Ожидание счастья. В Корпусе Бенуа Русского музея открылась выставка Павла Кузнецова
На масштабной экспозиции, приуроченной к 145‑летию со дня рождения мастера, представлено около 80 произведений разных периодов его творчества из коллекции Русского музея и частных собраний.
ФОТО Александра ДРОЗДОВА
В день открытия выставки был ураган, сильный дождь, но иногда вдруг появлялось солнце и даже радуга. Погода — как по заказу, ведь Павел Кузнецов тонко чувствовал красоту природы и отражал ее в своих картинах. Можно вспомнить строчки из его письма к своему учителю Валентину Серову, как раз об осени: «…С наступлением удивительной осени много хочет душа, стремление ввысь все сильнее и сильнее. Я дошел до бреда от красоты… Живу в золоте и серебре красок настроения…».
Любовь к природе, в особенности к цветам, возникла у художника еще в детстве в Саратове. Дед его Илларион Бабушкин был садоводом. Цветущие сады, простор Волги — первые впечатления детства, они повлияли на всю последующую жизнь и творчество Кузнецова.
На выставке в Корпусе Бенуа много натюрмортов с роскошными букетами, и эта красота цветения поднимает настроение.
Жизнь художнику выпала длинная: родился в 1878‑м, а умер в 1968‑м. По датам рождения и смерти видно, что жизнь пришлась на переломное время в России, которое вместило три революции, несколько войн, включая две мировые, смену социального строя, репрессии. Павел Кузнецов был словно заговоренный, пережил все.
Он начинал как символист. Был одним из организаторов выставки «Алая роза», которая прошла в его родном Саратове в 1904 году в колонном зале местного Дворянского собрания. Кроме полотен самого Кузнецова и его друга Петра Уткина здесь были работы Сергея Судейкина, Николая Сапунова, Мартироса Сарьяна, Николая Феофилактова. Почетными экспонентами были Михаил Врубель и Виктор Борисов-Мусатов. Три года спустя после «Алой розы» Кузнецов со товарищи организовал в Москве в роскошном особняке фабриканта Кузнецова на Мясницкой улице выставку «Голубая роза».
Почему алая роза стала голубой? По одной из версий, название отсылает к одноименному стихотворению поэта-символиста Константина Бальмонта о диковинном цветке, который растет в горах среди снегов. Художники все больше тяготели к духовному, мистическому — к тому, что Александр Блок называл «несказанным».
А вскоре Кузнецов открыл красоту степных просторов. Его вдохновением стал Восток. Но художника, который ездил в заволжские, киргизские степи, в Бухару и Самарканд, привлекала не экзотика. Он изображал реальную жизнь простых людей, будь то стрижка овец или отдых в стоящей посреди степи юрте. Но поэтизировал реальность, переводя обыденную жизнь в символический план.
Революция словно не коснулась его. Он тихо продолжал идти своей дорогой. В двадцатые годы Кузнецов открывает для себя Крым, Грузию. Пишет в духе времени трудовой люд, создает такие картины, как «Жницы», «Табачницы», «Сбор винограда», «Отдых пастухов». Но не изменяет себе. Коралловый и светло-розовый, нежно-голубой, изумрудно-зеленый сияют на полотнах. Линии плавные, гармоничные, какие‑то успокоительные.
В тридцатые годы Кузнецов много работал, участвовал в выставках, ездил по стране. И рисовал стройки века, такие как «Канал Волга — Москва». Запечатлевал и колхозы («Колхозные стада», «Сбор хлеба на Кубани»). За панно «Жизнь колхоза» художник получил в 1937‑м на Международной выставке в Париже серебряную медаль. Но во всем этом — не тяжелый крестьянский труд на земле до пота и крови под палящим солнцем, а любование красотой. И — нет, это не «Кубанские казаки», не бутафория, не лакировка действительности. Это поэтизация трудовой жизни простого человека, который работает на земле, созидает новое, приумножает красоту.
Он будто превращает бытовые сюжеты на «производственную» тему в притчи. Его узбекские женщины, ткущие ковры, похожи на античных мойр — богинь судьбы.
После войны Кузнецов преподавал в Строгановском училище, где был заведующим кафедрой монументальной живописи. Много путешествовал. Позднее он, так любивший Азию, степи, пески, миражи, открыл для себя суровое очарование Балтики и проводил лето в Паланге или Дзинтари. Писал натюрморты и портреты. Среди портретов, которые можно увидеть на выставке, особенно интересен портрет Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, написанный в 1952 году. Он одновременно парадный и камерный. И вполне реалистический, написан в духе старых мастеров, блестяще. Художник запечатлел знаменитую МХАТовскую актрису — постаревшую, но все еще красивую. Серебряная седина — Книппер-Чехова не поддавалась женскому тщеславию и волосы не красила. Тщательно выписаны детали. Интересно сочетание «старорежимного» жемчужного ожерелья и советского ордена (Ольга Леонардовна была в почете в Советском Союзе, народной артисткой СССР и лауреатом Сталинской премии). А лицо — молодое, живое, веселое.
«В ее сердце всегда пела какая‑то радостная, победоносная песня. Было впечатление, что она с утра встает веселая, что она всегда радуется новому дню, как это бывает в детстве. Она долго продолжала ждать от жизни счастья, вероятно, часто дожидалась его. Счастье любит таких людей», — писала о Книппер-Чеховой в своих мемуарах актриса Софья Гиацинтова. Это ожидание счастья, несмотря ни на что, которое удалось передать художнику в портрете актрисы, присутствует во всем его творчестве.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 196 (7525) от 18.10.2023 под заголовком «Ожидание счастья».
Комментарии