Про ген авторства и путь к мечте
ФОТО Романа ПИМЕНОВА/ТАСС
Гость редакции — писатель Павел КРУСАНОВ
«Реальность и фантастика перемешиваются в его прозе, как, собственно, и происходит каждый день в этом городе на протяжении последних трехсот лет» — так наш сегодняшний гость был представлен на недавнем фестивале «Книжный маяк Петербурга». Встреча читателей с писателем получилась оживленной, а мы продолжили разговор уже в формате интервью.
— Павел Васильевич, в Доме книги, где проходила ваша встреча с читателями, полки с шедеврами и бестселлерами провоцируют на мысль: все уже сказано. Вы не спрашиваете себя: зачем еще что‑то писать?
— Человеческие проблемы несильно менялись за последнюю тысячу лет, и в литературе можно найти ответы даже на те вопросы, которые казенным языком сегодня называют «современные вызовы». Однако в «человеке пишущем» существует, что ли, ген авторства: «все книги написаны, все слова сказаны, но я скажу вот еще что». Кроме того, каждое поколение хочет, чтобы ему рассказали о нем, хочет увидеть себя в зеркале литературного отражения сильным, умным, прекрасным: все, что написано прежде, — это о других, а кто же наконец расскажет нам о нас? Эта потребность и приводит в действие колесо литературы: оно продолжает крутиться.
— Лично вы свое поколение отразили фантастически занятно. Например, в романе «Ворон белый» ваши друзья — известные петербургские писатели и философы (правда, под псевдонимами) — борются с Желтым Зверем, который решил истребить все человеческое.
— Я хотел художественными средствами выразить в той книге довольно простую мысль: общими усилиями, веселым братством можно преобразить реальность таким образом, что она станет вам угодна.
— А почему свою веселую компанию вы с Сергеем Носовым, Александром Секацким и другими писателями назвали по‑серьезному — литературным объединением «Петербургские фундаменталисты»?
— Так нас назвал народ. Мы сидели в «Борее», как обычно основательно, и художник Валерий Вальран, проходя мимо, изрек: «О, фундаментально сидите!». Так это и пошло в массы. Мы не противились, потому что фундаментализм в широком смысле слова — установка на возрождение глубинной традиции в культуре, а мы как раз и пытались этим заниматься. Придумывали веселые публичные акции, публиковали в прессе открытые письма. В частности, писали о том, что у государства должна быть мечта, определенная сверхзадача. Должна быть запредельная трансцендентная цель, которая, может быть, в реальности сегодняшнего дня недостижима, но без нее нельзя сделать и шага вперед, поскольку не указан путь. А если путь указан, то, двигаясь в этом направлении, какие‑то реальные цели оказываются вполне достижимыми. Для туменов Чингисхана такой трансцендентной целью был зов последнего моря, для Средневековой Европы — Гроб Господень, для СССР — мировая революция.
— Почему же со временем петербургские фундаменталисты ушли в тень?
— Потому что когда в нулевые мы совершенно открыто высказывали свою имперскую позицию, то шли против течения, против мейнстрима — и культурного, и политического, и публицистического. Это был художественный жест, ведь с имперским сознанием тогда принято было бороться. А сегодня о России как законной наследнице своего имперского прошлого говорят из каждого утюга — так зачем же общие места повторять?
— А сейчас возникают какие‑то новые литературные объединения?
— Таких объединений я, честно говоря, не вижу. Вообще сейчас культура в широком смысле и литература в частности вышли из фокуса общественного интереса. Сегодня в фокусе политика. В Доме книги на презентации сборника стихов о Донбассе «Великий Блокпост» был полный зал, потому что на это есть общественный запрос.
Поэты читали, и довольно хорошие звучали стихи. При этом у них есть оппоненты, не разделяющие их позицию: на поэтическом поле идут идейные бои. Но это нельзя назвать соперничеством поэтических объединений — ситуация окрашена не в эстетические, а в политические тона.
— По созвучию с «Блокпостом» вспоминается Блок и посты про памятник ему на улице Декабристов. Многие писатели обиделись за поэта, которого изобразили чуть ли не падающим, а вы пошутили, что для вас это памятник «пьяному углу». Или не пошутили?
— Я как раз в девяностые жил на углу Английского проспекта и Декабристов, и под моим окном был знаменитый на всю Коломну «пьяный угол». Тогда боролись с пьянством, а на этом углу можно было добыть спиртное в любое время дня и ночи. Какие только сцены там не разыгрывались! Так уже давно не играют ни в БДТ, ни в МХАТе. А теперь там стоит падающий Блок. Если, по задумке, он идет против ветра, как в поэме «Двенадцать» — «Ветер, ветер!», то почему полы пальто не развеваются? Нет динамики, поэтому получается, как в той же поэме: «На ногах не стоит человек».
— Может, Блока сбивает с ног травля, которой его подвергли за поэму «Двенадцать»: одни обвиняли его в большевизме, другие — в издевательстве над революцией? Вот вы упомянули нынешние поэтические баталии вокруг Донбасса, но ведь и вы писали о его ополченцах еще в 2019 году. Вызвали тогда бурю в соцсетях?
— В романе «Яснослышащий» Донбассу посвящено примерно четверть текста. У меня хорошие знакомые отправились туда добровольцами, и я сам бываю там с 2016 года. Ездил на своей машине, забитой гуманитарной помощью, потом на литературный фестиваль в Донецке… А социальные сети, конечно, прекрасно выполняют свою функцию, функцию травли, но не столько за литературные произведения, поскольку книги сейчас мало кому нужны, сколько за публично высказываемую позицию. Вот тогда реакция в соцсетях молниеносная: от тех, кто с этой позицией не согласен, тебе сразу же прилетит.
— Кстати, Блоку политические разногласия не мешали любить и ценить своих старых друзей, которые порвали с ним отношения и очень резко публично ругали. Он никого не записал в свои враги. А вы?
— Никого. Эти люди — мои оппоненты, с ними я готов вступать в спор, если не перейдена черта приличия, конечно. Мне так и издательская политика видится в идеальной форме: не представлять какой‑то один лагерь, а давать слово всем. Если слово это осмысленное и талантливое. Мы так и составляли свои сборники, начиная с «Литературной матрицы»: там под одной обложкой и Прилепин, и Шишкин, и Проханов, и много еще кто. И все высказываются — как видят и как чувствуют тему.
— Ваш последний проект как главного редактора издательства — пересказ современными авторами эпосов народов мира. Для чего он затеян? Вот вы, например, неожиданно пересказали карело-финскую «Калевалу»…
— Национальное самосознание начинается с эпических корней, на этом фундаменте воздвигается надстройка культуры народа. Чтобы понять народ, нужно ознакомиться с его эпосом, но современному читателю его не так‑то просто воспринять. Мы уже дети книжной культуры, а большинство эпосов — это запись устной традиции. Передача из уст в уста отличается от спокойного чтения под торшером.
Почему эпическая речь ритмизирована и изобилует повторами? Потому что так легче запомнить. Текст, воспринимаемый с бумаги, уже не требует этого. Поэтому мы задумали такую игру — традиция рапсодов продолжается. Мы услышали чудесные поэмы от сказителей прошлого, а теперь расскажем их современнику так, как запомнили.
Сергей Носов таким образом пересказал «Илиаду» и «Одиссею», я — «Калевалу», Игорь Малышев — «Песнь о Нибелунгах», Анджей Иконников-Галицкий — «Гильгамеш», Евгений Лукин — «Слово о полку Игореве», Илья Бояшов — «Старшую Эдду» и русские былины богатырского цикла в книге под названием «Богатырщина». Еще несколько книг сейчас в работе: «Вишну-пурана», «Энеида», «Пополь-Вух»…
— Народ давно уже придумал себе богатырей, а вот вам на встрече с читателями пришлось отдуваться за всю нашу литературу: почему она не рождает героев, которым хочется подражать? И вы выдвинули версию: потому что с гоголевских времен русская литература слишком увлеклась маленьким человеком.
— Ну да, а маленький человек не может стать героем для подражания. И эта традиция во многом сохранилась до наших дней. За всю литературу не могу сказать, но большая часть молодежи сейчас ориентирована на автофикшн (форма, в которой соединяются художественный вымысел и реальные факты из биографии автора. — Прим. ред.). Они очарованы опытом Лимонова, который задал этот вектор, но Лимонов жизнь такую жил, про которую увлекательно писать. Вы постройте свою жизнь, как авантюрный роман, тогда и вас будет интересно читать! А если ваша жизнь ничем не отличается от жизни соседа Викентия с пятого этажа, то почему она должна быть для кого‑то занимательна? Вот и получается: «Расскажи‑ка мне, сынок, как провел ты свой денек».
— Тема маленького человека, кажется, перекочевала еще в литературу травмы.
— Это вообще стыдоба. Есть люди, которые почему‑то считают, что в их бедах всегда виноваты другие. Литература травмы основана именно на этом самоощущении. Я белая и пушистая, а все вокруг сволочи, все виноваты, что у меня что‑то не так: у меня мама садист, папа пьяница и педофил, сестра неврастеник, одноклассники уроды и пакостники. Ну как тут жить на свете пионерке Свете?
— Вам как мастеру интеллектуальной прозы этого не понять. А вот на том же «Книжном маяке» психотерапевт Андрей Курпатов сказал, что, судя по всем возможным исследованиям, люди глупеют. При этом нейросети умнеют с каждым днем.
— Это понятно: мозг отдыхает, когда нейросети работают, поэтому человечество закономерно глупеет, передавая определенные функции своего сознания искусственному интеллекту. Это еще с гаджетов началось, которые были призваны помогать человеку, а в итоге просто заместили некоторые навыки. Теперь в каждой машине есть навигатор, и водителю оказались не нужны умения ориентации в пространстве и чтения карты.
— А что теперь: прощай, интеллектуальная проза? Или ее будет сочинять искусственный интеллект для роботов?
— Может, мне везет, но те молодые авторы, с которыми я сейчас имею дело, очень энергичные, образованные, остроумные. Пишут умно, но при этом занимательно. Вот, скажем, последняя книжка Софии Синицкой «Хроника Горбатого» — прекрасный мифопоэтический роман, начинается с северных крестовых походов, когда шведы шли на карелов и Русь, и заканчивается днем сегодняшним. История с выходом в современность, современность с историческим взглядом — сейчас такой интересный сплав в литературе происходит.
— У вас в «Американской дырке» этот сплав осуществляет оживший Сергей Курехин. Он там, между прочим, дарит главному герою на день рождения жука. Многие знают о вашей любви к этим насекомым, но мало кто понимает, откуда такая страсть?
— Мы же не властны над собой в своих пристрастиях. Жуки появились в моей жизни еще в детстве — где‑то классе в пятом. На даче под Лугой подобралась хорошая компания увлеченных природой детей. Сначала был широкий интерес к насекомым вообще — бабочки, кузнечики, стрекозы, а потом уже навсегда очаровали жуки.
— С бабочками, которых ловил Набоков, происходят метаморфозы, и это роднит их с литературой. А чем вас увлекли жуки?
— У жуков, как и у бабочек, тоже происходит полный цикл метаморфоза: яйцо — личинка — куколка — имаго. Имаго — это взрослая форма насекомого, способная к репродуктивности. И жуки, на мой взгляд, не менее красивы, чем бабочки. Своей особой красотой.
— Но имидж у них совсем не положительный, не случайно же говорят: «Ну ты и жук!».
— Я не понимаю, откуда взялась такая отрицательная коннотация. Вероятно, виной всему невежество. В природе нет ни одного ядовитого жука. Нет кровососущих жуков, вообще нет жуков, для которых человек был бы объектом пищевого интереса. А между тем, если они вдруг исчезнут с лица Земли, планета утонет в отходах жизнедеятельности, потому что самые главные утилизаторы нечистот и всей отмершей биомассы именно жуки. К тому же они, как я уже говорил, еще и красивые. Господь не пожалел на них всех своих красок, они сверкают всей палитрой, особенно тропические.
— Вы ловили жуков за границей?
— Разумеется: во Вьетнаме, Таджикистане, Казахстане, Монголии, Франции, Италии, Туркмении, Перу… Дома у меня довольно приличная коллекция, порой я чувствую себя дома, как в музее.
— Алексей Пищулин, ведущий вашей встречи с читателями в Доме книги, предложил вам написать сценарий для Голливуда про оживших в музее жуков. Но вам эта идея, кажется, не понравилась.
— Голливуд совсем не та инстанция, с которой мне хочется работать. У них выходило уже несколько фильмов, так или иначе связанных с жуками. Скажем, «Звездный десант» Пола Верховена. Или «Люди в черном». И там и там жуками почему‑то называют всех — от космических тараканов до каких‑то мокриц и арахнид. Апофеоз невежества. Так нельзя, не следует гордиться своим полуграмотным «я». Коль скоро взялся за дело, в предмете следует разбираться. Я как человек с биологическим образованием Голливудом разочарован.
Комментарии