В Доме национальностей открылась выставка картин Рассо Магометова
С художником Рассо Магометовым мы познакомились на открытии выставки его картин в Доме национальностей. Название экспозиции, посвященной 155‑летию народного поэта Республики Дагестан Сулеймана Стальского, звучало несколько печально: «Я вспоминаю жизнь, как сон…». Это строчка из стихотворения основоположника лезгинской досоветской поэзии, одного из крупнейших дагестанских поэтов XX века. Картины Магометова со стихами Стальского объединяет не только воспетая в них общая родина, но и очень душевный, искренний и романтичный взгляд на Дагестан и его людей.
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
Множество горных пейзажей под солнцем и луной, картинки из жизни аула («Женщины»), реальные герои, встречавшиеся Рассо Константиновичу на его жизненном пути («Мой сад»), воспоминания о детстве («Две матери», «Дорога судьбы») и даже песня, переложенная на холст, — гамзатовские «Журавли»… Многонациональный, самобытный и колоритный Дагестан в неизменно нежных и теплых тонах.
Название прошлогодней выставки работ Рассо Магометова, посвященной Расулу Гамзатову (в мае в Екатерининском собрании, в июле — в Мариинском дворце), могло бы стать девизом его жизни: «Родом из СССР». Рассказывая историю своего трудного детства и взросления, он подчеркивает: страна дала ему все, и он чувствует себя ее сыном. История эта тянет на роман. В судьбе талантливого сироты можно разглядеть судьбу народа огромной страны в военные и послевоенные годы.
В автобиографии Рассо Магометова она изложена скупо, четко и конкретно: родился 10 января 1935 года в селе Верхние Убеки Левашинского района Дагестанской АССР. С 1944 года воспитывался в детском доме в Узбекистане. После службы в рядах Советской армии в 1960‑м окончил Ташкентское республиканское художественное училище им. П. П. Бенькова, в 1970‑м — Ленинградское высшее художественно-промышленное училище им. В. И. Мухиной. Член Союза художников СССР с 1980 года. В 2009‑м получил звание «Заслуженный художник Дагестана». Ветеран труда.
Но вот в живом рассказе Рассо Константиновича о своей жизни все складывается не столь однозначно. На простой вопрос, кто вы по национальности, художник неожиданно отвечает:
— Да кем я только не был! Один раз узбеком, четыре года чеченцем, потом лезгином, а в итоге оказался даргинцем… И родился я не в 1935‑м, и звали меня не Рассо…
Чтобы понять, как все это вышло, рассказывать надо про всю его жизнь.
— Родился я в горном ауле. Семья жила бедно — на камнях хлеб не растет. А когда в 1941 году отец умер, мама взяла нас (меня и двоих моих старших братьев) и поехала в район Хасавюрта, где жил ее двоюродный брат. На арбе нас довезли до Буйнакска, там сели на поезд… Дальше я мало помню.
— А родители были какой национальности? — спрашиваю.
— Отец — даргинец, но я даже не знал, что есть такая национальность. Мама мне об этом не сказала. Да и не было у меня тогда такого вопроса…
Когда жили у дяди, мать взяла меня с собой на базар, чтобы что‑то продать и купить еды. Это было в 1944 году, когда переселяли чеченцев. Нас задержали прямо на улице, посадили в машину, потом в товарный поезд. Двадцать суток везли вместе с чеченцами. На станциях солдаты приносили кашу в ведрах, воду… Потом чеченцы сказали солдатам: эти двое не наши люди. И комендант эшелона (спасибо ему!) нас отпустил. Так мы оказались в Узбекистане.
Мать просила милостыню, тем и кормились. Когда она слегла, пришлось идти побираться мне. Мама мне говорила: если тебя спросят, кто ты, скажи, что узбек. Однажды какой‑то парень спросил, я так и сказал. Он посмеялся: «Какой ты узбек, не говори ерунды!». Рассказал об этом случае маме. Она мне: «Тогда говори, что ты чеченец».
Мама умерла в каком‑то маленьком узбекском городке, не помню названия. Перед смертью она мне сказала, чтобы я ехал на родину в Дагестан. Но поезд, в который я сел, доехал только до Ташкента. Прямо с вокзала меня отвезли в детский приемник. Там меня спросили: как зовут? Я сказал: Расул. А им послышалось — «Рассо». Так и записали. А отчество я потом себе сам придумал, когда узнал, что Константин — по‑гречески «постоянный». Я хотел быть постоянным. Отца моего звали Магомед (меня записали как Магометов). А фамилия отца, скорее всего, была Курбанов — помню дедушку Курбана… По-узбекски говорить я не умел, чеченского не знал, да и по‑русски говорил так себе. Но назвался чеченцем.
Детский дом Рассо Константинович вспоминает тепло:
— Он мне дал все — жизнь, судьбу… Первое, что я почувствовал, попав туда, это счастье от того, что там для меня есть кровать и есть столовая. А еще я там рисовал. Меня записали в кружок ташкентского Дворца пионеров. На Новый год мне подарили альбом и коробку акварельных красок. Потом к детдомовским детям стали возвращаться родители. Они рассказывали, что чеченцы — предатели (а у меня и кличка была Чечен). От меня отвернулись все ребята. И в 1947‑м я убежал из этого детского дома, положив альбом и краски за пазуху…
Доехал Рассо до Намангана, где его снова поместили в детприемник, из которого отправили в детский дом села Касансай.
— Экспедитор высадил нас из грузовика и отдал в детдом список, в котором я был обозначен как «горец». Какая‑то женщина в детдоме сказала: «Ты, наверное, лезгин». И записала меня лезгином.
В Касансае нашелся художник, который стал учить Рассо Магометова.
— Ходил к нему домой после уроков. Он меня подготовил к поступлению в художественное училище и ходатайствовал, чтобы меня перевели в другой детдом — в Наманган.
Мальчиков в 14 лет забирали из детдома в ремесленное, а девочек в ФЗУ. Рассо учился в шестом классе.
— Врач на медкомиссии определил, что я 1934 года рождения, и меня собирались забрать вместе с остальными ребятами в ремесленное. Но директор, зная, что я хочу рисовать, оформил меня как родившегося в январе 1935‑го. Так я остался в детдоме еще на год, окончил семь классов и смог поступить в Ташкентское художественное училище.
Из детдома Рассо забрала воспитатель, русская женщина — Иванова Елизавета Ивановна. Ее образ через много лет оказался запечатлен на большом гобелене авторства Магометова «Две матери».
— Мне, конечно, хотелось узнать, кто я и откуда. Я помнил, что жил в Левашинском районе, но вот названия села — нет. Некоторые слова родного языка всплывали в памяти, но я не знал, что это за язык. Точно знал, что не чеченский: после болезни в 1946 году попал в санаторий, где были чеченские ребята, они говорили по‑другому.
В 1954 году Рассо ушел служить в армию. Лезгином. Служил на флоте четыре года. Там познакомился с однофамильцем, который оказался лакцем.
— Он хорошо знал те места, откуда я родом. Он и сказал мне, что я даргинец, и назвал село, где я, скорее всего, родился. Я из армии написал в это село. Оттуда пришла телеграмма от старшего брата: «Мы тебя долго искали, но не нашли». Как они могли найти? Они искали Расула Магомедова, а я уже был Рассо Магометов. Я приехал на родину в отпуск — какая была встреча, это трудно описать… Так что теперь я знаю, что я даргинец.
У Рассо Магометова было направление на продолжение обучения в Москву или в Ленинград.
— Выбрал, конечно, Ленинград, центр культуры. Но денег на дорогу и житье не было. Поехал работать в Чкаловск в Таджикистане, потом перебрался на Урал… А в 1965 году все же приехал в Ленинград и поступил в Мухинское на «Художественный текстиль». Учился и работал.
После училища Рассо уехал на родину в Дагестан, стал преподавать на открытом специально под молодого специалиста отделении ковроткачества в местном художественном училище. Отработал положенные три года и… уехал.
— Почему?
— Из-за национализма директора, который искал способ уволить «неправильного» педагога, разговаривавшего только по‑русски и не делившего студентов по национальностям. А для меня они действительно были все равны. Меня там не приняли как дагестанца, ведь я не знал родного языка. И жена у меня была русская. Я слишком рано расстался с родиной — поэтому не смог туда вернуться.
Возвратившись в Ленинград, занимался гобеленами, писал картины и стихи, учил детей. 25 лет преподавал в Павловске рисунок и живопись слабослышащим ребятишкам. У него много учеников, уже ставших мастерами и педагогами.
Почтенный возраст не мешает Рассо Магометову оставаться в гуще разнообразных «художественных» событий города, крепко стоять на ногах (тут помогает костыль) и прямо держать спину.
— Буквально вчера закончил читать книгу про Бориса Кустодиева. Он умер на 50‑м году жизни. Последние десять лет работал, сидя в коляске и даже лежа. Я подумал: надо жить, мне еще далеко до него…
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 115 (7691) от 26.06.2024 под заголовком «И кем он только не был».
Комментарии