Елизавета Леонская выступила в Петербурге
Выдающаяся пианистка Елизавета Леонская сделала царский подарок слушателям фестиваля «Музыкальная коллекция», выйдя в Большом зале Филармонии как солистка в Двадцать третьем концерте Моцарта в сопровождении ЗКР под управлением Шарля Дютуа, а в Малом зале исполнив в одном отделении три последние сонаты Бетховена.
ФОТО Станислава ЛЕВШИНА/предоставлено пресс-службой Филармонии
Елизавету Леонскую сделал частью личного мифа Иосиф Бродский, посвятив ей два стихотворения – «Багатель» и «В воздухе мороз и хвоя». В этот свой приезд пианистка посетила музей-квартиру поэта в доме Мурузи, о чем можно было узнать по фоторепортажу одной из пользователей социальных сетей, горячей любительницы академической музыки. Без особой рекламы Малый зал был заполнен под завязку, причем немалую часть публики составило племя младое, незнакомое, но, судя по всему, неравнодушное к именам из не самого близкого прошлого.
Слушателям предстояло испытание, которое отважно предложила Елизавета Леонская: выдержать все три сонаты Бетховена без перерыва на кофе в буфете. Незадолго до того в Большом зале Московской консерватории эти произведения исполнил один из давних интерпретаторов Бетховена дирижер и пианист Даниэль Баренбойм. Написанные с 1820-го по 1822 год, эти сонаты в самом деле образуют множество тематических музыкально-интонационных связей, демонстрируют стремительную эволюцию стиля и жанра сонаты, отчаянно отказывающейся от рамок канонов формы.
В Тридцатой ми-мажорной с первых звуков отчетливо слышится предвосхищение Шумана, его любимого жанра арабески, фантазии и вариаций. В Тридцать первой ля-бемоль-мажорной обнаруживалось немало оперных реминисценций, обращения к экспрессии стиля бельканто как сильнодействующему средству выражения трагизма бытия. А в самой радикальной двухчастной Тридцать второй композитор распахивает порталы в музыкальные ад и рай. Он открывает клокочущую бездну до минора в духе Данте и Листа и выстраивает лестницу в залитую солнцем небесную лазурь до мажора в вариациях финальной второй части. Любовь к вокальному жанру в ней подчеркнута определением последней части как Arietta.
Три сонаты роднит и вариационность как принцип развития, дающая простор воображению, возможность видеть в малом многое, раскрепощающая жесткую структуру сонатной формы. Первые же звуки пианистки дали слушателям ощутить глубину погружения в музыку, уход от бренности и суеты в другие время и пространство. В этих звуках мгновенно услышалась кровная связь музыканта с историей и культурой исполнительского искусства, всплыли из памяти имена Артура Шнабеля, Генриха Нейгауза, Святослава Рихтера. Меньше всего думалось о какой-то аутентичности, «исторической информированности», каких-то приемах, упаси боже, моде и поветриях, но больше и даже исключительно – о музыке, о соблюдении ее внутренних законов. О Бетховене, освобождающем музыку от узости канонов.
Жест пианистки покорял симфонической широтой. В ее руках рояль жил, дышал, поворачиваясь то камерным, то масштабным ракурсом, то обретая плотность большого оркестра, то истончаясь до бесплотного свечения. Исполнительский текст Леонской соединял эпохи. Она умудрялась вести самые разные линии – от чисто музыкальных, с акцентами на сквозных мотивах, до ассоциативных, высвечивать Бетховена, думающего о своей судьбе, и Бетховена-экспериментатора, щедро оставляющего потомкам сотни звуковых, тембральных и формообразующих открытий.
Чего стоила хотя бы одна только вариация во второй части Тридцатой сонаты, которая своей шаловливой этюдностью прозревала авангардный пуантилизм ХХ века... Композитор словно доводил до крайностей возможности сонатной формы, то расширяя ее, то сжимая, словно ища магический кристалл. Поразительно, но ни в одной из сонат Леонская не дала нам услышать Бетховена одинокого, страдающего, обреченного, предлагая увидеть композитора ищущего, связывающего прошлое с настоящим ради будущего.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 106 (6944) от 15.06.2021 под заголовком «Бетховен без кофе-брейка».
Комментарии