Расстрельный круг. В Петербурге выпустили книгу о близких Анны Ахматовой
«В том доме было...» - новая книга, изданная Музеем Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Авторы ее, Нина Попова и Татьяна Позднякова, ушли от стандартного подхода - сопоставления поэтического текста с биографией его создателя (хотя и эта тема, по сути, неисчерпаема и дает материал уже не одному поколению литературоведов). В фокусе их внимания - контекст жизни Ахматовой. Круг людей - как значительных, так и вполне заурядных, либо живших рядом с ней, либо бывавших у нее в качестве гостей. И из калейдоскопа их судеб складывается образ эпохи, которая и давала ей материал для вдохновения. А порой - и убивала его.
ФОТО ТАСС
Ее ближний круг - это круг расстрельный. Отсюда, из Фонтанного дома, уйдут в сталинские застенки ее муж, искусствовед Николай Пунин, и сын, будущий знаменитый ученый Лев Гумилев. Подобная же участь постигнет и многих ее друзей. «Звезды смерти стояли над нами», - напишет Ахматова в своем гениальном «Реквиеме».
Она писала его, стремясь, как позже скажет об этом Иосиф Бродский, «совладать с бессмысленностью существования, внезапно разверзшейся перед ней... Стихи в память мертвых - только они удерживали членораздельную речь на грани безумного воя». Эти строки, исполненные тоски и боли и ставшие приговором кровавой эпохе, нельзя было не только хранить в напечатанном виде, но и громко произносить вслух.
«Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из «Реквиема» тоже шепотом, - пишет Лидия Чуковская, - а у себя в Фонтанном доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь светское: «хотите чаю?» или: «вы очень загорели», потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. «Нынче такая ранняя осень», - громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей».
Лидия Корнеевна - одна из тех немногих, кому в самые страшные годы Ахматова доверяла безоговорочно. Спустя много лет она признается: «Реквием» знали наизусть 11 человек, и никто меня не предал».
- На самом деле точное количество этих конфидентов неизвестно, - признает одна из авторов книги Татьяна Позднякова. - В разное время Ахматова называла разное число - то 7, то 9, то 11. Но мы насчитали 12. О девятерых можем говорить с уверенностью, о троих - предположительно. Увы, среди «абсолютно надежных» оказался и один предатель. К счастью, Анна Андреевна об этом так и не узнала...
«Меня предавших в лоб целую, а не предавшего - в уста», - напишет она уже позже, пройдя испытание роковым для нее 1946 годом. Кто же, кроме Чуковской, заслужил «поцелуя в уста» от великой поэтессы? Ее несостоявшийся муж Владимир Гаршин, равновеликий по гениальности Борис Пастернак, литературоведы Эмма Герштейн и Сергей Рудаков (погиб в 1944-м под Могилевом), искусствовед Николай Харджиев. Входили в этот узкий круг и бывшие ведущие сотрудницы возглавляемого Маршаком и в 1937-м разгромленного Ленинградского отделения «Детиздата» Тамара Габбе и Александра Любарская. Арестованные в одну ночь, они уцелели чудом, но месяцы пыток и издевательств с содроганием потом вспоминали всю жизнь. Борис Томашевский, Надежда Мандельштам, Михаил Лозинский - ближайшие из близких. Им Ахматова должна была доверить судьбу «Реквиема». Но документальных подтверждений этому нет, и они «под вопросом»...
И, наконец, тот, кто достоин лишь «поцелуя в лоб». Николай Давиденков - студент биологического факультета Университета, арестованный в 1938-м по одному делу с Гумилевым, но в отличие от него через год оправданный и освободившийся. Сам писал стихи, и Ахматова относилась к нему с сочувствием. В начале 1941 года был призван в армию и вскоре после начала войны пропал без вести. Сведения о его судьбе были самые противоречивые, но авторы книги, исследовав массу источников, в том числе зарубежных, уверяют, что наконец добрались до истины.
В середине июля 1941-го подо Львовом Давиденков оказался в немецком плену. Через год вступил в казачий полк, входивший в состав вермахта. Спустя еще полгода был направлен на курсы пропагандистов при штабе Русской освободительной армии, возглавляемой генералом Власовым. По их окончании ездил с пропагандистской миссией по Франции и Бельгии. В Париже встречался с русскими эмигрантами, в том числе представителями литературной богемы Серебряного века Гиппиус, Тэффи, Берберовой. И... читал им наизусть «Реквием».
Судя по их воспоминаниям, впечатление было потрясающее. «Я не могла сдержать слез и вышла в другую комнату, - пишет Берберова. - Это был голос Анны Андреевны, который донесся через двадцать лет - и каких лет!» Увы, салонным чтением Давиденков не ограничился и процитировал «Реквием» в своей статье, опубликованной в оккупационном «Парижском вестнике», где рассказал, как большевикам не удалось «купить» Ахматову. Ее счастье, что эта газетенка тогда не дошла до Страны Советов и не попала на глаза «кому надо»...
В дальнейшем Давиденков активно сотрудничал в коллаборационистской прессе, опубликовав множество статей профашистской и антисемитской направленности. В мае 1945-го казачьи части, к которым он был приписан, сдались англичанам, но те выдали их НКВД. Давиденков получил 10 лет и умер в лагере.
Искупила ли эта смерть его вину перед автором бессмертной поэмы? Впрочем, для нас, наверное, это уже неважно. Важно лишь то, что «царственное слово», которое, по признанию Ахматовой, долговечнее всего, все-таки дошло до читателя. И своей пронзительной правдой по-прежнему обжигает душу.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 094 (6692) от 03.06.2020 под заголовком «Расстрельный круг».
Комментарии