Михаил Пиотровский. Музеи — городу и миру
В Эрмитаже состоялся традиционный ежегодный праздник «Проводы белых ночей». Во внутреннем дворе Зимнего дворца загорелся фонарик, символизируя приход времени, когда пора зажигать свет.
Обычно на эту встречу мы собираем журналистов. В этом году немного расширили круг приглашенных. Приехали директора ГМИИ им. Пушкина и Третьяковской галереи — Марина Лошак и Зельфира Трегулова. Совместные проекты с ними и представили в этот вечер. Вместе мы сделали шесть блестящих выставок, посвященных русским коллекционерам — Морозову и Щукину. Они стали не только событием, но и победой русского искусства, русской культуры. Выставки проходили в Москве, Петербурге и Париже.
С Третьяковской галереей мы делали выставку в Париже. В Эрмитаже сейчас проходит выставка коллекции Щукина. Мы показываем ее так, как он это делал сам, — шпалерная, бьющая по глазам людей, развеска картин. Выставка объединила эрмитажные вещи и вещи ГМИИ им. Пушкина, которые обычно никуда не выезжают. Это проявление музейной солидарности.
Еще один пример солидарности — музейно-театральный проект Эрмитажа и БДТ им. Товстоногова. На вечере его представлял художественный руководитель театра Андрей Могучий. Артисты театра совместно с сотрудниками музея выбрали предметы из античной экспозиции и озвучили тексты к ним. Это очень современно: человек подходит к скульптуре, наводит QR-код и загружает в телефон звучащий текст «Илиады», биографию Цезаря…
Сегодня солидарность особенно важна, о ней надо помнить.
Тридцать лет назад, когда я стал директором Эрмитажа, был период тяжелого кризиса. Мы привыкли жить в закрытом обществе, и вдруг ситуация изменилась. Музеи столкнулись с «законами джунглей» в открытом обществе, с отсутствием финансирования… Мы поняли, что надо действовать сообща, заставлять государство, спонсоров, посетителей поддерживать и финансировать развитие музеев. Музеи России с задачей справились с честью.
В активе у Эрмитажа мощные стройки: Главный штаб, пять зданий фондохранилища в Старой Деревне. Мы увеличили бюджет музея примерно в 50 раз, число выставочных залов — вдвое. У Эрмитажа отдельная строка в государственном бюджете, покровительство президента.
Размышляя о том, как мы этого добились, можно вспомнить выражение: «Честность — лучшая политика». Мы решили открыто говорить о том, что у нас есть. Стали публиковать финансовые отчеты. Меценатам нравится, чтобы все было открыто, по правилам.
Сейчас кажется нормальным рассуждать о перемещенном искусстве. Тогда впервые о нем заговорили открыто, стали показывать. Впервые заговорили и о разорении в советское время больших федеральных музеев. Из их коллекций вещи развозили по провинциальным музеям, продавали за границу.
Музеи открыли свои запасники, стали строить для них здания. Затем и другие страны пошли тем же путем. Мы не просто показывали больше вещей, а демонстрировали, как по‑разному можно это делать. В том числе как показывать вещи, которые рассказывают о быте, а не только о высокой культуре. Сегодня очевидна разница между экспозициями в Зимнем дворце, в Главном штабе, где размещается современное искусство, и в Старой Деревне, где можно видеть мебель, кареты, платья…
Открытость — это и создание центров-спутников. Они появились у Эрмитажа, Русского музея, других музеев в России и за ее пределами. Помню, в английских газетах писали: смотрите, Эрмитаж делится своими коллекциями, а английские музеи — нет? Сначала это воспринималось на ура. Сейчас пишут по‑другому: Эрмитаж — имперский музей, прославляет русских императоров. И это не всем нравится.
Мы создали Клуб друзей Эрмитажа, для России это было впервые. Музеи становятся общественными форумами, местом социальных и светских встреч, политических дискуссий. Так происходит во всем мире. Последние тридцать лет мы во многом задавали музейную моду. Напомню, директор Лувра говорил в интервью, что при создании музея в Абу-Даби перенимали опыт Эрмитажа.
Теперь пришло другое время. У Эрмитажа динамичная система центров-спутников, способных менять свои орбиты. Сейчас они заморожены на Западе, но есть на Востоке и в России. В условиях изоляции мы возлагаем большие надежды на «облако», создаем «Небесный Эрмитаж». Много событий происходит в Интернете, где они доступны всем. Задача — сохранить открытость, следуя известной формулировке Urbi et orbi — «городу и миру».
Надо поддерживать и стимулировать современное искусство, оно интернациональное, связано с новейшими технологиями, может существовать в цифровых «облаках». Люди должны его видеть.
Как и прежде, важна наша имперская история — рассказ о том, что такое империя, кто были императоры, которые создавали музеи. Вокруг нашей истории было много вранья как внутри страны, так и снаружи. Музеи в течение многих лет снимали «шелуху», создавали правдивую картину, кто такая Екатерина, кто Александр I…
Наши выставки адресованы прежде всего людям подготовленным. Шпалерная развеска картин на выставке о Сергее Щукине — для тех, кто умеет видеть вещи, даже если они плотно расположены. Такая развеска была в традициях XIX века, когда в музеи ходили только знатоки. Но так выставлялся и авангард, Малевич в том числе.
Будущая выставка «Египтомания» расскажет о китче, связанном с египетскими мотивами. Расскажет с некоторой иронией, очевидной для человека, понимающего, что такое египетские мотивы. Он поймет, в чем интрига рассказа.
Есть выставки, которые можно назвать «тихой сенсацией». Красива выставка флорентийского искусства. Это замечательные вещи, купленные русскими коллекционерами уже в наше время. Рассказ о пополнении коллекций музея и о современных коллекционерах. Там стоит бюст, к которому, как говорит строчка на этикетке, возможно, руку приложил Леонардо. Если найдутся тому доказательства, сенсация станет громкой. Но даже предположение заставляет человека понимающего смотреть на этот бюст с восторгом.
Мы готовим большую выставку, посвященную Аланскому царству. Это Северный Кавказ, потомки скифов. И здесь будет маленькое открытие для того, кто поймет и оценит. Там будет показана печать, связанная с христианством Алании. Тонкие аспекты истории христианства на Кавказе. Настолько тонкие, что выставку надо делать осторожно. Параллельно мы готовим выставку, посвященную 1100‑летию ислама.
Выставочная деятельность музея связана с историческими рифмами нашей истории — императоры, перевороты, переломы истории… Сегодня актуален Петр. В ряду проектов, ему посвященных, будет выставка скульптур, которые он купил. Когда трехмерные статуи обнаженных богинь поставили в Летний сад, у публики был шок.
Мы покажем выставку, посвященную авангарду. Она про то, как проклинаемый и гонимый супрематизм выжил в таком хрупком материале, как фарфор. Выжил, сохранил традиции, которые и сейчас хранит Императорский фарфоровый завод. Это тоже рифмы истории.
Сейчас важно сосредоточиться и не торопиться.
В мире сегодня любимая тема: музеи — хранилища краденого, они — памятники колониализма и империализма… Французские политики возвращают Нигерии Бенинские бронзы. Обсуждается возвращение скульптур Парфенона из Британского музея в Грецию. Египет просит Германию вернуть бюст царицы Нефертити. Я уже не говорю про требования религиозных организаций. Это стало общим местом и входит в важный философский контекст.
Что такое музей? Это собрание вещей, вырванных из контекста. Их помещают в другой контекст, сравнивают, показывают, как это красиво и интересно. Понятно, что иконы создавались не для того, чтобы они висели в музее, как и дворцы строились не для музеев. Топоры делали не для того, чтобы показывать в музее. Стулья предназначены, чтобы на них сидеть, а не реставрировать и показывать публике.
Повторю, в музее все вырвано из контекста. Но музей — важное культурное явление. Крики: краденое, не ваше, отдайте — призыв к уничтожению музейной культуры. Если вернуть аборигенам и индейцам ритуальные предметы, их станут использовать в религиозных ритуалах, они не будут доступны людям, принадлежащим к другим культурам. Мир об этих вещах узнал благодаря музеям. За всей этой игрой стоит и меркантильный интерес. Эти предметы могут привлекать туристов.
Поток реституционных требований ведет к ликвидации музеев. Если размышлять в таком ключе, картины, написанные Рембрандтом в Амстердаме, должны туда вернуться. Иконы надо распределить по монастырям, где они первоначально находились… Все разойдется по домам-квартирам. Возможно, многие будут довольны.
Я уже писал, что в нашей стране должен быть иммунитет к культуре отмены. У нас отменяли многое и не раз. Все уже было. Маяковский, футуристы, Малевич говорили, что музеи никому не нужны, только мешают, старое искусство надо выбросить. Когда в 1920 году коллекции Эрмитажа вернулись из эвакуации в Москве, по этому поводу был праздник. В газете писали: Николая Пунина спросили, будет ли молодежь ходить в Эрмитаж? Он сказал: пусть лучше ходят на выставки современного искусства. Настрой такой был.
Музей создает сложную систему взаимоотношений вещей с людьми и с окружающим миром. У меня в руках книжка о выставке, которая в январе проходила в Милане в Фонде Прада. Она называется «Перестаньте писать картины». Много лет назад впервые было сказано: живопись умерла. С тех пор это повторялось не раз. Не умерла живопись, живет.
Я плохо относился к воссозданию храма Христа Спасителя в Москве. Теперь так не думаю. Потому что это пример того, как культура находит способы восстановиться. Ее отменяют, она все равно проявляется. И музеи не исчезнут. У них большое поле для просветительской деятельности. Ведь многие беды упираются в отсутствие просвещения.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 141 (7224) от 03.08.2022 под заголовком «Музеи — городу и миру».
Комментарии