Писатель Александр Ласкин – о выставке портретов «В круге Дягилевом»
Сегодня в нашем городе открывается традиционный фестиваль «Дягилев. P. S.». Ярким событием его программы станет международная выставка портретов «В круге Дягилевом. Пересечение судеб». С петербургским писателем Александром ЛАСКИНЫМ, автором книг, посвященных жизни и творчеству Сергея Дягилева, беседует корреспондент «Санкт-Петербургских ведомостей» Зинаида АРСЕНЬЕВА.
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
– Александр, насколько нам известно, вы принимали участие в работе над этим проектом Музея театрального и музыкального искусства.
– Я написал около двадцати статей-биографий дягилевских соратников для каталога выставки. Но все же у меня нет права говорить о ее замысле. У выставки есть автор, и это Наталья Ивановна Метелица, директор музея. Сказать хотелось бы о том, почему куратор – автор, и как это утверждение связано с Сергеем Павловичем.
– И как же?
– На рубеже XIX – начала XX века появились три новые профессии – режиссер, театральный менеджер и выставочный куратор. Конечно, профессии это разные, но цель у них одна – каждая по-своему служит созданию целого. Например, в вашем распоряжении есть актеры, декорации, свет, звук, и все это вы переплавляете в спектакль. Или у вас есть много картин, но это еще не выставка. Выставкой она станет тогда, когда вы поймете, что эти произведения могут сказать, оказавшись рядом. Примерно то же делает и менеджер, но об этом мы поговорим чуть позже. Пока же – несколько слов о петербургских выставках Дягилева.
Вот «Выставка русских и финляндских художников», открывшаяся в январе 1898 года. Мы знаем, как холодно в этом месяце у нас в городе, но тот январь был особенно холодный. Посетитель с мороза входил в музей Штиглица, и ему в нос, как написал в рецензии Рерих, «шибал запах гиацинтов». Заметьте, не лютиков, не ромашек, не васильков. Гиацинты тогда только появились в России и считались знаком новой культуры. Например, у Блока на столе всегда стоял один гиацинт, а над столом висел портрет Айседоры Дункан... Так вот, Дягилев не пожалел денег, чтобы каждый день из цветочного магазина на Караванной улице (в этом доме сейчас кинотеатр «Родина») привозили охапки гиацинтов.
– Цветы среди зимы... Дорогое удовольствие. Ради чего такие траты?
– Этим Дягилев подчеркивал, что, придя на выставку, публика попадает в пространство красоты. В нем, в этом пространстве, реализуется то, что неосуществимо в действительности. К примеру, если пока невозможна государственная автономия Финляндии, почему бы не предоставить финнам автономию эстетическую? Это Дягилев сделал, разведя финских и русских художников по разным залам, хотя в это время финские художники и были русскими, так как Финляндия входила в состав Российской империи. Кстати, некоторые экспоненты «финской части» жили в Петербурге и даже являлись академиками Российской академии художеств.
– Уж если мы начали говорить о дягилевском «кураторстве», то надо сказать и о знаменитой выставке 1905 года в Таврическом дворце. Кстати, вам не кажется, что акцент на портреты в экспозиции будущей выставки в Шереметевском дворце – это оммаж Таврической выставке?
– Не знаю, как бы ответила Наталья Метелица, но я, как и вы, считаю, что это не просто так. Об этом я думал и тогда, когда писал биографические справки. Не зря они рассказывают не об авторах портретов, а о тех, кто на них изображен. Так была построена и выставка в Таврическом дворце – она создавалась не столько ради художников (хотя среди них были первые имена), сколько ради портретируемых.
По сути, таврическая экспозиция из 2300 холстов – это история России в лицах. Важно подчеркнуть, что эта история рассказывалась соответственно предпочтениям «комиссара выставки», как именовал себя Сергей Павлович. Вот почему здесь, чуть ли не в полном составе, были представлены знаменитые семейные кланы – Толстых, Волконских, Голицыных. На эти родственные союзы Дягилев возлагал особые надежды – к тому же он сам был представителем большой, дружной и очень талантливой семьи. Конечно, не обошлось без талантливых одиночек – писателей Достоевского и Чаадаева, артиста Щепкина...
Правда, ни боярыни Морозовой, ни так называемых деятелей освободительного движения здесь не было – ведь все они способствовали потрясениям, расшатывали российскую государственность. Зато любой чиновник, не просто протиравший штаны в кабинете, а что-то сделавший для своего отечества, Дягилева интересовал. Вот почему на выставке оказался портрет некоего Булгакова – этот человек много сделал для развития русской почты. Что ни говорите, а хорошая почта свидетельствует о порядке в стране... Любопытен был последний зал экспозиции – в нем речь шла уже не о прошлом, а о будущем. Вот люди, по которым будут судить о новых временах, – актриса Ермолова на портрете Серова, репинский Горький, Савва Мамонтов работы шведа Цорна. Конечно, Дягилев не такой человек, чтобы забыть о себе – на выставке был впервые представлен его портрет с няней, написанный Львом Бакстом.
– Поговорив о кураторских талантах Дягилева, мы можем перейти к обобщениям. В чем заключается феномен Дягилева? Или ему просто повезло, что он оказался в нужное время в нужном месте? Чем была профессия импресарио в его понимании?
– Хотелось бы начать с нужного места и нужного времени. В том-то и дело, что, с точки зрения Дягилева, ни время, ни место не являются данностью. Помните строчку прекрасного питерского поэта Александра Кушнера: «Времена не выбирают, / В них живут и умирают». Сергей Павлович показал, что очень даже выбирают. Созданная им антреприза обладала счастливой возможностью маневра – когда что-то не устраивало Дягилева, он всегда мог собрать труппу и переместиться в другой город. Конечно, формально его деятельность после 1906 года перенеслась в Европу и Америку, но на самом деле она протекала в том самом пространстве красоты, о котором уже упоминалось. Ибо никто, кроме него, – ни русский, ни европейский, ни американский чиновник – не имел власти над его труппой.
Вот любопытный штрих – как известно, у Дягилева не было своего дома, он предпочитал жить в гостиницах. Зато у него было очень красивое кресло из спектакля «Лебединое озеро», оно перевозилось вместе с декорациями «Русских сезонов». Каждое утро в этом кресле Дягилев принимал своего директора. Тот начинал доклад словами: «Ваше благородие», хотя формальных прав на это обращение у Сергея Павловича не было. Впрочем, какие могут быть формальные права, если все определялось им одним! Как говорил Наполеон: «Обстоятельства? Я их создаю».
В идеале цель импресарио не отдельные акции, а преображение культурного ландшафта. Если же говорить конкретно о Сергее Павловиче, то он добился еще большего – перенаправил движение русской культуры в том направлении, которое считал наиболее правильным.
– «Русские сезоны» стали взлетом русской культуры. Она словно совершила фантастический прыжок – как Вацлав Нижинский в «Видении розы». Перемахнула границы пространства и, как сейчас понятно, времени. В чем секрет? Почему эхо «Русских сезонов» не утихает до сих пор?
– Я думаю, что Дягилев не только конкретное историческое лицо со своими достоинствами и недостатками, но имя нашей мечты. В первый и, возможно, в последний раз столь кардинальное, как бы сейчас сказали, «переформатирование» культуры осуществило не государство, а отдельный человек, частное лицо.
– Как известно, в петербургских вузах воспитывают менеджеров культуры, учат «на Дягилева». Как вы думаете, насколько это возможно? Иначе говоря, дело Дягилева – это только индивидуальный опыт или все же профессия?
– В петербургском институте культуры есть факультет социокультурных технологий. Раз это называется технологиями, значит, речь о сумме приемов, объяснив которые можно стать Дягилевым. Это полностью противоречит тому, о чем мы говорили. Надо учить не приемам (так и хочется сказать: «двум притопам, трем прихлопам»), а способности к самостоятельному мышлению, умению подключиться к культурному контексту, ощутить себя участником так называемого мейнстрима. А для этого необходим общекультурный багаж. Что могут знать о культуре студенты, которым постоянно сокращают часы на литературу и историю, которым не преподают ни истории театра, ни истории кино?
– Вы автор нескольких книг о Сергее Дягилеве. Есть ли какие-то планы, связанные с этой невероятной личностью? Или сделано так много, что можно поставить точку?
– Есть известная байка. По поселку Переделкино идут два поэта, и один другому говорит: «Написал поэму о любви. Закрыл тему». Вот кому мне не хотелось бы уподобляться! Последняя моя книжка о Сергее Павловиче «Дягилев и...» вышла в Москве в 2013 году. У меня уже давно много других, не менее важных героев, но все же я остаюсь поклонником этого замечательного человека и горжусь, что в девяностые годы был одним из тех, кто открыл его имя для широкой публики.
– Скоро у вас юбилей. С каким ощущением вы подходите к нему?
– Когда-то на банкете по поводу своего шестидесятилетия мой отец, петербургский писатель Семен Ласкин, рассказал, что встретил своего одноклассника, и тот его спросил: «Ты выиграл свою шахматную партию?». Отец ответил так: «Неважно, выиграл я или нет, куда важнее, что я продолжаю играть». Вот и я бы так сказал. Так вышло, что после выхода книги дневников отца «Одиночество контактного человека», которая мной подготовлена, я стал составителем еще двух книг – книги об Игоре Владимирове «Большой человек» (она уже в типографии) и книги, посвященной петербургскому поэту Льву Друскину (готовится к столетию со дня его рождения в феврале 2021 года).
В московском издательстве выходит моя пятая в нем книга «Белые вороны, черные овцы» – полутравелог (я рассказываю о разных странах) и полумемуары (вспоминаю многих людей, с которыми меня сводила судьба, – от Игоря Владимирова до Сергея Юрского). Так что все (или по крайней мере многое) впереди.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 191 (6789) от 21.10.2020 под заголовком ««Комиссар» в пространстве красоты».
Комментарии