Пазл из прошлого. Как археология помогает восстановить ход истории
Нынешним летом археологам наконец-то удалось отыскать, где именно в Копорской губе, в районе бывшей деревни Криворучье, в 1708 году произошла битва русских со шведами. Об этом сражении времен Северной войны, которое называли «второй Полтавой», было известно по многочисленным письменным источникам. Однако краеведы, пытавшиеся найти место баталии еще лет тридцать назад, никаких следов не обнаружили... Как отмечает наш собеседник заместитель директора по научной работе Института истории материальной культуры РАН, кандидат исторических наук Олег БОГУСЛАВСКИЙ, подобный пример не единственный, когда археологи смогли уточнить данные исторической науки.
Фото Артема Геодакяна/ТАСС
– Олег Игоревич, а насколько вообще часто археологам удается подтверждать или опровергать исторические факты?
– Что касается битвы при Криворучье, то никто ведь не сомневался, что она была. Неизвестным оставалось конкретное место. Археологи помогли его найти, наше знание стало более полным. Вообще, образно говоря, история – это огромный пазл, не все фрагменты которого есть в наличии. Из того, что у нас есть, мы пытаемся сложить более-менее понятную картину. Далеко не всегда это удается.
Более известный пример – обнаружение места битвы в Тевтобургском лесу. Она произошла в сентябре 9 года новой эры на территории нынешней Силезии. Тогда восставшие германские племена напали на римскую армию, все три ее легиона были уничтожены, римский командующий Квинтилий Вар погиб. Значение этого события было колоссальным: имперская провинция Германия освободилась из-под власти Рима.
Искали место битвы очень долго, но только случайность – находка в 1987 году маски римского всадника – помогла установить точное место. Начались серьезные раскопки, было найдено несколько тысяч предметов римской воинской амуниции, фрагменты мечей, доспехов...
А раскопки в 1950-х годах советского ученого Александра Львовича Монгайта на старорязанском городище!.. Сомнений в разорении Рязани и самом факте татаро-монгольского нашествия у историков, в общем-то, не было. Об этом говорилось в «Хронике о разорении Рязани Батыем» и в других письменных источниках. Но детали взятия Рязани и того, что происходило на этом месте впоследствии, известны не были.
В ходе раскопок археологи нашли братские могилы, в них – останки сотен человек со следами насильственной смерти. Это факты и иллюстрации к тому знанию, которое у нас уже есть...
– Точно так же археологи уже много лет ищут следы Куликовской битвы, а найти не могут. Из-за чего нередко можно услышать: а может быть, ее и вовсе не было?
– По определению места Куликовской битвы на сегодняшний момент действительно окончательного решения нет. Тот самый случай, когда в историческом пазле, про который я говорил, есть утраченные детали. Как раз из-за этого возможны определенные разночтения в интерпретации фактов.
Историки и археологи относятся к подобному спокойно. Более того: благодаря таким несоответствиям и нестыковкам и происходит развитие научного знания, поскольку есть стимул искать новые факты, свидетельства и доказательства.
Да, не найдено масштабных захоронений участников битвы, крайне малочисленны и находки оружия. Это может быть связано и с тем, что масштабы события были не такие огромные, как это значится в летописных источниках. Если мы посмотрим разновременные данные о Куликовской битве, то количество участников сначала обозначили в 4 тысячи, потом в 40 тысяч, потом в 400 тысяч. Летописцы не лгали: просто они полагали, что важнейшее, по их представлениям, событие должно быть и физически масштабным. Сколько реально было участников сражения, разумеется, никто никогда не подсчитывал...
Кроме того, известно, что после боя оружие собирали: оно слишком дорого стоило, чтобы вот так просто бросать. Добавлю, что факт сражения подтверждается не только русскими, но и европейскими источниками. А когда информация более-менее совпадает, значит, она достоверная. Это я к тому, что утверждение: мол, Куликовской битвы вообще не было – позиция непрофессионалов.
Что касается того, когда археология что-либо опровергает... В качестве курьеза могу привести пример с колокольней Смольного монастыря, которую в XVIII веке намечали возвести, но так и не построили. По документам, ее фундамент разобрали, строительный мусор вывезли, даже вроде бы есть подписи возчиков, которые этим занимались. А когда археологи стали копать, оказалось – ничего подобного: фундаменты на месте.
И таких примеров, когда археология дает дополнительные краски, детали к исторической картине, достаточно много. В том многообразии информации, которое дошло до нас, историки и археологи пытаются выделить именно те факты, которые абсолютно неоспоримы.
– Как бы то ни было, если в математике дважды два всегда четыре, то в истории совсем не так: оценки прошлого зачастую меняются в зависимости от самых разных обстоятельств. В том числе от позиции государства и запросов общества, взглядов и убеждений самого исследователя. А археология в этом отношении строже? Она более «точная»?
– Представление о том, что археология более объективна, действительно существует, но, на мой взгляд, это только видимость. Да, мы имеем дело со свидетельствами, которые можно взять в руки. И наша основная задача – найти в материале, который мы исследуем, факты, отделить их от интерпретаций.
И все равно археологи (впрочем, и историки тоже), изучив находки, не могут удержаться от того, чтобы не высказать свое собственное мнение. Причем нередко выходят за пределы источниковедческого знания и занимаются интерпретацией. Поэтому и те и те в определенном смысле интерпретаторы прошлого.
Поскольку, положа руку на сердце, мало кого из ученых, кроме очень узких специалистов, интересует, можно ли разделить пять типов древнерусских топоров, выделенных уважаемым Анатолием Николаевичем Кирпичниковым, на какие-то еще новые типы. Интерес начинается тогда, когда мы пытаемся понять, какую информацию несут нам эти топоры. Одни более ранние, другие более поздние. Одни «родом» из Прибалтики, другие – с Карельского перешейка. Когда мы находим в них сходства и отличия, вот тогда начинаются споры...
– И все-таки давайте вернемся к теме исторических мифов. Вот, к примеру, один из них, знаменитый: якобы Петербург стоит на костях его строителей. Но археологи всякий раз подчеркивают: свидетельств массовой гибели людей они не обнаружили.
– Это как раз очередная интерпретация. Да, массовых захоронений первых жителей Петербурга не обнаружено, но ведь археологи не раскопали всю территорию «петровского города». Даже самое древнее кладбище города, Сампсониевское на Выборгской стороне, никогда не подвергалось исследованиям квадрат за квадратом. Более того, большая часть кладбища была застроена еще больше века назад!..
Чтобы подтвердить или опровергнуть легенду о столице на могилах, надо полностью раскопать город, но сегодня это невозможно. Тогда приходится заниматься статистикой. Условно говоря, есть два гектара обследованной территории «петровского города» и число найденных на этой территории останков. Кстати, самое большое захоронение первостроителей Петербурга было обнаружено несколько лет назад на Сытнинской улице: согласно документации, там были найдены останки 253 человек, впрочем, могила была изучена не полностью, поскольку часть участка уходила за пределы строительной площадки.
Мы можем математическим путем подсчитать, сколько людей были похоронены на пространстве всего города. Но это все равно будет только наша интерпретация. Может быть, в каких-то местах костные останки вообще не сохранились.
И тут мы выходим на очень скользкую тропинку: «так могло быть». Но это не вопросы археологии. Нас, археологов, интересует то, что есть.
– Человеку непосвященному ваша наука может показаться консервативной, застывшей во времени: мол, ее арсенал – лопата, скребок и кисточка. Так было 100 лет назад, с тех пор ничего не меняется...
– Лопата действительно не очень сильно изменилась. Главное изменение – в самих археологах: в их представлениях о том, какая информация нужна в первую очередь. Если в XIX веке ученые искали прежде всего предметы, которые можно было представить широкой публике, дабы восхититься талантами и мастерством наших предков, то теперь мы по большей части ищем информацию. И какой-нибудь, условно говоря, необычный по цвету или фактуре слой в насыпи курганов для нас значит гораздо больше, чем предметы, которые мы там можем найти. Поскольку он говорит о конструкции, которая не сохранилась.
Поясню: куча песка, забытая строителями, расплывется за пару лет до почти незаметной высоты, а курган из того же песка стоит веками, значит, были использованы какие-то «хитрости», чтобы насыпь не разрушилась. Вот эти «хитрости» и есть конструкция: использование дерна, деревянного крепежа, возможно, утрамбовывание и так далее. И мы должны практически как криминалисты ее реконструировать.
Археология использует новейшие способы датирования найденных предметов, в частности, радиоуглеродное исследование органических материалов – костей, кожи, даже торфа и почвенных слоев... Не секрет, что 1250-летний юбилей Старой Ладоги, отмеченный в 2003 году, был четко привязан к дате, определенной именно археологами путем дендрохронологии...
– Нет ли в ней искусственности? Условно говоря, потом могли найти еще более древнее бревно, и что тогда – менять дату основания?
– В чем-то вы правы. Кстати, дату основания Киева в свое время тоже «подсказали» археологи: его 1500-летие торжественно отмечали в 1982 году. Хотя на самом деле речь шла лишь о первом поселении на его месте – условно говоря, землянке...
И вот тут серьезное поле для дискуссии о зависимости археолога от общества. Ученый не может жить и существовать в изоляции от него. Общество его защищает, опекает, обеспечивает материально... Но одновременно и выступает с требованием «соответствовать».
В научных кругах ходит такая шутка: мол, деньги на изучение европейской белки получить очень трудно, а вот исследование на тему «Европейская белка перед лицом глобального потепления» финансирование, скорее всего, получит. Это приспособленчество или ответ на актуальные вопросы общества?
В археологии – схожая ситуация. К примеру, до начала 1990-х годов в археологии была очень модна эпоха викингов – их еще называли норманнами – скандинавских морских разбойников, опустошавших государства Западной Европы. До сих пор в католических церквах звучит молитва: «От ярости норманнов избави нас, Господи!».
А потом началось объединение Европы, и походы диких викингов перестали привлекать ученых. Более актуальным показалось изучение позднеримского времени (V – VI века), когда огромная империя охватывала многие государства. Мол, Европа уже была единой в рамках Римской империи, и это было временем подъема культуры, экономики, мысли...
Вроде и вопросов, которые запрещалось бы исследовать, на первый взгляд, нет. Другое дело, что есть темы, обращение к которым не очень приветствуется обществом и государством. Простейший пример: в книге уже упомянутого Монгайта, посвященной раскопкам старорязанского городища, практически не употребляется слово «татары» – дабы не обидеть народ, живущий в составе Российской Федерации. Мол, чем виноваты нынешние татары в гибели тех людей, которые были погублены почти восемьсот лет назад?
А много ли немецкие ученые раскапывали славянских поселений на Одере? А турки – византийских памятников? О чем это говорит? О том, что ученые волей-неволей вынуждены соответствовать интересам государства. Вспомним советские времена, когда от археологии требовалось подтверждать концепцию классовой борьбы, которая считалась главной движущей силой истории...
Но вот пример прямо противоположный – из истории Швеции. Битва при Висбю, столице Готланда, в 1361 году. Жители окрестных деревень, собравшись в ополчение, пытались противостоять датским войскам, но потерпели жестокое поражение, были практически истреблены: в бою погибли больше двух тысяч человек, среди них много подростков и стариков.
Археологи обнаружили их могилы в начале ХХ века, но до 1970-х годов об этой находке говорили не очень широко: шведы не хотели вспоминать о той битве, поскольку городской гарнизон Висбю наблюдал с крепостных стен за избиением шведского ополчения, но помощи не оказал, а потом еще и открыл ворота датчанам. Причина была в многолетней взаимной вражде обитателей города и сельских жителей острова, поскольку последние нередко промышляли грабежом купеческих кораблей, направлявшихся в Висбю.
Что было потом? Отношение общества к этому «неудобному» событию изменилось.
– Вы хотите сказать, что находки археологов поспособствовали переменам в общественном сознании?
– По крайней мере послужили одним из факторов. Археологи предъявили вещественные доказательства. От того, что люди, условно говоря, закроют глаза, эти артефакты никуда не денутся. Значит, обществу пришлось как-то формулировать свое отношение...
Выскажу крамольную мысль: общество зачастую мало интересуется правдой, поскольку она может оказаться не очень приятной. Поэтому и социальный заказ практически всегда звучит следующим образом: подтвердите, что происходящее сейчас случалось и в прошлом. И часто это удается: история настолько многообразна, что с поиском прецедента особых проблем не возникает.
Увы, в археологии бывает и прямой государственный диктат. Особенно этим грешат государства, недавно обретшие независимость: им надо доказать, что они появились не вчера, обладают древней историей. Или страны, которые заняли чужую территорию и теперь пытаются доказать, что она принадлежит им по праву. Среди примеров – поиски наследия готов в Крыму во время фашистской оккупации или попытки доказать влияние германцев на древний Новгород.
Археологи в таких ситуациях поступают по-разному. Но если они, даже выполняя заказ, будут делать свою работу честно и профессионально, все найденные артефакты никуда не денутся. Просто со временем вопрос перейдет в сферу интерпретации событий. Условно говоря, сколько бы мы ни нашли древних горшков, мы никогда не узнаем, на каком языке говорили изготовившие их люди.
Иными словами, можно найти следы цивилизации. Но вот все дальнейшие выводы археолога зачастую будут означать, что он вышел за пределы своей компетенции. И вот тут уже другой вопрос: где кончается наука и начинается политика?
На мой взгляд, все-таки археолог – это прежде всего эксперт. Он перестает быть таковым, когда встает на чью-либо сторону, начинает отстаивать какую-либо политическую позицию. И сразу же становится очень уязвимым.
Археологию не зря нередко сравнивают с криминалистикой. Эксперту-криминалисту запрещено на судебных заседаниях высказывать свое мнение. Он может лишь ответить на вопрос, условно говоря, принадлежат отпечатки пальцев подозреваемому или нет.
– Напомню не столь давнюю историю: археологи активно выступали против строительства на Охтинском мысу, доказывая, что обнаруженное там – наследие не только нашего города, но и всего мира. Следуя вашей логике, получается, что они в этот момент тоже выходили за рамки своей компетенции?
– Они выступали как граждане города, страны, имели на это полное право, но, повторю, на мой взгляд, переставали в этом споре быть экспертами. Археолог выявляет исторические артефакты, говорит об их значении, рассказывает о состоянии. На этом его миссия как ученого закончена. Как гражданина – конечно, нет.
Вообще решение о том, сохранить или не сохранить памятник, принимает государство в лице уполномоченного органа. Все памятники археологии являются федеральной собственностью – так написано в законе об объектах культурного наследия.
– Историки зачастую видят себя публицистами, философами, нередко участвуют в политических ток-шоу. А археологи?
– Простая арифметика: в России 1200 активно действующих археологов. Историков в разы больше. Поэтому и голос археологов не так слышен, как историков. А насчет эмоциональной подачи своих открытий... Конечно, на волне эмоций можно с восторгом рассказать, что найдено что-то уникальное. Но профессионал не должен поддаваться чувствам. Ему в определенном смысле должна быть присуща циничность: надо очень спокойно и даже порой критически относиться к тому, чем занимаешься. Все-таки наша задача – найти знание, а не ценный предмет. Археологи не кладоискатели на иждивении государства, и обнаруженные артефакты для нас – прежде всего сконцентрированная информация.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 186 (6784) от 14.10.2020 под заголовком «Сложить прошлое как пазл».
Комментарии