В Александринском театре показали спектакль по роману Кафки «Процесс»
Спектакль по роману Франца Кафки «Процесс» выпустил на сцену Александринского театра Аттила Виднянский – гость из Будапешта.
ФОТО Владимира ПОСТНОВА предоставлено пресс-службой Александринского театра
Для инсценизации этого романа на петербургской сцене уже не первый раз призываются силы из Европы. Первую постановку на сцене театра «Эксперимент» осуществила в 1989 году режиссер Лида Энгелова из Праги.
Странно, однако, что для постижения жизненного абсурда требуются «варяги». Для российской публики Кафка – это даже не человек, живший в начале прошлого века на Златой улочке пражских Градчан. Это понятие, лично знакомое всем и каждому. Как писатель он нам необычайно близок. Он давно уже поселился где-то между Гоголем, Достоевским и Хармсом. Но, как видно, в восприятии его российским театром есть некое трагическое несовпадение: на театральные подмостки герои Кафки выходят в те исторические периоды, когда в жизни все еще сумбурнее и печальнее, чем казалось сто лет назад.
Вот и сейчас происходящее на сцене кажется каким-то грандиозным ночным кошмаром из чужой реальности – как в фильме про инопланетян. Музыка гремит, заглушая реплики многочисленных персонажей. Сценография Марии и Алексея Трегубовых – «расчлененка», в которой фрагменты архитектуры перемешаны с гипертрофированными обломками быта, – отсылает знатоков к стилю Джорджо Де Кирико... Смотреть, как по сцене катают огромную голову сломанной куклы, перетаскивают с места на место зубную щетку величиной с лопату или норовят уронить в зал тяжелую батарею парового отопления, и при этом слушать Баха, Пярта или Пендерецкого взамен романа Кафки в переводе Райт-Ковалевой – это, согласитесь, занятие для избранных эстетов. Если артистов не слышно, то даже на акустику зала сослаться трудно: во-первых, акустика россиевского зала выше всяческих похвал, во-вторых, артисты (не в пример александринцам прежних времен) снабжены микрофончиками, прилипшими к их молодым физиономиям. Возникает ощущение, что спектакль идет на иностранном языке. На каком? Присниться может всякое. Но не всякий сон есть «кафка» и не все в Кафке сюрреалистично.
Визуально-звуковая партитура подавляет все на своем пути, в том числе «маленького человека», обывателя Йозефа К., который пытается противостоять огромной организации, описанной в романе. «Организация эта имеет в своем распоряжении не только продажных стражей, бестолковых инспекторов и следователей, проявляющих в лучшем случае похвальную скромность, но в нее входят также и судьи высокого и наивысшего ранга с бесчисленным, неизбежным в таких случаях штатом служителей, писцов, жандармов и других помощников, а может быть, даже и палачей – я этого слова не боюсь», – эти слова из монолога героя романа расслышать все же удается. Спасибо недавнему дебютанту Александринки актеру Ивану Трусу. Он произносит монолог Йозефа К. внятно, перекрывая шум и саундтрек. Только об этом ли спектакль? Я уж не говорю о романе. Если бы это был простой сатирический антикоррупционный выпад – кто бы возражал? Наша давняя и безуспешная борьба с этим злом – настоящая «кафка». Однако спектакль на участие в госпроектах вроде не посягает.
В спектакле «кафка» – это всеобщий хаос, повергающий человека в отчаяние. Но в «Процессе» конфликт человека и мира еще безрадостнее: на Йозефа К. обрушивается не сумбур, а порядок, и он послушно ему подчиняется. Как в старом анекдоте. Объявление: «Завтра все приходите на площадь, всех будем вешать» и ответ дяди Васи: «А веревку свою приносить?».
Кафка видит абсурд именно в безропотности «маленького человека», пытающегося приспособиться к кем-то зачем-то установленному порядку. Подобные проблемы не решаются на языке инопланетян, тут нужны простые слова и чувства. Что театру вполне подвластно. Достаточно выйти на сцену артисту, не желающему и не умеющему что-то выкрикивать или обозначать, и мир вокруг меняется. В «Процессе» на сцену выходит Игорь Волков (он играет дядю Альберта), и зритель тут же просыпается, откликаясь на живые интонации, приправленные легкой «отсебятиной». Все вокруг кричат о непонятном, а дядя выказывает заботу о племяннике, сочувствуя его бедам. И в этом персонаже «кафки» оказывается в сто раз больше, чем во всех сценических нагромождениях.
Собственно, в этом мы и не сходимся с западной интерпретацией Кафки. Нам подавай живого человека. Толпы марионеток сочувствия не вызывают. Удивительно, что познанию Достоевского взгляд со стороны не вредит: тот же знаменитый Аттила Виднянский преуспел, поставив на сцене Александринского театра «Преступление и наказание», где было немало ярких актерских открытий, где живые характеры не заслонялись эстетикой «модерна», или, как сейчас принято выражаться, «постапокалиптическим театром». Может быть, здесь и таится природа наших разногласий по поводу Кафки: кто-то думает, что мы уже «пост», а кто-то уверен, что в самом разгаре.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 229 (7066) от 07.12.2021 под заголовком «Кафка – это не имя, а понятие».
Комментарии