Дмитрий Крестьянкин: «Я – формалист-застройщик»
В конце прошлого года Плохой театр — негосударственный коллектив под руководством Дмитрия Крестьянкина и Леона Словицкого — за короткий срок получивший широкую известность в городе, был награжден премией «Прорыв». Но, несмотря на наличие «собственного театра», Крестьянкин продолжает ставить спектакли и на «чужих территориях». О методе отбора материала, взглядах на мир и на себя самого режиссер Дмитрий КРЕСТЬЯНКИН рассказал театральному критику Светлане РУХЛЯ.
Дмитрий Крестьянкин / Фото Ольги Фатовой
— Дмитрий, в этом сезоне вы поставили в Камерном театре Малыщицкого «Заводной апельсин» Энтони Берджесса – роман, не теряющий популярности с момента выхода в начале шестидесятых. Это был личный выбор или заказ театра?
— Есть режиссеры с огромными списками: вот у меня пятьдесят названий, готов поставить любое. А я материал трудно подбираю и считаю, что для каждого театра выбор должен быть свой. И время должно совпасть: то, что я мог бы сделать пять лет назад, не могу сегодня, потому что изменился контекст, социум.
Есть произведения, которые я дико люблю, но из которых вырос или, наоборот, вдруг понял, что не знаю, как их воплотить, хотя пять лет назад мне казалось, что знаю. Это динамическая, быстро развивающаяся ситуация. «Заводной апельсин», «Бойцовский клуб» Чака Паланика — это все мое, но вход в это бывает разным. С «Заводным апельсином» получилось, что Петр Шерешевский позвал на постановку и предложил взять любой материал. Он видел мою «Магду», и ему по энергетике хотелось чего-то подобного. А мне хотелось экшена, движа. Я спросил у Саши Худякова, с которым работаю в Плохом театре, и который много играет в Камерном театре Малыщицкого, что он хотел бы сыграть. У меня в «Плохом» все спектакли ансамблевые, Саша сыграл много ролей, но одной – главной – не было. Оказалось, что он всегда мечтал сыграть Алекса из «Заводного апельсина». Я перечитал роман и решил его поставить.
И вот здесь началось самое интересное! Нас же учат в театральном институте, что материал должен «откликаться», у режиссера должна быть болевая точка. А у меня в эту историю вход: «Мой друг мечтал сыграть главную роль в этом произведении» (улыбается). С точки зрения режиссуры, это какой-то любительский наивный подход, а мне показалось, что наоборот, это круто. А когда стали работать, получилось, что этот материал откликается сегодня, так же, как и раньше, а может и больше.
Спектакль «Квадрат». Фото Лены Кочетковой / Предоставлено Плохим театром
— Там есть некоторое переосмысление. И некоторая неоднозначность.
— Это очень хитрое слово (улыбается). Важно правильно расставить точки, и чтобы не получилось, что все обнаружилось, но никто ничего не увидел. Мой спектакль по роману, а не по фильму, помните, там довольно сильные расхождения. И абсолютно другой финал.
Саша — Алекс периодически выходит из роли и произносит какой-то текст. И мы выпадаем из истории. Естественно, я взял тему политической системы и жесткой либеральной оппозиции. Многие зрители говорят, что это про сегодня. Перевертыш — латиницей русские слова, мы сделали зеркально, английские слова, которые используют нынешние подростки. «Заводной апельсин» Берджесса – антиутопия будущего, у нас — настоящее. Школьники понимают наш язык и то, что происходит. Взрослые половину слов не понимают, но так у Берджесса было и задумано. Подростки пишут в отзывах: «Да, мы так разговариваем, это же про нас, про мои мысли». И очень здорово, что они считывают какие-то мысли, которые просты, но я боялся, что они не будут понятны. То, что в спектакле все в масках, кроме Алекса и его друзей, встречает живой отклик. Школьники говорят: «Это лицемерный мир взрослых. Уродливый. Мы его ненавидим». Получилось 100% попадание в подростковое мышление. А акценты, да, несколько иные. Если там – это про ужасное будущее, то у нас про настоящее.
— В Плохом театре с большим успехом идет «Магда» по пьесе Майкла Ардитти о Магде Геббельс и вождях Третьего рейха. Очень непростой материал, сделанный просто филигранно. Я опять скажу это «страшное» слово – переосмысление.
— «Магда» вышла из Лаборатории современного театра, которую Леша Козлов делал. Павел Руднев кинул мне список из тридцати пьес – «Магда» оказалась второй, и, прочитав ее, я мысленно воскликнул: «Я хочу это сделать!». Здесь даже не столько переосмысление, сколько другое восприятие. Мне было важно донести, что мы привыкли, что фашизм всегда с «рогами и хвостом» и если он появится, мы его сразу узнаем. А он не такой. Он улыбается, переживает, а мы подключаемся к этим переживаниям, начинаем сочувствовать этим людям, симпатизировать. И в какой-то момент ты ловишь себя на том, что сопереживаешь тем, из-за кого в мире произошли страшные вещи. Для меня пьеса именно про это.
Сцена из спектакля «Магда» / Фото предоставлено Плохим театром
— Материал сложно давался?
— Нет. Вообще нет. За две недели сделали. Я являюсь сторонником того, что, если актеры и режиссер знают, чего они хотят, они могут это сделать довольно быстро. Я не считаю, что качество спектакля пропорционально количеству затраченных на него лет, на мой взгляд, бесконечно долгий процесс репетиций свидетельствует лишь о том, что люди долго не знали, что они хотят получить на выходе или еще что-то в этом роде. Мы с Плохим театром спектакли делаем очень быстро, потому что это команда единомышленников, которые меня понимают, с которыми я говорю на одном языке.
— Но над единомышленниками режиссер давлеет или каждый сам себе режиссер?
— У нас ситуация такая. Я – формалист-застройщик, «по Мейерхольду», мне очень важно мизансценирование, физические все действия, но у меня всегда есть опция открытая, если актер хочет, он может предложить что-либо свое. Я работаю с людьми не по принципу профессионального подчинения, а по принципу близких друзей. Приказов не бывает. Споров не бывает. Бывают творческие обсуждения: «Давай это попробуем вот так». Пробуем, экспериментируем, смотрим как лучше. Это такая магия, когда вдруг что-то получается, и она возникает не только у меня, как у режиссера, но и у всей нашей команды. Такие у нас критерии.
— То есть, с одной стороны, вы всегда имеете некую жесткую конструкцию, приходя на репетицию, с другой, конструкцию эту вполне можно расшатать в процессе?
— Я могу потом полностью уничтожить то, что мы делали на репетиции, но на репетицию прихожу четко зная, что мы будем делать. Я не пользуюсь этюдным методом, и считаю, что не всегда, но часто, это паразитирование на творчестве актеров. То есть, ты берешь классных актеров, они делают крутые этюды, а потом их расставил, положил это на музыку и вот ты — гениальный режиссер, получивший «Золотую маску», а ребята — по тысяче рублей.
Я делаю спектакль, как режиссер, в утилитарном смысле этого слова, у нас структура вертикальная, но у каждого актера есть свобода, ответственность же несу я, и никогда не переложу ее на актеров, сказав, что вот актер что-то не доиграл. Спектакль должен быть выстроен так, что как бы актер ни играл и чтобы ни сделал, он все равно случится, окажется цельным. Если актер его дополнит, будет еще круче.
Я сам как актер работаю в каких-то вещах. Например, у Бори Павловича в «Исследовании ужаса». И я как актер люблю структуру, люблю наполнять ее, но после того, как режиссер дал мне четкие установки.
.jpg)
Спектакль «Квадрат» — последняя премьера театра. Фото Лены Кочетковой / Предоставлено Плохим театром
— Последней премьерой Плохого театра стал «Квадрат» — истории ребят из 1990-х. Пожалуй, самый документальный из ваших спектаклей, тем более что вы выступили и в качестве одного из авторов текста. Думаю, некоторые зрители «опрокинулись» в него, как в собственное прошлое. Есть желание сделать что-то столь же животрепещущее?
— Есть идея сделать документальный спектакль про памятник Ленину. Он есть везде, и везде идут споры — мы уже собрали документальный материал — нужен он или нет. Кто-то говорит: «уберем», а что взамен? И вот это – что взамен — про нынешнее наше мышление. И про то, как, не понимая будущего, люди пытаются хвататься за прошлое.
Комментарии