александров вместе с художником-постановщиком Вячеславом Окуневым тоже не избежали игры в ассоциации. Они так же, как в Мариинском, разделили пространство своей небольшой сцены на верх и низ, на кроваво-золотую власть царства матери Клитемнестры с порочной свитой амазонок, невинной Хризотемиды, и на черные изнанки грязной «правды жизни», в котором обитает, словно дикий зверь, Электра.
Клитемнестра, подобно Понтию Пилату, жалуется на фантомные боли, на страшные ночные видения, в том числе воплощенные в образе модного в начале прошлого века похотливого спрута с горящими глазами. Здесь режиссер с художником невольно напомнили и о великом немом – немецком киноэкспрессионизме. Электру не отпускает боль об отце, сросшаяся у нее с патологическим вожделением к уже мертвому телу, зарытому в куче мусора. Она играет с головой отца, словно Саломея – с головой Иоканаана. Когда же месть свершается, из небытия выползают зомби, так же алчущие мести, хватаясь за Электру, как за последнюю надежду, норовя затянуть ее щупальцами в пустоту небытия.
Наверху же Хризотемида ловко хватает парик умершей матери, занимая трон, но ее сталкивает брат Орест, освободивший местечко для окрепшей новой хищницы – служанки. Все это режиссер утрамбовал в сравнительно небольшую сцену своего театра, который барочным убранством интерьера и без всяких декораций очень похож на дворец Клитемнестры. Сочетание громоздкой партитуры, состава большого оркестра, сокращенного здесь до камерного, с наезжающим на публику густым, раскаленным варевом декорационной массы, казалось, вот-вот выдавит зрителей из кресел своим «атмосферным давлением».
Удерживало слушателей в креслах желание убедиться в том, как солисты допоют свои партии до финала. Вокальная – собственно, главная – составляющая спектакля в театре «Санкт-Петербург-опера» вызывала восхищение. Казалось, пели все просто гениально, словно благословленные самим Штраусом с его небес. Каждый вокалист, особенно певицы преодолевали сложности текста с феноменальным азартом. Каждая наполняла свою героиню еще и индивидуальными чертами. Более рефлектирующая, сдержанная, даже интеллигентная, с которой как будто можно было бы договориться не убивать мать, у Татьяны Кальченко. У Ксении Григорьевой Электра получилась куда более хищной, подобной змее, готовящей прыжок. Хризотемиды и у Алины Николаевой, и особенно у Валентины Феденёвой поражали красотой голоса, мастерством блистательного звуковедения и фразировок. Клитемнестра Натальи Кочубей чуть сложнее выдерживала натиск партии, чем Наталья Воробьева, представившая серию непрекращающихся «вампучных» эксапад в духе кабаре-нуар.
В этом безумном женском царстве Орест Геворга Григоряна демонстрировал завидную стойкость и выдержку. Ими отличилась и дирижерская манера Максима Валькова, управлявшего за пультом стихиями Штрауса.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 16 (6854) от 01.02.2021 под заголовком «Плюс электрификация оперы на Галерной».
Комментарии