«Не образумлюсь... виноват!»

В Театре им. В. Ф. Комиссаржевской состоялась премьера - «Мизантроп» Мольера. Еще во время репетиций режиссер Григорий Дитятковский признавался в ощущении, будто он ставит не французскую комедию, а русскую классическую пьесу.

ФОТО Олега СТЕФАНЦОВА предоставлено пресс-службой театра им. В. Комиссаржевской

Мольер так повлиял на российский театр, что принцип «Беру свое там, где нахожу» со временем даже лег в основу постмодернизма. У Мольера «взяли свое» наши лучшие поэты, прозаики и драматурги - от Пушкина с Гоголем до Тургенева с Достоевским. Его сюжеты и характеры прекрасно прижились на русской почве. Кто же не узнает в Фоме Опискине Тартюфа, а в финале «Ревизора» не обнаружит «бога из машины», столь любимого французским автором? А уж сходство комедии Грибоедова «Горе от ума» с «Мизантропом» и вовсе в доказательствах не нуждается.

Под каждым словом Чацкого мог подписаться и Альцест, который отправляется «уголок искать вдали от всех». Чацкий же бежит из Москвы, чтобы найти место, «где оскорбленному есть чувству уголок». Но связи тут поглубже - отнюдь не в «смеси французского с нижегородским». Классический перевод Т. Щепкиной-Куперник сближает эпохи и культуры, обнаруживая в мизантропии черты интернациональные и вечные.

В спектакль, поставленный на сцене Комиссаржевки, попали и черты, «вечные» для самого режиссера. У него сформировался круг любимых тем и мотивов, переходящих из театра в театр, из одной постановки в другую. В его «Мизантропе» и тени Стриндберга мелькают, слышатся отзвуки «Потерянных в звездах» и голос Бродского (которого Дитятковский не только ставил в театре, но и сыграл в кино). Не только конфликт художника и общества, но и вопросы межгендерных отношений продолжают его занимать. Он до сих пор выясняет, кто прав, кто виноват в вечной тяжбе мужчины и женщины. Герой Мольера не женоненавистник, его мизантропия касается общества в целом и отдельных персон в частности. Но некоторой подозрительностью, недоверием по отношению к этим равно притягательным и непостижимым особам Альцест, конечно, страдает.

На этом, собственно, и строится спектакль: любовь к Селимене оборачивается ревностью ко всем окружающим, конфликт с возлюбленной распространяется на весь мир, а мир со своей стороны ощеривается против героя шипами и острыми углами. Владимир Крылов, которому доверено быть лирическим героем спектакля, предстает не просто неким желчным французом, жившим в Париже эпохи Людовика XIV. Он поэт, человек, остро чувствующий болевые точки современности и заранее обреченный на проигрыш в глазах общественного мнения. Его горе не столько от ума, сколько от таланта.

Кому-то история мизантропа покажется недостаточно веселой и динамичной - вопреки слову «комедия» на афише. Но даже на русской почве - у того же Чехова - жанр комедии неоднозначен: то вишневый сад вырубают, то старика Фирса забыли, то Треплев застрелился...

Комедия Мольера, напомню, написана в стихах. Постановщик словно переносит нас в Пале-Рояль или Версаль. Здесь царит бонтон, слово Мольера звучит, как музыка придворного композитора, а мизансцены лаконичны, поскольку театральная машинерия обходится без ухищрений, изобретенных позже. Но постепенно мы улавливаем: один лишь Альцест произносит текст как стих, остальные то и дело сбиваются с ритма, могут и рифму переврать. В устах Филинта (Егор Бакулин) реплики абсолютно прозаичны, что не лишает героя обаяния, более того - располагает к ценителю прозы жизни не только зрителей, но и героинь, помогая завоевать сердце одной из них. Селимена - Евгения Игумнова  - обладает и слухом, и вкусом к поэтическому, но явно предпочитает свободный стих и вообще - свободу. Их с Альцестом дуэт не сложился вовсе не потому, что они «не сошлись характерами», оба героя - лидеры, оба рвутся на волю.

Режиссер не последовал нынешней театральной моде - не стал переодевать персонажей в джинсы. От парижских выкроек XVII века они с художником Владимиром Фирером тоже отказались, остановившись на костюмах пушкинской поры (когда франкоманию не охладила даже война 1812 года). Однако актуальности «Мизантроп» от этого не утратил. В жизни или в телевизоре всегда найдется какой-нибудь ньюсмейкер, который покажется или прикинется властителем дум, оппозиционером, Чацким или Чаадаевым. И приходится решать - безумец он или провидец.